Выход на бис - Леонид Влодавец

— А господин Абу Рустем знает о предпринятой вами акции? Мартин — или как его там? — опупел в крайней степени. Должно быть, он слыхивал это имя, но под большим секретом. О том, что я мог узнать это шибко секретное имя от Марселы, он явно не думал. И, похоже, именно после этого опасность вылететь за борт окончательно перестала мне угрожать.

Хотя бы потому, что с палубы спустился парень и сказал:

— Мы на месте.

Фьерро мотнул головой, мои молчаливые соседи по диванчику потянули меня наверх.

Приятно было вдохнуть предрассветной свежести, морского воздуха, ощутить эдакую бодрящую прохладу (я все еще был в больничном халате на голое тело). Катерок сбросил обороты до минимума и, неторопливо постукивая мотором, входил в узенькую горловину совсем маленькой бухточки. Там и четырех метров по ширине не было, а катеришко по мидель-шпангоуту пару метров имел. Вокруг были скалы и камушки, о которые даже на небольшой волне можно было хорошо почесаться днищем, да и винт сорвать было очень удобно. Но рулевой четко знал здешний фарватер и, хотя ему пришлось пройти метров двести по очень извилистому проливчику, нежно перекладывая штурвал с борта на борт, пролез в бухточку успешно. Батюшки-светы!

Место очень знакомым показалось, просто до ужаса знакомым. Только вот побывал я тут впервые не два года назад и даже не тринадцать. А ужас как давно. В 1654 году!

Нет, я не тронулся умом, и крыша у меня никуда не поехала. Хотя объяви я о своих мыслях товарищу Фьерро, он подумал бы, что все именно так и обстоит. Или подумал, будто я хочу психом прикинуться. Профессор Кеведо & Сё, обрадовавшись, что я начал молоть ерунду, решил бы, что единственный шанс спасти пациента — это убрать у него из башки непонятное затемнение. Что он для этой цели использовал бы, не знаю, но догадываюсь: моей микросхеме не понравились бы ни лазер, ни скальпель, ни кухонный ножик. Скорее всего, схему угробили бы вместе со мной, а в лучшем случае привели меня в состояние самого натурального кретинизма.

Конечно, я не стал никому ничего сообщать. Да, именно здесь, на сравнительно маленьком необитаемом острове, побывал негритенок Мануэль, купленный английским капитаном О'Брайеном на Хайди. После боя фрегата О'Брайена с двумя голландскими кораблями Мануэлю удалось спастись на шлюпке вместе с сеньорой Мерседес-Консуэлой де Костелло-д'Оро и ее служанкой

Роситой. Негритенок, ставший впоследствии мужем Роситы и дальним предком Ричарда Брауна-настоящего. Эпизоды жизни Мануэля, Мерседес и О'Брайена передались мне через генетическую память. Правда, память эта кое в чем врала. О'Брайен называл остров Сан-Фернандо. Но на настоящем Сан-Фернандо я тоже бывал и не перепутал бы его ни с каким другим.

Дурдом, „-мое! Поведать об этом всерьез ученым мужам, составившим свои представления на основании современных научных данных? Мигом нащупают синдром или манию, поставят диагноз — и кранты. Запросто положат и будут лечить от всей правды.

Именно от правды. То есть от того, что врезалось в память и передалось через дюжину поколений О'Брайенов и Бариновых. Как — неизвестно, почему — тоже, но передалось. Ведь действительно, я, никогда здесь наяву не бывавший, стал узнавать те места, которые помнил лишь по видениям распаковавшегося в моем мозгу «архивированного файла» генетической памяти.

Конечно, тут многое изменилось. И скалы поменяли форму, и деревья поредели, и рельеф вокруг бухты сгладился. Но дом, построенный некогда родственником доньи Мерседес, несомненно не раз отремонтированный и подновленный, был все тот же.

Точнее, это был небольшой замок, обнесенный шестиметровой зубчатой стеной из тесаных камней с четырьмя башенками по углам. Там, где когда-то были джунгли, сгоревшие после обстрела из пушек, располагался просторный парк, где просматривались теннисные корты и просторная площадка для гольфа с припаркованными на ночь электромобилями. Парк занимал почти пол-острова, почти всю территорию, расположенную в котловине-кальдере древнего, давным-давно потухшего, разрушившегося и заросшего растительностью вулкана. На реке, впадавшей в бухточку, была возведена мини-ГЭС, питавшая электроэнергией это старинное пиратское гнездо.

Теперь, конечно, времена изменились. Когда наш катер, пройдя двести извилистых метров пролива, подошел к выходу в бухту, дорогу ему преградила железобетонная конструкция, на мой непросвещенный взгляд, вполне способная выдержать прямое попадание из танковой пушки, землетрясение в 8 баллов по шкале Рихтера и небольшую волну цунами. Оказывается, силу приливов и отливов здешние товарищи тоже использовали для получения электроэнергии на халяву. А заодно капитально перекрыли ход в бухту и от чужих катеров, и от мини-подлодок, и от боевых пловцов. Для своего катера сделали шикарную кран-балку, с помощью которой попросту переносили его из пролива в бухту и ставили с воды на воду. Что ей, блин, 25 тонн?

У нас на такой бетонной дуре непременно написали бы лозунг. Например: «Енисей покорен!», или «Планы партии — планы народа!», или даже в стихах: «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики!». Здешние были проще, написали сурово, но внятно: «NO ENTER! PRIVATE PROPERTY! ARMED REACTION!» Короче: чужие, валите все на хрен, пока стрелять не начали.

Когда ребятки застроповали катер и кран-балка потянула его вверх, у меня немного дух захватило. На двадцать метров в воздух подняли, тросики, конечно, стальные, надежные, но все-таки… Падать пришлось бы на бетонный откос плотины или на окрестные скалы, а с такой высоты, наверное, очень больно. Но нас перенесли просто изящно, не раскачав при повороте стрелы, и мягко приводнили, особо не плюхнув. Зато, пока ехали по воздуху, я сумел поглядеть и на бухту, и на парк, и на дом, и на речку с высоты чаечьего полета. Благо, уже почти совсем рассвело.

Катер быстро пересек бухту и подошел к уютному причалу, где дремали с десяток небольших спортивных яхт и моторных лодок, предназначенных, я думаю, лишь для прогулок по этой самой частной бухте. На пирсе позевывали — небось всю ночь пробдили! — два крупных, супертяжного вида дяденьки с пистолет-пулеметами «CALICO», висевшими под мышкой на ремешках. Фьерро первым соскочил на пирс, затем мои сопровождающие довольно аккуратно выгрузили меня.

— Босс спит, — явно завидуя хозяину, произнес один из парней, охранявших пирс. — Как ему передали, что вы подошли к плотине, так он перестал паниковать, успокоился и решил вздремнуть. А до этого всю ночь не спал, переживал очень.

— Дело того стоит, — важно заметил Фьерро и пошагал с пирса. Меня повели следом. Пахло тут — обалдеть! Рай, да и только. Хотя, конечно, обитателей здешних я бы к ангельской породе не отнес.

По асфальтированной лестнице мы поднялись с причала на обрыв, где очутились на аллее, обсаженной симпатичными деревцами и ровно подстриженными кустиками. Не длинной, метров с полсотни. В конце аллеи оказался забор из металлической сетки, приваренной к стальным рамам, и раздвижные ворота, около которых дежурили пареньки вроде тех, что на пирсе. Фьерро они поприветствовали кивками, не сказав ни слова, и пропустили нас за забор. Тут аллея расходилась в двух направлениях параллельно ограде. Мы свернули направо.

Замок, сооруженный некогда непутевым дядюшкой доньи Мерседес, стоял на небольшой возвышенности, и его стены хорошо просматривались в просветы между листвой. Птички щебетали, перепархивали через дорожку. Встретился совсем мирного вида мужичок в майке, легком комбинезоне и бейсболке, который усердно поливал из шланга большую клумбу. На нас он постарался не смотреть и специально повернулся спиной, чтобы не видеть, как кого-то по этим райским кущам водят в наручниках. Ручаюсь, что если бы я чего сказать попробовал, так он бы и уши заткнул: «Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу!»

К замку мы не пошли, а свернули в аллею-тупичок, закончившуюся бетонным забором, ограждавшим площадку примерно 10х10 метров. Посреди нее стоял одноэтажный домишко. Неприятно смотрелась только спираль Бруно поверху забора. Кроме того, едва мы подошли к этому сооружению, как загавкало сразу несколько псов. И явно не тойтерьерчиков, а малость покрупнее. В стальную калитку — здесь ворот не было — нас пропустил улыбчивый усатый сеньор, коптивший небо сигарой.

— Это новый постоялец? — спросил он, ткнув в меня пальцем.

— Именно, — кивнул Фьерро. — Поручаю его тебе, Игнасио.

В тесном дворике на меня ласково оскалили клыки шесть немецких овчарок. Естественно, такой добрый хозяин, как Игнасио, не мог ограничивать собачью свободу, и все зверье было на беспривязном содержании, ну и, конечно, без намордников.

— Здесь есть все, что нужно для хорошего отдыха, — сообщил Игнасио, открывая дверь в домик, — туалет с унитазом, душ с горячей водой и койка, чтобы отоспаться всласть. Чем тебя тут будут кормить и когда — не мое дело. Можешь загорать во дворе, но не ближе, чем в метре от забора. Там по траве прокрашена белая полоса. Заступишь за нее одной ногой — собаки зарычат, переступишь обеими — схватят. Подружиться с ними нельзя, попробуешь прикармливать или называть их по именам — покусают. Не бери в руки ни камней, ни палок, не выноси во двор табуреты — тут же познакомишься с клыками. Ну, и, конечно, не спорь со мной и не ругайся, не говоря о том, чтобы поднять на меня руку. Раздерут в клочья.