Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий. - Марк Твен

Возможно, что все это лишь плод фантазии нашего капитана; современная наука не считает, что браки между родственниками портят породу.

В стенах Дильсберга встретили нас привычные картины сельской жизни. Мы вышли на узкую извилистую деревенскую улицу, вымощенную еще в средние века. Дюжая румяная девка трепала лен или что–то молотила на крошечном, как коробка, гумне, сплеча ударяя цепом, — если это был цеп, я недостаточно сведущий сельский хозяин и судить не берусь; босоногая растрепа–девчонка погоняла с полдюжины гусей хворостиной, заставляя их держаться дороги и не разбредаться по чужим дворам; бондарь что–то сколачивал в своей мастерской, но уж никак не бочку, бочка там не поместилась бы. В комнатах окнами на улицу девушки и женщины стряпали или пряли; куры и утки, кувыркаясь через пороги, шмыгали в дом и из дому в поисках крошек и оживленно переговаривались; дряхлый, весь в морщинах, старичок спал на стуле в дверях своей хибарки, уткнувшись подбородком в грудь и уронив на колени потухшую трубку; немытые ребятишки возились в дорожной пыли, на самом солнцепеке.

За исключением спящего старичка, все были заняты делом, — и все же какой покой, какая тишина кругом! Такая тишина, что даже кудахтанье курицы, поздравлявшей себя с удачной находкой, било нам в уши, не смягченное никакими звуками со стороны. Но напрасно стали бы мы искать здесь излюбленную сельскую картину — колодец с большим каменным водоемом или желобом и группой женщин с кувшинами, остановившихся поболтать. На этом высоком холме нет ни родников, ни источников — здесь пользуются дождевой водой, собирая ее в большие цистерны.

Наши альпенштоки и свисающие хвостами вуали, разумеется, произвели фурор; пока мы ходили по деревне, за нами увязывалось все больше мальчишек и девчонок, и в замок мы вступили уже во главе целой процессии. Замок представляет обширную развалину, нагромождение обветшалых стен, арок и башен, образующих живописные сочетания а заросших сорняками и травой, — словом, все как надо. Ребятишки были нам за проводников; они провели нас по гребню самой высокой стены, потащили затем на вершину самой высокой башни и показали нам широкий и красивый вид: вдалеке волнистые гряды поросших лесом холмов, перед ними по одну сторону раскинулись равнины, по другую — высились увенчанные замками скалы и утесы, а между ними тут и там поблескивали излучины Неккара. Но гвоздем программы и предметом особой гордости ребят был старый высохший колодец посреди поросшей травой замковой площади. Его массивный каменный водоем вышиной в три–четыре фута все еще цел и невредим. По словам ребят, в давно минувшие века колодец был глубиной в четыреста футов и — мир ли, война ли — в избытке снабжал деревню водой. В ту далекую пору дно его будто бы приходилось ниже уровня воды в Неккаре, и он был неисчерпаем.

Слышали мы и другой вариант, будто колодец никогда колодцем не был, и восемьдесят футов — его исконная глубина; где–то у самого дна от него ответвлялся когда–то подземный ход, спускавшийся вниз до некоего отдаленного места в долине и приводивший не то в чей–то погреб, по то в другое потайное место, — ныне эта тайна утеряна. Сторонники этой версии видят в ней объяснение того, что Дильсберг, осаждавшийся в свое время и Тилли, и — до него — другими полководцами, никогда и никем не был взят; при самой длительной и жестокой осаде дильсбержцы, на удивление врагам, оставались толстыми и здоровыми и не терпели недостатка в амуниции, — не иначе, как их выручал подземный ход.

Ребята с энтузиазмом подтвердили это: в колодце и в самом деле есть подземный ход, сейчас они это докажут. Связав большой пук соломы, они зажгли его и бросили в колодец, а мы, облокотясь о каменный край, следили, как он пылающим факелом спускается вниз. Он упал на дно и долго горел, пока не сгорел дотла. Дым наверх не поднимался. Ребята захлопали в ладоши.

— Вот видите, — сказал старший мальчик. — Ничего не дает столько дыма, как горящая солома. Так куда же ушел весь дым, если не в подземный ход?

Возразить ему было трудно, очевидно в колодце и впрямь был подземный ход. Но самым большим чудом на этом поле развалин оказалась вековая липа, — по словам детей, ей уже четыреста лет, и так оно, пожалуй, и есть. У липы исполинский ствол, а над ним исполинский шатер из ветвей и листьев. Нижние сучья толщиной с добрый бочонок.

Эта липа видела еще нашествие воинов, закованных в железо, — какими далекими кажутся те времена и как нам трудно себе представить, что настоящие люди сражались одетыми в настоящую броню; она видела времена, когда на месте обветшалых арок и осыпающихся бойниц стояла подтянутая, несокрушимая, величественная крепость, и ветер полоскал ее пестрые знамена, и здесь обитало сильное, бесстрашное племя, — до чего же давно это было! А липа все еще стоит и, быть может, так и будет стоять, греясь на солнышке и погруженная в свои исторические сны, еще и тогда, когда наше живое сегодня отойдет к дням, именуемым «седой древностью».

Итак, мы уселись под липой покурить, и капитан не преминул угостить нас новой легендой;

ЛЕГЕНДА ДИЛЬСБЕРГСКОГО ЗАМКА

Так вот как было дело. В стародавнее время съехалось в замок множество гостей, и шел у них пир горой. В замке была, разумеется, заколдованная комната, и как–то завели они про это разговор. Считалось, что если кто уснет в той комнате, то уж не проснется целых пятьдесят лет. Когда это услышал молодой рыцарь Конрад фон Гейсберг, он сказал, что, будь он здесь хозяин, он бы ни минуты не стал терпеть у себя такую комнату,— не ровен час, какой–нибудь глупец и сам попадет в беду и близким своим отравит жизнь ужасным воспоминанием. А гости решили за спиной суеверного молодого человека заставить его переночевать в той комнате,

И они надумали, как это сделать. Подбили его нареченную, племянницу самого графа, проказницу на проказниц, помочь им в этой затее. Она увела его в сторонку и начала уговаривать. Но сколько она ни просила, он и слушать не хотел. Он твердо верит, сказал Конрад, что если заснет в той комнате, то проснется только через пятьдесят лет, а об этом ему и подумать страшно. Катарина, конечно, в слезы. Этот довод подействовал лучше уговоров, — Конрад не устоял. Он все пообещал ей, лишь бы она опять была весела и беспечна. Тогда она бросилась ему на шею, и ее поцелуи доказали ему лучше всяких слов, как она ему благодарна и как им довольна. Девица тут же полетела рассказывать гостям про свою удачу, и все они так ее поздравляли, что это и вовсе вскружило ей голову, — ведь она одна добилась успеха там, где все их усилия ни к чему не привели.

В полночь, после обычного пирования, друзья отвели Конрада в заклятую комнату и оставили там одного. В скорости он уснул.

Когда же он проснулся, сердце его захолонуло. Все вокруг изменилось. Степы покрылись плесенью и заросли паутиной; занавесы и постель прогнили, шаткая мебель, казалось, вот–вот развалится на части. Он вскочил с кровати, но его колени подкосились, и он рухнул на пол.

— Меня уже и ноги не держат от старости, — сказал он себе. Он поднялся и разыскал свою одежду. Это была уже не одежда, она вся вылиняла и при каждом движении рвалась на нем. Весь дрожа, бросился он в коридор, а оттуда в большие сени. Здесь повстречался ему незнакомец, средних лет, с приветливым лицом. Незнакомец остановился и с удивлением посмотрел на него.

— Добрый человек, не позовете ли вы сюда графа Ульриха? — попросил его Конрад.

— Графа Ульриха?

— Да, очень вас прошу.

Тогда незнакомец крикнул:

— Вильгельм! — На зов явился молодой слуга, и незнакомец сказал ему: — Есть у нас среди гостей граф Ульрих?

— Простите, ваша честь, — ответил слуга, — что–то я не слыхал о таком.

—Я не о госте, — нерешительно возразил Конрад, — мне нужен хозяин замка.

Незнакомец и слуга обменялись недоуменным взглядом.

— Хозяин замка я, — сказал незнакомец.

— С каких это пор, сударь?

— Со смерти моего отца, графа Ульриха, он уже сорок лет как скончался.

Конрад опустился на скамью и, закрыв лицо руками, стал со стоном раскачиваться взад и вперед.

— Боюсь, бедный старичок рехнулся, — сказал незнакомец приглушенным голосом, обращаясь к слуге. — Поди позови кого–нибудь.

Сбежались люди, окружили Конрада, о чем–то шептались. Конрад горестно всматривался в их лица. Потом покачал головой и сказал с отчаянием:

— Нет, я никого здесь не знаю. Я одинокий, сирый старик. Все, кому я был когда–то дорог, давно уже почили вечным сном. Но среди вас, я вижу, есть и люди постарше, может быть кто–нибудь расскажет мне о моих близких?

Несколько согбенных, трясущихся от старости мужчин и женщин подошли поближе, и по мере того как он называл дорогие ему имена, отвечали ему все одно и то же: этот уже десять лет как сошел в могилу, другой — двадцать, третий — все тридцать. Каждый из этих ударов поражал его все сильнее. Наконец страдалец сказал: