Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На другой день прихожу в школу, говорят:
— Товарищ Рая сказала, чтобы ты явилась после уроков в пионерскую комнату.
Откровенно говоря, приказ старшей пионервожатой не обрадовал: не хвалить же она меня будет.
Кончились уроки, я неторопливо отправилась туда. И как же удивилась, когда увидела там всех «справедливых» — Клима, Арама, Мишку и Сашку. Они стояли вокруг расстеленных на полу плакатов с Кисточками в руках.
— С водяными красками обращаться умеешь? — спросила товарищ Рая.
— Умею.
— Тогда давай бери кисточку и работай. Вы, пятеро, самые энергичные в вашем классе. Потому и привлекла вас к делу.
Ее слова были сюрпризом. И вот мы, самые энергичные, раскрашиваем буквы. А вокруг стоят неэнергичные и прямо стонут от зависти. Это же такое почетное и приятное занятие. До сих пор раскрашивали буквы и вообще любые другие плакаты более взрослые ученики, Я очень стараюсь, очень. Стоящие без дела дают массу советов. Каждый считает, что он раскрашивал бы куда лучше. Критикуют вовсю. Я не слушаю никого. Когда один мальчик уж очень надоел мне своими подсказками, я громко сказала:
— Товарищ Рая, тут мне мешают!
И он мгновенно умолк.
Два часа раскрашивали лозунг: «Все друзья мира! Еще не поздно преградить дорогу зачинщикам войны! Будьте бдительны! Берегите мир!»
Подошла товарищ Рая:
— Хорошо поработали, молодцы! На сегодня достаточно, а завтра приходите опять. Только уговор: и а уроках будьте поспокойнее. А то придется искать других работников.
Наш театр
Получили телеграмму: «Встречайте четвертого московский вагон тринадцать». Нана ехала к нам рожать.
— Какое нехорошее число тринадцать, — поежилась тетя Тамара. — Ей надо было сразу обменять билет.
Но поздно. Нана, по нашим подсчетам, находилась уже где-то недалеко от Тифлиса. Мы торопились. Коля по приказу мамы отодвинул умывальник и вырвал клещами гвозди из двери, ведущей в галерею тети Адели, тетя Тамара натерла полы, тетя Адель погладила занавески. Один дядя сидел без дела, но на голове у него были наушники, и он напряженно прислушивался, будто мог услышать по радио о приближении любимой племянницы.
Но вот ни секунды нет лишней. Коля и тетя Адель прыгнули в уже тронувшийся трамвай, тетя Тамара, взмахнув с подъезда рукой, все же крикнула: «Скорей, скорей!»
Еще надо было повесить занавески, подмести балкой, вынести в подвал кое-какие вещи и принести оттуда раму для репродукции картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Эту картину купили накануне в магазине канцелярских товаров. Она должна была придать галерее богатый вид.
Вдруг кто-то сильно постучал в подъезд. Дядя замер: стук показался чрезвычайно знакомым. Люся побежала отворять, и через минуту мы увидели Нану. Оказывается, мы перепутали время прибытия поезда. Коля и тетя Адель вернулись в следующем трамвае и вбежали в дом запыхавшись.
— Узнаю дорогие лица и дорогие привычки, — сказала Пана.
Приехала с базара мама, накрыли на стол. Мы не могли наглядеться на Нану — она стала еще красивее и сделалась какой-то определенной.
— Товарищи, наше метро — сказка! — восхищенно говорила она. — Представьте себе подземные дворцы из мрамора и металла. Все залито светом хрустальных люстр! Студенческий отряд нашего института тоже работал на отделке станций. Какие станции! Чудо! Ну, а вы тут как? Что у вас нового?
— О, у нас тоже стройки разные! Мост имени челюскинцев строят, новую набережную открыли. Вся в граните.
— Надо пойти посмотреть. А как учеба девочек? Ты, Иришка, как? Все еще обижают в школе?
— Не-ет. Я теперь сама бью.
Научилась? Правильно. За это люблю. А что еще нового?
— У нас собака!
— Откуда?
— Нашли!
Мы с гордостью показали ей Белку, снова вошли в галерею.
— Чем еще занимаетесь?
— Видишь карту полушарий? — спросила Люся.
— Вижу.
— Мы следим за военными действиями в Абиссинии.
— Ого! Посмотри, как выросла моя сестренка!
— А что говорят в Москве? — спросил дядя.
— Возмущаются. Это же беспрецедентно — применять отравляющие газы против абиссинцев, вооруженных всего-навсего стрелами. А что в Германии делается? Читали в газетах? Гитлер высчитал, что на каждого немца в Германии приходится в восемнадцать раз меньше площади, чем на каждого русского в России.
— Подсчитывает — значит, напасть собирается, — сказала мама.
— Пусть только сунется, — нахмурил брови Коля.
Нана похлопала его по плечу:
— Правильно, Николя! Ты достойный потомок коммунаров.
На другой день она уже заскучала по Москве и собралась на лодочную станцию. Мы ее не пустили Еще родит там. Дядя Эмиль велел ей совершать неутомительные прогулки, и мы с Люсей повели ее после обеда в сквер. Она смотрела по сторонам и смеялась как иностранка. В сквере кусты со всех сторон обломаны, бассейн давно сухой. Сели на единственную, расшатанную скамейку. Посидели. Потом повели Нану на улицу и показали милицейский пост у хлебной лавки. Милиционера не было ни поблизости, ни вдали. Пана рассмеялась:
— Исчерпывающе.
Всю неделю мы развлекали Нану Как могли: пели ей песни, танцевали перед ней. В выходной день ее развлекли квартиранты.
Взошло солнце, хозяйки развесили на заборе и на проволоке матрацы, одеяла. Повалил дым и пар из дверей прачечной — началась стирка. Бочия уселся под миндалевым деревом. Четыре месяца назад он вышел на пенсию и начал писать стихи. Папа сказал — гекзаметром. Когда Бочия уселся на скамеечку и стал, как всегда, громко декламировать, поминутно заглядывая в раскрытую столистовую тетрадь, мы заторопили Нану, иди, мол, скорей, посмотри.
Бочия, размахивая свободной рукой, прочел:
Если обрушатся стены огромного дивного здания,То я не увижу вовеки ни солнца, ни света, ни тьмы!О боги Олимпа, когда бы вы слышать могли бы,Как в этом вонючем дворе погибает поэт!
Нана вытаращилась на него: такого она не ожидала.
А Бочия, ни на кого не обращая внимания, читал еще и еще. Он спешил. Ведь всю неделю писал не разгибая спины — надо было успеть в выходной день «опубликовать» свои творенья.
Пришла с базара Тоня. Бросила сумку на свой кухонный столик.
— Поэт чертов! — без всяких церемоний громко сказала она. Еще бы. С тех пор как переехали сюда эти люди «с приветом», нет ей покоя и сна. Хоть с фабрики не приходи. — Тут голова трещит и времени в обрез, а еще эта «музыка»! Да замолчи ты!
Услыхав эту реплику, Бочия, не поднимая головы, умолк на мгновение, потом окинул Тоню долгим презрительным взглядом и продолжал, чуть понизив голос:
Советской власти подарил я миллион, когда заря сияла…
— Ври больше, — бесстрастно, заметила Тоня. — Так бы ты и отдал! — Она ловко заправила керосинку, загородила ее от ветерка фанерой.
И снова я пойду работать фармацевтом,Когда они вернут мне мой мильон!
— Губа не ду-ура, — усмехнулась Тоня, с силой разрубая на доске капусту.
Специалист я всем на зависть…—
продолжал с пафосом Бочия.
— Ой-ей-ей! — иронически отреагировала Тоня.
Они говорили каждый свое, не глядя друг на друга, словно их отделяла стена. Вдруг видим: к Бочии сзади подкрадывается Дарья Петровна. Не успели сообразить, зачем она это делает, а она уже плеснула на него из кружки холодной водой. Бочия вскочил, погнался за женой. Длинный, худой, в болтающейся на костлявых плечах полосатой пижаме, он был так комичен, что все мы просто визжали от смеха. А Нана схватилась за живот. Хотели отвести ее от окна, но она оттолкнула — во дворе шел настоящий бой. Дарья Петровна, схватив шланг у прачечной, направила на мужа струю воды. Бочия вырвал шланг и хлестнул им жену. Она с визгом наутек. Он за ней. Не догнал, схватил в бессильной ярости кастрюльку с Тониной керосинки.
— Тпррру! — закричала Тоня. — Эй, эй!
Лаяла Белка. У заборов хохотали соседки, во двор с улицы заглядывали прохожие.
Бочия поставил кастрюлю на место и ринулся к своей керосинке. Дарья Петровна заголосила. А он прыгнул в галерею и заперся там.
— Открой! — забарабанила она в дверь кулаком. — Думаешь, я не замечаю, как ты хочешь кому-то поправиться?
— Пошла прочь! Не открою!
— Я же о тебе забочусь, глупый! Кто же, кроме меня, остановит тебя, дорогой?
Он не ответил.
— Э-э, когда умрешь, только я одна буду тебя хоронить и оплакивать! Думаешь, ты кому-нибудь нужен?
Тишина.
— Бочия!
Тишина.
— Он лег спать, — сказала Нана.
Все рассмеялись и начали комментировать ситуацию по-грузински и по-русски. Дарья Петровна окончательно расстроилась:
— Бочия, ты что, правда лег спать, а я?
