Третья правда - Майк Бар-Зохар

Ричардс вновь посмотрел на часы.

— Джефф, ты прекрасно поработал. Не снижай темпов, продолжай в том же духе!

С этими словами директор ЦРУ взял портфель, направился к двери, но неожиданно остановился и оглянулся.

— Джефф, надеюсь, ты не возражаешь, что мы записали этот разговор и передадим его русским. Только так мы можем попытаться убедить их в нашей доброй воле. Я даже не исключаю возможности того, что тебе может придется докладывать о результатах расследования объединенной комиссии, в состав которой будут входить и русские… О, Господи! Кто бы мог подумать, что наступит день, когда ЦРУ придется сотрудничать с КГБ? Не иначе, как приближается день Страшного Суда!

Джефф широко улыбнулся.

— Кстати, Хал, меня удивило, что ни в газетах, ни по радио ни словом не упоминается ночное происшествие в «Централштелле».

Хал Ричардс загадочно улыбнулся в ответ.

— Будь спокоен, и не упомянут.

— Я это и имею в виду! — неожиданно взорвался Саундерс. — За кого вы меня принимаете? За слепого? За идиота? Мы договорились, что я буду действовать один, а за мной по всей Европе таскается целая толпа нянек, которые смотрят, чтобы со мной ничего не случилось. Думаете, я не заметил машину, которая следовала за мной по автобану, когда я ехал в Людвигсбург, или ангела-хранителя, который вырубил сторожа в «Централштелле»? Чего вы боялись? Что я споткнусь на ровном месте и разобью себе нос или что не замечу сигнализацию на двери в архив?

Улыбка на лице Ричардса не дрогнула.

— Ты смышленый парень, Джефф. Я всегда говорил, что у тебя полно мозгов. Но ты должен понять, что это чрезвычайно важное задание и что я должен быть абсолютно уверен, что с тобой ничего не случится. Поэтому мы и попросили несколько ребят следовать за тобой и помогать, если тебе вдруг понадобится помощь.

В дверь негромко постучали.

— Это за мной, — сказал Хал Ричардс и протянул руку. — До свидания, Джефф. Удачи тебе!

— Хал! — Саундерс вскочил на ноги и успел остановить директора ЦРУ, прежде чем тот открыл дверь. — Хал, сорок восемь часов назад мы достигли взаимопонимания, правильно? Вы поручили мне задание и согласились, что я буду работать один. Поэтому я требую, чтобы вы немедленно отозвали своих нянек, черт побери! Если вы мне не доверяете, я сажусь на первый же самолет и возвращаюсь домой. Но если вы хотите, чтобы я продолжал, то я вам обещаю: если я увижу хотя бы еще одного непрошеного помощника, то можете катиться ко всем чертям со своим Пономаревым!

Хал Ричардс тепло улыбнулся.

— Как хочешь, Джефф. Значит, с этой минуты ты будешь действовать один.

С этими словами он повернулся и вышел из комнаты.

— Месье… Саундерс… вас зовут Саундерсом, правда?.. Ничего, ничего. — Седой Серж Фонтеной, директор парижского издательства «Фонтеной», посмотрел на гостя умными проницательными глазами. Потом ткнул в него пальцем и добавил: — Можете говорить, что хотите, но я все равно знаю, кто вы. Вы американский агент!

Джефф Саундерс не выдержал такого напора и рассмеялся. На него произвело сильное впечатление то, с какой легкостью Фонтеной докопался до правды. Команда Салливана больше двух часов вдалбливала ему легенду, не упуская самых мельчайших подробностей. Он принес с собой кучу рекомендательных писем и считал, что легко обведет вокруг пальца Фонтеноя. А этому умному старику хватило пары секунд, чтобы вывести его на чистую воду!

Джефф Саундерс решил, что осмотрительнее всего сейчас молчать.

Старик вновь прочитал его мысли.

— Хорошо, хорошо. Ничего не говорите. Что вам еще остается делать в конце концов? Перед войной я знал таких, как вы, парней. Вы, конечно, думаете, что можете провести кого угодно, так ведь? Что за ерунда! Я могу учуять американского агента за десять километров, и я много раз говорил об этом моим старым друзьям из УСС.[8] Вас это удивляет? Мой дорогой юный друг, я сотрудничал с американскими секретными службами тогда, когда вы еще сосали молоко из бутылочки… Откуда вы? Из Миннесоты? Или из Айдахо?

— Из Северной Каролины, — улыбнулся Джефф.

— Конечно, из Северной Каролины, как же я сразу не догадался! Как я уже вам говорил, мне приходилось работать с вашими людьми. Во время войны я воевал в маки.[9] Поспрашивайте своих старичков, и они вам все расскажут. Вот это была работа, настоящая работа, я вам доложу! Знаете, нас было совсем мало, жалкая горстка людей. Конечно, сегодня все французы утверждают, что они были с нами. Спросите любого француза и получите ответ, что он был в маки или хотя бы в каком-нибудь отряде Сопротивления. Мошенники! А где они были, позвольте вас спросить, когда пришли боши?[10] Я вам отвечу: попрятались, как крысы. Зато сегодня эти трусы гордо носят ордена «Почетного легиона» и пишут эпические воспоминания о своих подвигах в борьбе с немцами. И знаете, кому приходится их издавать? Вашему покорному слуге! Я издаю военные мемуары, и их расхватывают, как горячие пирожки! Но уверяю вас, когда я был молодым, все было по-другому.

— Сэр, я… — попытался вставить словечко Саундерс.

— Только не рассказывайте мне, что вы приехали представлять какое-нибудь американское издательство и что вы специалист по истории нацистских зверств. Вы слишком молоды и принадлежите к другому поколению. В ту самую минуту, как вы начали рассказывать мне о своей так называемой «литературной деятельности», я сказал себе: или этот парень принимает меня за круглого дурака или он американский агент!

— Почему вас так беспокоит мой возраст? — спросил Саундерс. — Ведь тот парень, который работает у вас… Люко… еще моложе, и тем не менее…

Услышав о Люко, Серж Фонтеной сразу посерьезнел.

— Мой дорогой друг, война отняла у Жана-Марка Люко мать и отца. Гестапо. И он вырос с этими невеселыми воспоминаниями. Жан-Марк все прекрасно понимает. Можете мне поверить, он все понимает… и даже слишком хорошо. Иногда меня беспокоит то, что он является пленником своих горьких воспоминаний, что ему никогда от них не избавиться. Какая жалость, что эта страшная трагедия случилась с парнем, подающим такие большие надежды…

Старик замолчал и погрузился в размышления. Потом потряс головой, и его пронзительные глазки снова засверкали.

— Где вы научились так хорошо говорить по-французски? Подружка француженка?

Какой замечательный старик, подумал Саундерс, он не может не нравиться.

— Нет, у меня мать была француженка.

— Ясно… Но вернемся к вашему делу. Только сначала заберите все эти бумажки. — И Фонтеной небрежно подвинул к Саундерсу пачку рекомендательных писем.

— Я готов помочь вам. И передайте своим глупым начальникам, что к старому Сержу Фонтеною можно приходить безо всяких глупых штучек. Они могут одурачить ваших людей, но никогда не одурачат меня!.. Я помогу вам, но при одном условии. Вы должны дать мне слово, что информация, которая вам нужна, не нанесет моей стране вреда. Вы можете дать такое слово?

— Конечно, могу, — облегченно вздохнул Джефф Саундерс. — Я могу гарантировать вам даже гораздо больше этого. Моя работа принесет пользу нашим обеим странам. Я также готов…

— Довольно, довольно. — Старик поднял руку и заставил его замолчать. — Я уже сказал, что вашего слова вполне достаточно… Итак, что же вы хотите знать? Что у вас есть против Жана-Марка Люко?

— Сэр, вы проницательнее, чем я думал.

Польщенный Серж Фонтеной довольно рассмеялся.

— Спасибо. Но я повторяю свой вопрос: что у вас есть против него?

— Я не уверен, что у меня есть что-то против него. Месье Люко недавно работал в архивах, и результаты его поисков могут здорово нам помочь. Мне бы хотелось с ним встретиться и поговорить, но сначала я хочу узнать, какого вы о нем мнения?

Брови Фонтеноя поползли вверх.

— Вы не можете встретиться с ним здесь. Жан-Марк больше не работает в нашем издательстве.

Саундерс напрягся.

— Не работает? Но почему? Вы его уволили?

— По правде говоря, он никогда и не работал у нас в полном смысле этого слова. Перед войной я знал его отца. Поразительный был человек, один из самых больших гениев во французской науке! Если бы он остался в живых, то наверняка стал бы знаменитым физиком. Роберт пытался вывезти из Франции тяжелую воду, чтобы она не попала в руки фашистов. Операция прошла успешно, но гестапо арестовало Люко. Его перевозили из тюрьмы в тюрьму, потом появились слухи, что он умер. Жену Роберта тоже арестовали. Умная женщина, но слишком мягкая и нежная. Знакомые и друзья боялись, что она недолго протянет в тюрьме. Так оно и получилось! Мальчика, Жана-Марка, в ужасной бедности воспитали родственники. Потом он учился в Сорбонне, воевал в Алжире и получил несколько наград за храбрость. Но в личной жизни Жан-Марк глубоко несчастный человек. Его все время преследуют мрачные мысли и болезненные воспоминания о родителях. Ему было трудно зарабатывать себе на хлеб. Жан-Марк немного занимался журналистикой, писал в основном для маленьких левых газеток. Раз безуспешно попытался издать книгу. Я совершенно случайно встретился с ним и решил помочь. Даже если бы я не знал его родителей, все равно предложил бы ему поработать в издательстве. У парня просто поразительные знания о Второй мировой войне и особенно о нацистских зверствах. Я предложил ему работать полный день, но он отказался. Жан-Марк согласился работать только рецензентом, да и то неполный день. Он должен был читать документальные рукописи о депортациях, концентрационных лагерях, «окончательном решении» еврейского вопроса и тому подобном, и писать рецензии. Через какое-то время Жан-Марк стал все реже и реже появляться в издательстве. По-моему, у него появилась девушка. Кто-то сказал мне, что видел его с очень красивой девушкой в каком-то boite[11] на Левом Берегу и что они без ума друг от друга, но я не мог в это поверить.