Во всём виноват Гоголь - Георгий Дзюба

Красавцы тут же от неё отклеились и принялись обмозговывать, чем бы ещё заняться, ибо перспектива встречи с Гаврилой их никогда не радовала даже на трезвую голову. В городе NN из поколения в поколение передавались подлинные истории о том, что зачинателя рода Селифаноффых даже сам помещик Манилов называл на «вы». Что этот зачинатель своей бричкой легко и безнаказанно сносил с автострады коляску с шестериком коней, принадлежащую даже губернаторской семье, и выходил из воды совершенно сухим. Уже только за это Селифаноффа в городе продолжали бояться. И похоже, что сейчас в подуставшие головы красавцев-оберегов после упоминания девушкой известной фамилии больше так ничего порядочного и не поступило, а потому они уселись прямо на пол, уставились на банкомат и принялись чесать свои котелки с таким остервенением, будто бы все блохи учреждения обрушились на них одновременно.

Петухи пели недолго, но вразнобой, вроде как перекликаясь и о чём-то возражая друг другу. Разрозненный собачий лай за окном, напротив, постройнел и теперь уже вызывал мысли, связанные лишь только с силой песнопения хора районного ДК непорочных работников прилавка. Затем и этот хор отчего-то, может, усталости, придушил ноты, зато в сторону полигона твёрдых бытовых отходов центрального подчинения дружно потянулись стаи ворон и галок, оживлённо перекидывающихся на лету последними новостями и сплетнями.

Тягучий рассвет неизменно будоражил воображение Афанасия Петровича мечтами о том, что бы ему ещё вырвать от угасающей ночи и учреждения. В такие минуты он по обыкновению набивал ранец сухарями или скрепками, туалетной бумагой или салфетками, карандашами, а то и электрическими лампочками, если у него на то загоралась нужда по месту временной прописки. После того он любил выходить на зелёный пластиковый ковёр перед парадным входом, приятно ёжась от отступающей ночной свежести, ловить невидимые прикосновения к лицу проникающего сквозь облака солнечного тепла и глубоко вдыхать постепенно тающую прохладу. Затем он, как правило, начинал подстерегать созерцаниями дефиле олигархов, что, выпендриваясь друг перед другом расписными спорткостюмами от национальных сборных по несказанным видам соперничеств под видом физкультурной разминки, и, правда, брели в ту сторону, где находился стадион. Но плелись они, конечно, на самом деле в закусочную, чтоб принять на грудь утреннюю кружку свежего пива. Из «Бешеных ершей», что у них считалось бизнес-клубом, олигархи обычно вылезали далеко за полночь. Ершей здесь острословы называли «Голубой луной» или «Зелёным змием», и к тому времени они уже состояли в закрытии. Но даже и не поэтому олигархи поутрянке к ершам никак не стремились. Просто впереди у каждого из них стоял рабочий день.

Затем на твердь исторической части райцентра обычно выплывали жены бизнессообщества или не состоящие в родстве его приживалки: всевозможные клуши и марфуши, что начинали выпендриваться своими утренними нарядами ещё больше, чем их спонсоры и благодетели. Они нещадно таскали за собой по дорожкам и клумбам разнокалиберных кобелей и сучек неведомых пород с топорщащимися от бантиков, шляпок и другой ерунды ушами, хвостами, лапами и другими частями тел. Те так смахивали на своих владетельниц, что Бронькин всякий раз даже отгадывал, кто в этот раз выйдет из подъезда, а кто выползет из-за угла чебуречной. Кто будет заливаться хохотом во время орошения его питомцем плиты и какой именно из плит «Аллеи звёзд города NN».

Сегодня Афанасий Петрович на крыльцо не выходил, от прохлады не ёжился, лучи солнца и тепла щёками не ловил, воздух не втягивал, на писающих собачек не засматривался, а о здешнем бомонде даже не вспоминал. Его мысли были направлены только в полезную для его планов сторону. Именно поэтому взгляд Бронькина упал точно на Павла Ивановича, а уже затем и на стену учреждения, что и вызвало у него немалую оторопь. Его глаза застыли так, будто бы они на что-то натолкнулись, хотя наталкиваться там, в частности на стенке, было совершенно не на что. Перекидной настенный календарь с губернатором, продвигающим из семейного круга какой-то чудотворный заморский чай. Часы с тремя циферблатами и стрелками по Санкт-Петербургу, Душанбе и Лондону. Витражи, что переплелись причудливыми призраками, а кое-где даже совместились с привычными для глаз утренними отблесками, тенями и размытыми силуэтами, начиная от очертания тени самого Бронькина и заканчивая хмурыми очертаниями стеллажей… Природа его смутного беспокойства прояснилась чуть позднее, когда Бронькин осознал её настоящую причину. Не было ни малейшего сомнения в том, что на стене не было ни малейших признаков тени покупателя его товаров и услуг Павла Ивановича?! Быть может, да и наверняка, кто-то слово «ерунда» употребит здесь и по новому кругу. Можно было бы и так, но Афанасий Петрович сейчас воздержался. Вначале он украдкой перекрестился, потом подумал ещё и решил, что не лишним будет сегодня навестить отца Феофана, то есть Аверкия Семёновича, и он исподволь скрестил два пальца под полой пиджака.

Конечно, для Бронькина узреть чёрта без маски и в рабочее время было удачей неслыханной, но с чем тот мог к нему сегодня пожаловать? А потом, чёрт он не чёрт или даже чёрт его знает кто? Если он просто нездешний стиляга-негоциант, удачно толкнувший свою душу чёрту — при деньгах, значит! — в очередной раз подумал Бронькин. — По-любому моим оглушающим разум идеям в городе даже и без чёрта пределов нет. И каким бы уставшим ни был Афанасий Петрович сейчас, он принялся зорко всматриваться именно в то место, где могла бы присутствовать тень от его странного клиента. Всматриваться, чтоб-таки понять, в чём он наименее опасен, а в чём наиболее полезен по тому делу, что, без всякого сомнения, замыслил в практически родном Бронькину городе NN. Хотелось ему понять только это. А то, что после первых петухов даже чёрт не так опасен, как себе воображает, Афанасий Петрович твёрдо помнил всегда, почему и комплектовал свою командирскую сумку уже после их утреннего песнопения. — Ну что ж, другой раз и чёрт плачет, а два чёрта в одном болоте не живут, — удачно вспомнил Бронькин чью-то мудрость, ещё раз перекрестился и мысленно плюнул через левое плечо… Глянул на Эшонкула. Тот показался похожим на писателя Гоголя, только с кобурой и в другой причёске. Глянул на милиционеров — те усиленно чесались и скрытно пялились на лодыжки Зульфии. Глянул на Зульфию: та умело и радостно красила и без того уже сияющую краской и красотой мордашку. Глянул на клиента. Тот не чесался и никуда не смотрел, однако гладил себе рукою голову так, будто бы пытаясь схоронить в отступающей от пролысины растительности короткие рога или ещё какую-то секретную необычность. В конце концов, Афанасий Петрович решил ещё раз подвергнуть рассмотрению себя, чтобы вернее вступить в предстоящее ему дело. Теперь Бронькин с удивлением обнаружил, что и его тени на этой проклятой стенке с губернаторской роднёй не присутствует?! «„Чёрт знает что, какая дрянь!“ — произнёс он, плюнувши…» Тьфу, на всех ещё раз! — сказал уже мысленно и подошёл к посетителю…

— Талантливые люди мне нужны, хоть я и не привык подбирать их на улице, — с неожиданным дружелюбием взглянул на Бронькина клиент и тем вернул его к продолжению разговора. — Ясно теперь, где вы этих историй про Гоголя набрались, — здесь он высморкался так, что его нос снова зазвучал трубой, и в который уже раз вновь воткнулся в табакерку. — Признаться прямо, думаю сейчас, что предо мною, скорее всего, человек умный…

Обнажённая оценка от клиента, как и другие, прозвучавшие сейчас слова, Бронькина вдохновили, хотя и показалось ему, что на этот раз из табакерки потянуло палёной шерстью. Тени клиента, как и его собственной тени, на стене по-прежнему не существовало, но и рассвет по полумраку уже колотил наотмашь. Бронькин непроизвольно провёл рукой по голове, где, правда, ничего предосудительного у себя пока что не выявил. Скосил очки в стальной оправе вниз, но ни у себя, ни у собеседника даже копыт не обнаружил. Полицейские служители в милицейской форме чего-то вдруг одновременно прекратили чесаться и уставились мутными глазами в одну точку, но уже не в Зульфию, что было бы для крепко выпивших мужчин целесообразным, а точно в ту же стенку учреждения, где недоставало внятности. И так сильно они уставились туда, будто бы детвора нацарапала там самые обидные слова об их начальнике или того хуже — о них самих. И надо заметить, что на этот раз часовые банкомата поступили очень нетипично и даже необыкновенно умно для допившихся до чертей приятелей. Весьма предусмотрительно поступили они и в отношении изумительной кассирши Зули, ибо Бронькину показалось, что сейчас и на стенке, и на всех стёклах кассы одновременно слабо отражается сильная тень господина Селифаноффа, хотя самого Гаврилы в зале вроде бы, как нигде в эту секунду, и не стояло.