Кредо жизни - Хуважбаудин Шахбиев

Отец, в промокшем насквозь тулупе, сидел на грузе. В руках – монтировка на случай, если местные уркаганы захотят отбить груз. А таких случаев было много. Кроме этих ворюг, были звери пострашнее – волки. Голодные, они кружили вокруг машины, скалили зубы на отца и выли ночь напролет. Я голышом залез в воду, окунулся и закрепил трос за буксирный крюк. Вылез – и сразу в тулуп. «ЗИС» тотчас же вытащил авто. Отец сел в теплую кабину «ЗИСа», а я с другом, по-моему, Петром его звали, из Львова – в авто отца. И на буксире дотянули до гаража автобазы.

Мы часто возили в Бахты, на границу с Китаем, грузы, вроде для «Совсиньторга» (Советско-Синьзянский торговый консорциум). Там за руль наших машин садились пограничники и – на Китай. Оттуда «навьюченные» доверху уже китайским грузом наши авто вручали нам. С пакетом, запечатанным сургучом.

Три года длилось моя шоферская эпопея. В 1949-м, как передовика производства, при поддержке руководства авторемзавода меня приняли в комсомол. Эта было невероятно! Ведь спецпостановлением ЦК партии нас, «врагов народа», было запрещено принимать в ряды Ленинского союза молодежи. Однако часто в жизни случается и невероятное… Это было выстрадано трудовым потом, лишениями…

Мои будни наполнились новыми, общественными, обязанностями, повысилась ответственность, и течение понесло меня в большую бурную жизнь. Было странное ощущение свободы. Как у Пушкина, помните: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа…» Мы эту свободу выковали…

Мое вступление в комсомол стало ударом ниже пояса коменданту Щупову. Этот наш надзиратель, невежда и конченый отморозок, слыл очень жестоким человеком. Ненавидел чеченцев. Забегая вперед, скажу, позже, в 1957-м, он был за ненадобностью «разжалован» до помощника слесаря Аягузского вагоноремонтного депо. И я специально ходил в депо, чтобы лично засвидетельствовать живучесть этноса нохчи, а заодно и посмотреть на его ничтожное падение. Что он был мерзавцем и заслуживал своей участи, видно хотя бы из следующего эпизода.

В 1952 году в Аягуз из Семипалатинска приехали члены приемной комиссии во главе с начальником отдела кадров вновь открываемого Зооветинститута Копыловой. Ранее, в 10 классе, я написал в Сталинград о своем желании поступить в автомобильный институт и получил оттуда согласие на допуск к экзаменам. Оставалось только получить от коменданта Щупова разрешение. Но он мне даже и надежды не оставил. А без его ведома, выехать нельзя было даже в соседний город! 25 лет каторги, считай, обеспечено за самовольную отлучку даже на один день в соседнее (в двух-трех километрах!) село Сергиополь. Стал добиваться разрешения на выезд хотя бы в Семипалатинск. Все-таки областной центр, недалеко – 337 км всего лишь. Но Щупов был неумолим.

– Нет, и все, – отрезал он, когда я к нему в третий раз пришел. – А будешь, Шахбиев, надоедать – посажу…

Разрешения нет, а экзамены приближаются. Что делать? Я по природе своей рискованным был, не боялся. И вот оделся потеплее – телогрейка, свитер – и сел в предпоследний вагон-углевоз ночного поезда на Караганду. Почему предпоследний вагон? В последнем на тамбуре сидел проводник – страж, а предпоследний все же в хвосте. Пока дойдет мент, успеешь спрыгнуть, а дальше – идешь леском. Так и поступил в предрассветье.

В институте договорился с Копыловой, что она «заначит» мои документы от «полицаев» из сыска НКВД (МГБ), пока я не сдам всех экзаменов. Надо мной висел дамоклов меч: в случае поимки – каторга. Жил на чердаке института и, когда поступил, получив справку об этом, пошел в ГУВД. За разрешением. Там очень обрадовались. Что… сам пришел. Оскорбления и мат многоступенчатый, изощренный, сыпались, как грязь из помойного ведра. Получил сполна и «пинкарей». А потом бросили меня в камеру-одиночку. Словом, крысы в подвале НКВД только и обрадовались моему поступлению в институт. Исследовав меня со всех сторон, но, поняв, что так просто им со мной не справиться, они отступили.

Я сидел в камере и представлял прыгающего от счастья Щупова: как он радовался, что наконец-то смог упечь меня, упертого мальчишку, на 25 лет каторги. Но чаще всего я думал о матери. Только бы не узнала, что я здесь, – умрет ведь от горя. Через трое голодных и бессонных ночей (суток) меня выволокли из сырого подвала и поставили перед каким-то ожиревшим вельможей. Он долго читал мне нотации, а потом вручил… разрешение на учебу.

Я выпорхнул из здания НКВД птицей!

…В институте меня избрали секретарем бюро комсомола факультета и членом комитета комсомола. Однако слабый базис образования (все-таки ШРМ, нас называли шарамыжниками) давал о себе знать: кое в чем не успевал. На что не имел морального права и часто стоял у стенда со словами: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто без устали карабкается по ее каменистым тропам!» Да и материально, без стипендии, я не смог бы учиться, пока на первом курсе ее назначат. Скажу прямо, казахи в обучении-образовании национальных кадров – молодцы. Они буквально за уши тянули своих в ВУЗы и курировали их во время всей учебы. А мне надо было преодолеть пробел в образовании – переступить через себя. Иначе крах впереди. Ведь без специальности не выжить в то время на спецпоселении.

Особенно трудно шла нормальная анатомия животных. И Вера Михайловна Веретенникова с удовольствием ставила мне «двойки», и делать, казалось, было нечего…

Однажды спустился я в подвал института, где стояли огромные чаны с формалином, а в них – трупы людей и животных разного возраста и пола. Решил изучать анатомию на них. И так штудировал по 4–5 часов в сутки 7–8 дней подряд. В этом аду голова пухла. Уже во сне сам себе доказывал, где и какая мышца, связка крепится и какова ее функция – разборка по методике.

И вот пришел на занятие и тяну руку.

– Хотите выйти по нужде, Шахбиев? – Вера Михайловна была уверена, что ничего иного и быть не может. Ну, не может же Шахбиев знать предмет! Вон и вся группа понимающе ухмыляется.

– Нет, – ответил я спокойно. – Хочу раскрыть новую тему.

– Что!? – лицо Веры Михайловны вытянулось от удивления. И, обращаясь к группе, она сказала: – Вы представляете, что происходит!

Группа начала хихикать. Я же настаивал на своем, тем более что это не противоречило правилам обучения в ВУЗе.

– Ну, валяй, раскрывай, – смирилась Веретенникова, не скрывая глубокого сомнения.

И я, ни разу не запнувшись, раскрыл всю тему. Все умолкли, муху можно было услышать, никто не шевельнулся. Когда я закончил, Вера Михайловна спросила группу:

– Вопросы есть?

Все молчали. Она повторила вопрос. Молчит группа, притихла. Я победил их скептицизм.

– Ну, что ж, понятно, – сказала Вера Михайловна. – Тема раскрыта глубоко, методично и содержательно. И вот теперь я с удовольствием ставлю вам, Шахбиев, «отлично». Молодец!

Это была победа! Всегда и после этого случая в трудную минуту я так и поступал, без осечек. Главное – себя преодолеть, дурь вытравить и освободиться из плена дьявола. Учился я только на «отлично». Моя фамилия была первой на доске отличников, хоть и начиналась с буквы «Ш».

В институте я разработал две темы для докладов в студенческом кружке: «О нерушимой дружбе народов СССР» и «О путях постепенного перехода от социализма к коммунизму». Эти работы опубликованы в первом сборнике научных трудов института. Они вошли в лекционный фонд общества «Знание», членом которого я был. С этими лекциями я выступал в городе Семипалатинске и области (в районах), чем очень обрадовал не только родителей, но и коллектив родного завода, и директора Смирнова, своего воспитателя и наставника. Одновременно я был внештатным корреспондентом газеты «Прииртышская правда», из которой когда-то делал тетради. Будучи еще спецпереселенцем, в институте я был принят в партию. Благодаря доценту Филимоненко, целых двадцать пять лет (после выпуска моего было еще 25 выпусков) моим производственным отчетом и дневником пользовались студенты, составляя планы проведения практики и отчета по ней. В этом я лично убедился, когда ездил в ВУЗ на 25-летний юбилей выпуска – моя фотография все это время бессменно висела на доске отличников.

Я не случайно написал столь подробно об учебе. Это необходимо знать нынешней молодежи: как и в каких условиях, мы, старшие поколения, учились, стремясь к знаниям. Пророк Мухаммад (с.а.с.) говорил: «Наш путь – это путь Истины, а не отчаяния и тревоги». (Сахих Аль-Бухарий, 78). Наш путь – это путь ислама, путь правды и убеждения в этом. На нашем пути должны исчезнуть низменные чувства. Человек должен сам добровольно преодолевать трудности и усмирять свои желания, жить по заветам Аллаhа (с.в.т.), бороться со злобой, высокомерием и со спесью, вытравить из себя пса, сатану. Надо оставить себе возможность сказать в любую минуту: «Господь, не оставляй меня с самим собой»…