Перпендикулярный мир - Владимир Орешкин

— Куда ходить? — нарочито спокойным тоном человека, не способного к удивлению, переспросил Иван.

— Я плохо помню своего папу. Но помню, он все время куда-то исчезал. Так что я помню его какими-то кусками, похожими на фотографии… Но помню, что тогда, когда была совсем маленькой, считала, что так оно и должно быть. Что по-другому никогда с отцами не бывает. Что отцы, это такие высшие, большие и добрые существа, — которые бывают не всегда, а только приходят к тебе время от времени, как праздник… Самый лучший праздник на свете.

— Правильно говорят, до трех лет в человеке закладываются все комплексы. Которые потом создают его характер… Если бы моих родителей взорвали, когда мне не было трех лет, то я, по-твоему, считал бы, что под людей, которые мне нравятся, нужно всегда подкладывать бомбы?.. Чтобы стекла разлетались во всех окрестных домах.

— Иван!

— Не понравилось? — спокойно спросил Иван. — Мне не нравится, когда детский рефлекс переносят на взрослую жизнь без всякого мыслительного процесса, — как копию. И всех меряют по меркам этого слепого детского рефлекса. Сама согласись, в этом есть нечто неправильное, — ведь так?

— Хорошо, — сказала Маша, которая в этот момент точно думала, потому что мыслительный процесс был отпечатан на ее лице, словно бы она смотрела на Ивана, и в то же время заглядывала куда-то внутрь себя, советуясь там, как с тренером, с этим самым мыслительным процессом. — Попробую объяснить тебе по-другому, что я чувствую.

— Вы, женщины, все время что-нибудь чувствуете. И совершенно при этом ни о чем не думаете, — вставил Иван.

— Не перебивай. Имей уважение к старшим… Ты не замечал, что все сказки заканчиваются свадьбой? Во всех сказках счастливый конец — это свадьба, дальше уже ничего не идет. Иногда, правда, написано коротко. «Они жили долго и счастливо, и умерли в один день».

— Может, и замечал, — сказал Иван, — только я не понимаю…

— Когда Миша рядом со мной, — продолжала, не дав ему договорить, Маша, — я — счастлива. Это все равно, что свадьба. Я сижу рядом с ним и больше мне ничего не нужно… И он — счастлив, я вижу. Ему тоже больше ничего не нужно.

— Это точно, — согласился Иван. — Как два голубка. Вам бы только еще ворковать научиться, до полной идиллии.

— Тебя не спрашивают… Так вот, я думаю, когда два человека вместе, и им ничего больше не нужно, — они со временем начинают превращаться в свиней…

— Чего?.. Ты что такое сказала?..

— Я думаю, человек рожден для счастья, — как птица, для полета. Как уже много раз говорили… Я просто согласна с этим. Я хочу стать счастливой, — в этом нет ничего плохого. Хочу, — и все… И ты хочешь. Каждый человек на земле хочет быть счастлив. Разве не так?.. Но когда человек становится счастлив, ему бывает больше ничего не нужно.

Иван снова смотрел на Машу во все глаза, и снова его глаза стали круглыми от удивления.

— Я думаю: если во вселенной есть Бог, и он создал людей, по своему образу и подобию, то он же не хотел создать свиней. Ведь так?.. А если он не хочет, чтобы его любимые создания превращались в свиней, то он должен позаботиться о них и дальше… Сделать так, чтобы человек понимал, что счастье в принципе возможно, и чтобы он стремился к счастью, чтобы желание собственного счастья вело его, потому что нет ничего прекраснее этого состояния, — но чтобы счастья он не достигал никогда…

— Здравствуйте… — тихо сказал Иван.

— Поэтому Миша должен был потеряться, — чтобы остаться человеком. Вернее, чтобы меняться. Потому что, это необходимо. Для него. И для меня. И для тебя…

— Но он, — найдется?

— Я чувствую, что — да.

— Маш, но тогда, значит, Бог есть?.. Это — невероятно… Ты ничего не путаешь?

— Откуда я знаю… Я его никогда не видела.

Поезд, хотя и со скоростью дачного велосипедиста, но двигался, — это успокаивало.

Лапширак остыл, разбух и стал невкусным. Иван попробовал заняться им, и осилил формочку до половины, но больше — не смог.

— Так дальше жить нельзя, — сказал он, откладывая вилку. — Если нет магазина, то можно собирать грибы и ягоды, или подстрелить какого-нибудь зайца. Но наш рацион должен быть калорийным и питательным… У меня в холодильнике всегда были яйца. Когда нет ничего, а есть хочется, то делаешь себе яичницу, или варишь их в мешочке… А как готовил полковник, ты помнишь?

— Бедненький, — сказала Маша, — тебя нужно покормить.

— Да мы все съели, все, что было в сумке, — кроме кофе ничего не осталось.

— Ты можешь подождать, хотя бы десять минут?

— Что ты задумала?

— Как что, покормить тебя. Подожди… Не думай пока о еде, если сможешь.

Маша встала, и вышла из купе… Она не любила выходить из купе, только когда приспичит в туалет, или помыться, а так все время сидела у окна и смотрела в него. Ей не надоедало.

А здесь встала и вышла.

Иван было дернулся выйти за ней, даже привстал, но тут же сел снова. Десять минут он вытерпит, но не больше. Раз дал слово… Он сидел, как на иголках, и никак не мог сообразить, что придумала Машка, каким образом она собирается достать им еды. От которой он бы сейчас ни за что не отказался.

Бизнес идея насчет грибов и ягод, требовала гарантированно долгой остановки поезда. Бизнес идея насчет подстреленного зайца требовала еще и огнестрельного оружия. То есть, для всего этого не соблюдались кое-какие первоначальные условия.

Но других идей, — на данный момент, не было…

Машка явилась даже раньше, чем через десять минут. Минут через восемь, через восемь с половиной.

В руках у нее было несколько промасленных газетных свертков. Она подошла, вывалила их на стол, и Иван тут же начал их разворачивать.

В одном оказалась чуть ли половина жареной курицы, в другом — полбуханки свежего черного хлеба, а в третьем — какие-то чуть застоявшиеся, но еще пышные и приятно пахнущие домашние пирожки.

— Откуда? — с восхищением взглянул на Машу Иван.

— Ты кушай, — сказала Маша, — мне так нравится смотреть, как ты ешь.

— Ты что, побиралась? — подозрительно спросил он. — Ходила по вагону и побиралась?

— Сейчас все отнесу обратно, — обиделась Маша.

— Шутка, — сказал Иван, отламывая кусок курицы, и жадно засовывая его в рот. Одновременно, он отломил кусок хлеба, — и тоже засунул его в рот. Челюсти его заработали, ему стало нелегко говорить. — Но все же? — кое-как произнес он.

— Бизнес идея, — сказала Маша. — Потому что все люди вокруг, добрые. Особенно, мужчины… Я сказала, что у нас закончилась провизия, и что мой брат с вечера ничего еще не ел. Я сказала только правду.

— Добрые, — поперхнулся Иван. — Мужики?… Я и забыл, к тебе они всегда добрые. Один Гришка чего стоит… До сих пор, наверное, страдает, места себе не находит, что такая невеста у него дуба дала… Но насчет жратвы, это ты хорошо придумала, — как наказание им, за их кобелизм.

— Ты всех меришь одной гребенкой, — сказала Маша, — так нельзя… Но кушай, кушай, — поешь, и немного подобреешь сам.

— Тебе что, нравится, когда они тебя лапают своими взглядами?

— Ты не прав, — не согласилась Маша, — может, кого-то они и лапают, а на меня смотрят… Совсем иначе, чем ты сказал.

— Ты что, особенная?

— Да, — согласилась Маша. — Во-первых, я их не боюсь, они это понимают… Смущаюсь немного, мне как-то бывает стыдно, что я для них, — женщина. Но я знаю, они не хотят мне зла.

— То есть, твоя бизнес-идея, найти нам нового жениха, побогаче и покруче. Взять его в оборот, сесть на его борт, и с шиком приземлиться где-нибудь в Домодедово. Оттуда до почтамта прокатиться на розовом кадиллаке… А что, мне нравится. Только ты не считаешь, что это какое-то коварство. Такое же изощренное, как и все остальное, — что присуще тебе?

— Ты от еды не добреешь, — с укором сказала Маша…

Но Иван все-таки подобрел. Когда умял почти всю курицу и половину пирожков с повидлом. Под теплое еще кофе.

— Ладно, — сказал он. — Едем и едем. На обед у нас с тобой кое-что осталось… На ужин что-нибудь придумаем.

Поезд не останавливался часа полтора, или, даже больше. Он медленно, но как-то размеренно двигался вперед, через какой-то бесконечный лес, когда только однажды им встретился переезд, где состав пережидал бронетранспортер, — за которым стояло две грузовых машины и автобус, битком набитый людьми.

— Нормально, — сказал Иван, рассмотрев внимательно боевую машину пехоты. — Здесь по ночам может быть не спокойно… Нужно иметь это в виду…

Но неспокойно стало не ночью, а километров через семь после этого переезда, или, если по времени, — то минут через двадцать или тридцать.

Сначала они услышали шипенье тормозов, вагон дернулся, теряя скорость, — в чем не было ничего удивительного. Следом до них донеслись звуки выстрелов, когда воздух за окном стал хлопать, и гулкий звук стрельбы прокатился по просеке, посреди которой пролегли рельсы.