Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

– Вы хорошо поработали. Хорошо для нас и слишком хорошо для него. – Иньяцио встает, кладет руку на плечо Орландо. У него нет никаких угрызений совести. – Другие бы его просто растоптали.

– О, это да! Спасибо кредиторам, они вам очень… очень вам благоволили.

– И я не останусь в долгу, всему свое время. – Губы Иньяцио складываются в подобие улыбки, скрытой в густой бороде. – Сейчас нужно подумать об увеличении уставного капитала. Мы крупная судоходная компания, а не владельцы пары-тройки утлых суденышек, у нас должен быть капитал, соразмерный тому, что предстоит сделать.

Орландо прикрывает веки и спрашивает:

– У вас появилась новая идея?

Иньяцио открывает папку, тычет в названия кораблей:

– Рубаттино сотрудничает с французами, к тому же он получил субсидию в полмиллиона на линию до Туниса. А мы займемся Адриатикой. Они не посмеют отменить путь в Бари, этот порт – ворота всего Восточного Средиземноморья. Но нельзя останавливаться на Адриатике, я хочу, чтобы наши корабли ходили до Константинополя, до Одессы…

Иньяцио знает, что нужно смотреть далеко, дальше, чем Средиземное море. Он думает о кораблях генуэзцев и французов, на которые поднимаются десятки, сотни мужчин и женщин, с баулами на плечах, с отчаянной надеждой в сердце оставить позади горе и бедность.

* * *

Лето в городе вступило в свои права. Дерзко, с безжалостным солнцем, с коварной жарой, пахнущей сухостоем, оно проникает в комнаты, презрев закрытые ставни. В ветвях деревьев в парке Оливуццы стрекочут цикады. Воздух неподвижен: лишь редкий ветерок шевелит время от времени кусты питтоспорума и жасмина.

Иньяцио ушел рано, когда все еще спали. Джованна слышала звук его шагов, скрип шкафа, ворчание камердинера. Как обычно, даже не попрощавшись, он ушел в день, где его ждали бумаги, счета, деловые встречи. Эта часть его жизни всегда была от нее закрыта, впрочем, она и не стремилась в нее вторгаться. К тому же у Джованны другие заботы.

После завтрака, пока дети играют в саду в ожидании воспитателей, Джованна садится и устраивает на коленях переносной письменный столик. Рядом с ней донна Чичча.

– Все приглашения приняты. Сегодня вечером будет пятьдесят два человека. – Джованна вскидывает брови, просматривая список.

Формально это обычный ужин, а на деле – торжественное возвещение о слиянии компаний «Тринакрия» и «Почтовое пароходство» Флорио. У них в доме соберется весь цвет Палермо.

– Мы подадим арбузное желе из самых сладких сиракузских арбузов. Наш новый повар делает его в мисках из французского фарфора и украшает жасмином.

– Может, он и хороший повар, – кривит нос донна Чичча, – да я его знаю: обдерет целый куст ради четырех лепестков.

И обе смеются.

Со временем Джованне стала даже нравиться светская жизнь. Ужины, приемы, чаепития и «беседы», на которые к ним два раза в неделю приезжали гости, позволяли ей чувствовать себя хозяйкой дома, а значит, идеальной женой для Иньяцио. Благодаря ей Иньяцио понял, что богатство Флорио – это не только цифры, корабли, вино или сера: чтобы войти в круг местной знати, они должны изменить свой образ жизни, открыть двери дома для друзей и знакомых, принимать у себя художников и писателей. Чтобы аристократы перестали воспринимать их как «разбогатевших босяков», надо стать выше денег, выше власти, которую Флорио имели в Палермо.

Сначала Винченцо, а затем Иньяцио думал, что брака с представительницей рода д’Ондес Тригона будет достаточно, чтобы «облагородить кровь». Джованна тоже поначалу надеялась, что все образуется само собой. Однако потом поняла, что ее благородное происхождение – лишь средство, с помощью которого можно добиться желаемого результата. Тогда она решительно принялась за работу: много читала, терпеливо изучала языки, как хотел Иньяцио, украшала дом, выбирая мебель от королевских поставщиков Габриэле Капелло и братьев Левера. Покупала фарфор из Лиможа и Севра, ковры из персидского Исфахана, приобрела картину известного художника XVII века Пьетро Новелли, а также полотна современных художников – Франческо Лояконо и Антонино Лето, ее любимого. Давала обеды и ужины, приглашала на чаепития, завязывала дружеские отношения, хранила секреты, выслушивала жалобы и сплетни. Благодаря ей местная аристократия теперь почитала за честь получить приглашение в дом Флорио.

Палермская знать любит щеголять друг перед другом. Боятся, что про них забудут. Им лишь бы пускать пыль в глаза, думает она, просматривая список. В этом и разница между аристократами Палермо и Флорио: с одной стороны – явная, подчеркнутая, твердая убежденность в том, что они выше других по происхождению, образованию, элегантности; с другой стороны – неоспоримые факты: балы и приемы, благотворительность, покупка безделушек и Эгадских островов – вот чем Флорио на деле доказали свое превосходство. Джованна взяла на себя смелость перекинуть мост между этими, такими разными, мирами и выполнила задачу изящно и уверенно. Доказательство тому перед ней, в этом списке, где наличествуют все известные фамилии палермской знати.

О том, что эта миссия, кроме всего прочего, спасла ее от одиночества и отчаяния, она предпочитает не думать.

Джованна просматривает записи: в следующее воскресенье их дом ждет гостей на чаепитие по-английски – у часовни на вершине холма будет играть оркестрик, столы накроют в саду, чтобы дамы и господа могли гулять и наслаждаться прохладой. На столах будут цукаты, пирожные, чай из Индии и Японии, и коньяк для мужчин. Прием рассчитан на восемьдесят человек, взрослых и детей.

Все пройдет прекрасно, говорит себе Джованна и уже представляет расставленные под деревьями столы, слышит детский смех и болтовню взрослых.

Донна Чичча достает из корзины вышивание. Джованна хотела бы к ней присоединиться, но ее ждут другие, менее приятные дела. Она достает из кожаной папки бумаги и хмурится. Потому что там, в этих бумагах, нет праздных аристократов, а есть бедный, очень бедный город, который полагается на милость сильных мира сего, чтобы выжить. И она должна вслушаться, понять, кто сильнее нуждается в помощи, и сделать все, что в ее силах.

Джованна просматривает ходатайства. Вот письмо от конгрегации дам Джардинелло с просьбой помочь с приданым одной особе, которая «весьма нуждается», а также собрать имущество для новорожденных из бедных семей; еще одно ходатайство – от жен матросов с пароходов Флорио: они хотели бы учителя для своих сыновей, чтобы научить их «хотя бы читать и расписываться».

Только о сыновьях пекутся, с горечью думает Джованна. Никого в Палермо не заботит, что девочки не умеют писать и считать. Девочки, когда вырастут, должны сидеть дома, заниматься детьми и кухней. Хорошо, что хотят чему-то научить хотя бы сыновей.

Джованна смотрит на Джулию, та сидит на лужайке, играет с куклой. Ей семь лет, она очень умная девочка. Совсем