Метро 2033: Третья сила - Дмитрий Ермаков

– Думаю, никто, – заговорил, наконец, Самсонов, решив не врать и не отнекиваться, а выложить все прямо, как на духу. – Как ты вообще себе представляешь войну в метро? Тут же куда ни плюнь – кабели важные, системы жизнеобеспечения. Прострелят трубы, разрушат коммуникации, взорвут турбины – и кто это все восстанавливать будет? Война все соки выжмет из людей. Так что, думаю, не будет в этой войне победителей.

– Как и в той, последней, которая до нашего рождения была… – отозвалась девушка, глотая слезы.

– Точно, – согласился Гриша, аккуратно, на ощупь вытирая слезы подруги пальцами. – Но ты не отчаивайся. Если есть в метро такие люди, как господин Макаров, значит, не все еще потеряно…

– Это верно, – согласилась девушка. Слезы на миг перестали сочиться из ее глаз, но потом заструились опять.

– Просто я подумала… – продолжала она с болью в голосе, – а стоит ли мне вообще рожать? Какой в этом смысл, если мы все каждый день ходим по краю пропасти?

– Тебя, что, ставили роды принимать? – нахмурился Гриша. Он знал, что Лена, несмотря на гипс, начала уже появляться в госпитале, но не ожидал, что на нее так быстро навалят сложную работу.

– Нет, что ты, какие роды… Это я так. Теоретически. Рано или поздно я ведь тоже рожать буду…

– Я ж тебя не тороплю, – отозвался Григорий.

Он уже понял, что предстоит разговор на самую тяжелую тему, какую только можно себе вообразить. В прошлый раз беседу о будущих детях завел он сам, и в итоге жестоко в этом раскаялся. После этого влюбленные заключили договор: обо всем, что касается родов и детей, не говорить. Лена сама нарушила договор, но напомнить ей об этом Гриша не решился. Он чувствовал, что Лене надо выговориться, сейчас, именно сейчас.

– Я знаю. Но я не про сейчас. Я вообще. Стоит ли дарить эту жизнь-жестянку новому человечку, маленькому, беззащитному, ни в чем не виноватому?

– Неужто думаешь, не прокормим?

– Да разве ж я про это! – почти закричала девушка, вырываясь из его объятий. – Разве в еде дело?! Да, у нас далеко не самые плохие условия для жизни. Вовк говорил, есть много станций, на которых люди голодают, вообще едва выживают. У нас лучше. Но знаешь, я думаю, разница не велика. Они живут у края кратера, мы у подножия вулкана. И че? Большая разница? Мы наивно думаем, что бояться почти нечего, да только зря: случится взрыв – всем достанется. И им, и нам. Ты знаешь, что Ларионов говорит? Что наши блокпосты против зеленых продержатся минут пятнадцать. Максимум! Пятнадцать минут, ты слышал?! А потом они придут сюда. И тогда мало не покажется.

– Как пить дать, – мрачно кивнул Гриша, и тут же добавил, улыбнувшись через силу: – Но ведь и мы не лыком шиты, милая!

– А! Брось, Гриня. Брось. Надежды нет у нас. Будущего нет. Один туман впереди. Вот поэтому, – прошептала Лена, устало опускаясь на подушку, – я и не хочу ребенка. Нет, не то. Хочу! Но рожать крота – не хочу.

«Рожать крота», – повторил про себя Гриша, и воображение мигом нарисовало ему жуткую, омерзительную сцену: Лена рожает ребенка с головой крота.

Григорий замотал головой, заморгал глазами, но кошмар не отступал. Снова и снова видел он, как раскрасневшаяся, потная Лена, страшно утомленная долгими и трудными родами, протягивает руку, чтобы приласкать новорожденное дитя… И издает дикий вопль, коснувшись жесткой шерсти на голове младенца-крота.

– Ты права, Лен. Кругом права, – начал говорить Гриша, взвешивая каждое слово. – Мне тебе даже возразить нечего. Я и не буду. Я тебе одно скажу. Да, мы живем в норе. Большой такой, уютной, но все же норе. Не видя голубого неба, не зная, что такое зеленая трава. Но мы живем, Лен. И веганцы, знаешь ли, не бессмертны. Но это все пустая болтовня. А сказать я хотел вот что: бывали времена и хуже.

– Куда уж хуже… – отозвалась Лена.

– Есть куда, – резко отвечал Григорий. – А про первые дни после Великой Срани ты забыла? Ты родилась чуть позже, но твой папа все это застал. И не верю, что никогда не рассказывал. Это был ад! Но даже тогда – ты слышишь? – даже тогда женщины рожали детей, иначе наверняка не было бы ни меня, ни тебя. А в годы Второй мировой войны, думаешь, лучше было? Ты книгу читала, которая у отца на полке стоит?

– Про блокаду? Читала, конечно. Там такие ужасы написаны… И про каннибализм даже есть пара страниц.

– Вот. А теперь подумай. Если бы можно было предложить тем, кто там наверху от голода пух зимой сорок второго, с нами местами поменяться, как думаешь, что бы они выбрали?

– Сложно сказать, – пожала плечами Лена, сжимаясь в калачик под одеялом.

– Да они бы к нам толпой кинулись! – закричал Гриша, вскакивая с кровати. – Но даже тогда, милая, рождались дети. И даже тогда, в кромешном аду, люди продолжали любить друг друга. А уж нам-то грех жаловаться.

Гриша замолчал, и стал ждать, что ответит ему Лена. Он не был уверен, что она вообще что-то скажет, но и в этом случае Гриша бы не расстроился. Он понимал: для того, чтобы осмыслить то, о чем они сегодня говорили, Лене потребуется время. Отец Лены едва ли мог тут помочь Григорию. Но даже если бы Святослав Рысев и мог как-то повлиять на дочь, Гриша бы ни за что не нашел в себе сил обратиться к нему. Эту проблему они должны решить сами, один на один. Или не решить вовсе.

Он погасил лампу и бесшумно опустился на одеяло.

Гриша лежал, не смея нарушить звенящую тишину, прислушиваясь к тяжелому дыханию девушки.

Минуты шли.

И вдруг из темноты, откуда прежде слышались лишь редкие всхлипы и вздохи, зазвучала песня. Простая, незатейливая мелодия, которую Лена мурлыкала себе под нос и в самые радостные, и в самые темные минуты жизни.

– Каждый маленький ребенок… – выводила мотив девушка.

– Вылезает из пеленок![14] – подхватил Гриша.

Они спели песню целиком, потом еще раз. С огромной радостью Гриша чувствовал, как с каждым куплетом девушка оживает, как возвращаются к ней бодрость и задор, как оттаивает ее оледеневшее сердце…

Двадцать шестого августа, в день годовщины Бородинской битвы, Лене должны были снять гипс. Оставалось всего три дня. Община готовилась праздновать великую дату, а в семье Рысевых праздник и вовсе получился двойным: еще через неделю на поверхность собирались отправить Митю Самохвалова. И если первое событие вызывало у девушки исключительно радость, то второе казалось днем страшного суда, ни больше, ни меньше.

Митя заходил проведать ее очень редко, всего пару раз за все время, что Лена ходила в гипсе. Она не винила Митю, прекрасно зная, что он тренируется с утра до ночи, а потом просто падает и отключается. Но каждый раз, увидев бывшего кавалера, девушка с удовольствием отмечала положительные перемены – Митя становился крепче, уверенней в себе. Говорить он тоже стал серьезно, рассудительно, слова больше не сыпались с его языка. И все же, задавая Грише вопрос: «Как там Митя?», Лена заранее готовилась к самому худшему. Но ответы Самсонова удивляли и приятно радовали Лену.

– Ничего так, – Гриша сдержанно улыбался. – Я думал, будет хуже. Старания Дениса даром не пропали. И твои тоже.

«Надо самой пойти посмотреть», – решила Рысева. Сказано – сделано. Этим же вечером она сидела в спортзале и мысленно аплодировала Мите.

На ее глазах бывший Самосвал прыгал через козла, висел на брусьях, подтягивался, ловко преодолевал препятствия… Гриша, тренировавший Митю, был очень строг. Ругал его за малейшие оплошности. Раньше Самохвалов на такие слова бы просто обиделся, бросил все и ушел. Сейчас он лишь сопел, хмурился, слушая брань тренера, и снова принимался за работу.

– Молодец, ты реально крут, Митяй! – сказала Лена, похлопав потного, усталого парня по спине, когда занятие кончилось, и они втроем сели на скамейку.

Ответ Мити удивил ее до глубины души.

– Не называй меня больше Митяем, – попросил сурово юноша.

– А как тебя называть? – растерянно пробормотала Лена. – Самосвалом я тебя давно не дразню…

– Самосвал – это одно. Тут глубже, – продолжал говорить Самохвалов. – Митя… Что-то есть в этом имени детское, что ли. Оно какое-то мягкое, как подушка. Дима я теперь. Так и зови.

– Разве есть разница? – Лена никак не могла взять в толк, что это: очередной каприз мальчишки, или здравые рассуждения мужчины.

– Конечно. Тебя хоть раз Аленой называли?

– Нет… – промолвила Рысева. Ей никогда и в голову не могло прийти называть себя Аленой.

– Я знаю девушку, которую родители Еленой назвали. Но она себя Аленой считает, на Лену не отзывается. И у меня та же история. Да, Дмитрий – это и Дима, и Митя, тут ты права. Но только я больше не Митя, ясно? И закроем тему.

– Ладно, Ленусь, оставь его. Если ему так удобнее, пусть будет Димой, – поддержал подопечного Гриша. – Дима и правда звучит тверже, солиднее как-то.

Лена только плечами пожала. Слова Мити казались глупым капризом, но радость от того, что друг не сдался и не сломался, что ее труд не был напрасным, быстро вытеснила прочие мысли и переживания. Домой она шла, приплясывая и напевая.