Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
слыша устраивающих прямо у него на носу посиделки сильфов и эльфов
(теперь Сирень окончательно застила ему глаза), смотрел на троеликую Селену-
Луну, нарисованную на звёздно-синем театральном небе, театральным
художником. Господин Натуралист жестикулировал пальцами, бормотал что-то,
говорил что-то Волшебнице. Может, жаловался на Сирень и Время.
У заборчика, у штакетника, стоял кассир, рыбак, созерцатель дерев и трав,
друг краснопёрок, окуньков, вьюнов и пескарей, молодой человек Эраст.
«Как же у меня в голове всё перемешалось, – сказала сама себе внучка,
выглядывая из чёрного окошка, – так вот же он… стоит… вот же он», – и вышла
в сиреневую ночь.
Сцена четвёртая
О кукушке, кукующей в неурочное время, об ответе на мучительный вопрос,
о либидо, фрустрации и сублимации и о глазах, тоскующих по счастью.
Тихонько скрипнула дверь. Фонограмма была, как живая. Воздух затрепетал
от неожиданности и понёсся – мимо Эраста, туда, на веранду.
Осветитель помигал Луной.
Эраст
(Около штакетника. Открывает глаза. Смотрит направо и налево. Ни
справа, ни слева никого нет, только Лиза в сиреневой ночи)
Неужели она вышла? ко мне?.. неужели, она вышла?.. неужели – она?..
неужели?
1Из мифов острова Пасхи.
68
Господин Кабальеро
(На веранде. По миганию Луны и по прилетевшему в трепете воздуху
понимает, что наступает решающая минута.)
Неужели она вышла? к нему?.. неужели, она вышла?.. неужели она?..
неужели?
Эраст
После того, что было…
Господин Кабальеро
После того, что было…
Но то, что было – казалось теперь пустым и ничтожным. Теперь не пустым
и не ничтожным казалось то, что будет.
Весь день, с самого утра, не везло. Эраст встал не на ту ногу, у него
выскользнуло мыло из рук, у него убежал кофе, у него собирался на глазу
вскочить ячмень; ему кошка перебежала дорогу, он услышал как кукушка
закуковала в неурочное время – загадал желание «сколько ждать», а она
куковала, куковала, куковала, будто радист забыл её выключить и, мало того,
наложил истошное её кукование на крик припадочного утреннего петуха; ему
икалось; хорошо, хоть он не споткнулся на левую ногу о камень «зэт»,
торчащий из мостовой (камень кто-то предусмотрительно убрал, может,
прочитав нашу теорию случайностей). Все эти приметы, конечно же, имеют
свои объяснения и свои средства избежать последствий, но Эрасту было не до
этого. Он ждал окончания работы и в глубине души призывал хоть какие-нибудь
высшие силы, чтоб они: «…может, отключили электричество,чтоб вывести из
строя моторы, вращающие Колесо и катящие в Лабиринтах тележки, или чтоб,
может, не знаю, пусть хоть снег выпадет на голову, или хоть-что-бы-нибудь, -
думал он, – хоть что-нибудь!» – думал Эраст, только бы, только бы бежать туда…
Но ни свет не отключали, ни снег не падал, и хоть что-нибудь тоже не
происходило.
Наконец пришёл-таки господин Время, распорядился об окончании
рабочего дня и пошёл дальше, а влюблённый кассир Эраст бросился, обгоняя
его, к штакетнику.
Летали капустные мухи и моль, под названием «Перстянка сиреневая», и
везде устраивали посиделки постоянные статисты – сильфы и эльфы, и отвсюду
звучало:
– …жывотное!
– Учи албанский!
– Боян…
69
– Это склисс, он ничей.
– Ужоснах!
– Ржунемагу!
– Выпей йаду, аффтор, и песши исчо!
– ацтой!
– Ниасилил?
– Где ж ты берёшь эту траву?
– Аццкий сотона!
– Фсем фтыкать! Фтопку!
– Киса, ку-ку…
В палисаднике никого не было (так всегда никого не бывает, когда
приходишь раньше Времени, когда «ещё не время».). Скамейка стояла пустая,
как та глазница, которая пустая у аццкого сотоны, а сирень походила на
терновый куст с пламенем в глубине (отражение солнца на исходе дня), которое
полыхало и требовало вывести народ из Египта новых и всё новых
любовных страданий, поклонений и жертв. В окошках мелькали то лёгкая тень,
то скользкий блик… однажды показалось даже – он увидел её глаза и прочитал
в них тоску по счастью, такую же, которой тосковал сам, и хотелось сказать,
крикнуть, позвать, набраться храбрости, зайти, постучать… но храбрости не
набиралось, а только мучили разные: «а если, а вдруг, а может, а может быть…»,
– и пока мучили, подошло Время. Тогда вышла бабушка и на немой его
(Эраста), мучительный, всегдашний вопрос «Ещё не время?», ответила тоже
немым ответом «Ещё не время, но близится… уже скоро», – и выразительным
взглядом посмотрела (ах, бабушка!) туда, в дом, где за окнами внучка Лиза…
нет-нет – она не зубрила сцепив алмазные зубки: „Cirsiumarvense“,
„Asteraceae“, „Cirsiumheterophillum (L.) Hill“, нет! она сидела затаив дыхание, и
лежала уставясь в потолок.
«Ещё не время, но близится… уже скоро». Господин Время только
улыбнулся: «Эти смешные люди… им всё кажется, что они что-то могут
наперёд угадать». Господин Время улыбнулся и пошёл дальше. А у молодого
человека чуть не выскочило сердце… да что там чуть не выскочило -
выскочило! и бросилось к ногам внучки, и давай трепетать, и давай биться – так
хотелось приблизить это «уже скоро», так хотелось, чтоб это «уже скоро»
скорее пришло.
После того как сердце вскочило назад, Эраст ещё долго стоял у штакетника:
всё может быть: скоро – это и завтра, это и через час, и через минуту, и сию
секунду.
Уже и бабушка ушла, отсидев своё, и солнце перестало полыхать в кусте, и
стало смеркаться.
Как медленно время ползёт!
как мне не везёт, не везёт!
как мне не везёт, не везёт!
70
Как медленно время ползёт!
Вот такие стихи – неизвестно кто их аффтор (слышало ли их Время? можно
и обидеться) – лезли в голову влюблённому.
Влюблённый шёл домой и оглядывался… оглядывался… и пил вечерний
горячий чай, и оглядывался, и духом уносился туда, к штакетнику, и всё ему
казалось: тихо скрипнув, открывается дверь…
Либидо сталкивалось с Фрустрацией и проливалось мощной и томящей
Сублимацией. Эраст впервые писал стихи:
В напряжении сидит зелёный кузнечик.
Его любовь – не знает границ,
Но время не идёт и не идёт,
А он стрекочет и стрекочет,
От напряжения любви.
Она его не ждёт.
Ему не везёт,
Ну, что ж…
Но тут и Сублимация покинула его, – в глазах стояли глаза, тоскующие по
счастью, и несчастный побежал…
Когда он подбегал к палисаднику, механик сцены опустил на Луну тучу, и
Эраст, в кромешной тьме, ухватился за штакетник; а когда механик (как и было
указано в его партитуре) снова высветил Луну, Эраст (согласно пьесе) уже не
видел ничего, и тогда-то он не увидел и господина Кабальеро, стоящего тут же,
со своими собственными insinuare1 Только чёрное окно
