Земля призраков - Эрин Харт

ГЛАВА 11

Церковное кладбище показалось Кормаку точно таким же, каким оно было девятнадцать лет назад, когда хоронили его мать. На фоне буйной зелени травы, росшей между надгробными плитами, серые камни церкви казались блеклыми. И церковь, и трава — символы стойкости, подумал он. Вопреки погоде, времени, безрассудным деяниям человека, обе выстояли: одна — овеянная традициями, упорно сопротивляющаяся переменам, другая — вовлеченная в безостановочный круговорот смерти и обновления. Он медленно шел по гравийной дорожке, читая надписи — и скрытые мхом, стертые временем, и недавние, четкие, как боль потери.

Он свернул влево, к новому огороженному участку под огромным буком и вспомнил ругань могильщиков, которые пытались раскопать это место, врезаясь в корни толщиной с человеческую руку, прорубаясь сквозь них кирками и топорами. Как хорошо сохранилась могила матери. Maguire, прочитал он надпись на камне, а внизу — имя, Eilis, и даты. Кто-то посадил куст фиалок подле надгробия. Листики в форме сердечек были свежими и пышными. Он опустился на колени на траву, ощутив знакомую боль утраты.

Она постепенно слабеет, говорила сиделка, присматривавшая за ней, пока он был на занятиях. Он перешел на второй курс университета, как она и хотела, но использовал любую возможность, чтобы приехать и побыть с ней. Однажды в октябре, в пятницу, он сел на более ранний, чем обычно, поезд — он намеревался сообщить, что больше не вернется в Дублин. Когда он благодарил коммивояжера, который подвез его от Энниса, то заметил в воротах церковного двора свою мать. Она сидела в кресле на колесиках, и хотя Кормак был в сотне ярдов от нее, он знал: седой человек, толкающий кресло, — Джозеф Магуайр. Его отец. Он отошел, чтобы понаблюдать за ними: мать наклонила голову, чтобы лучше слышать отца. Заметив ее взгляд, устремленный на мужа, Кормак почувствовал себя преданным. Он все еще был ее мужем. Они так и не прошли через формальности официального развода. Кормак видел исхудавшее тело матери, хрупкие плечи под свитером и испанской шалью. Когда родители прошли на церковное кладбище, Кормак пересек улицу и передвинулся ближе к воротам. Он наблюдал, как они медленно двигались по дорожке. Точно так же он гулял с матерью несколько недель назад, когда обследования показали, что дальнейшая борьба с раком бесполезна, поэтому она захотела показать ему место, где ее следует похоронить.

Он отвернулся и прислонился к воротному столбу, пытаясь решить, что же делать. Он чувствовал ярость боли, злости и ревности. Он отошел от ограды и отправился, куда глаза глядят, пока не добрался до прибрежной дороги. Он свернул по ней на север, спустился на скалы и потащился по песку. Ситуация казалась нелепой — он был почти взрослым человеком, однако ощущал себя сбитым с толку и покинутым ребенком. Увидев родителей вместе, он понял: его мать все еще любит Джозефа Магуайра, человека, который не заслуживает, чтобы его любили. Почему же умирала она, а не отец?

Он бросил вещи в песок, рухнул на колени и скорчился, чувствуя, как боль разрывает его грудную клетку. Обжигающие слезы скопились под закрытыми веками; он пытался глубоко дышать, глотая соленый, пахнущий водорослями воздух берега. Сколько он пролежал тат, Кормак не знал. Мать, несомненно, была рада его видеть. Что же оставалось делать, как не благодарить старика за его возвращение? Успокаиваясь, он подумал: так, скорее всего, и должно быть. Сырой песок охлаждал его лицо, и в конце концов он почувствовал, что обретает душевное равновесие. Он поднялся на ноги, стряхнул песок с одежды, закинул рюкзак на одно плечо и отправился домой…

Воспоминания медленно погасли. Протянув руку, Кормак коснулся имени матери, затем поднялся с колен и быстро зашагал обратно по гравийной дорожке, через кладбищенские ворота. Когда он рос, Килгарван состоял из узенькой цепочки домов и маленьких магазинчиков, обращенных тыльной стороной к морю. Ныне расцвету рыболовного промысла сопутствовало появление современных, стерильно выглядящих построек на бетонных фундаментах. Маленькие флажки над песчаными лунками указывали, что прибрежные дюны стали полями для гольфа. Он свернул на дорогу, проложенную вдоль берега, и прошел четверть мили, казавшейся ему бесконечной, когда он был мальчишкой. Остановившись перед двухэтажным домом, опрятно окрашенным в желто-зеленый цвет, он с удовольствием отметил, что розовые кусты его матери, за которыми она с такой любовью ухаживала, все еще цветут, окаймляя сад.

Казалось, в доме не было посторонних, когда он до него добрался, но на подъездной аллее был припаркован маленький серый «Форд» с наклейкой бюро проката. Он открыл входную дверь и увидел мать, уютно устроившуюся в своей любимой старой качалке. Ее лицо, как он и ожидал, светилось радостным предчувствием.

— Кормак, — начала она, и в это мгновение поняла, что он уже знает, о чем она ему сообщит. Она взглянула на него с надеждой и мольбой. Он не отвел глаз, надеясь уверить ее в своем понимании или, по крайней мере, терпимости. Затем дверь кухни распахнулась, и появился Джозеф Магуайр, неся на подносе чай.

— Я приготовил три чашки, — сказал он. — Я думаю, он скоро появится…

Кормак видел, как отец распрямил слегка согнутую спину. Этот человек, седой и по-профессорски рассеянный, был вовсе не похож на того лихого темноволосого боевика, каким он представлял его все эти годы. Они одновременно обернулись к Эйлис. Ее глаза сияли. «Поговорите же друг с другом, — требовала она без слов. — Скажите хоть что-нибудь».

— Привет, Кормак, — произнес его отец, продолжая стоять с подносом в чуть забавной позе.

— Привет, — ответил он. Сколько раз он воображал эту сцену, пытаясь угадать, какими будут их первые слова и какое героическое деяние он должен совершить, чтобы перенести отца обратно через океан? И вот знаменательный миг настал, и Кормак удивился, что почти ничего не ощущает. Наверное, он истощил все свои чувства, пока был на побережье.

— Я собиралась сообщить тебе, Кормак, — пояснила мать. — Но даты перепутались, и твой отец прибыл на день раньше, чем я ожидала.

— Твоя мать написала мне, — сказал Джозеф, все еще держа поднос. Только тогда до Кормака дошло, что отцу может быть очень неловко. — И мы подумали: мне стоит приехать и разгрузить тебя, пока ты учишься. Нелегко проделывать такой длинный путь каждый выходной.

«Вовсе нет», — хотел возразить Кормак, по-настоящему-то тяжело было как раз уезжать обратно в Дублин, зная, что в следующий раз матери может не быть в живых.

— Да нет, ничего, — сказал он.

Мысли Кормака все еще были в прошлом, когда дверь дома открылась, и оттуда вышла девушка с мелированными волосами, одетая по последней моде, с чуть неуверенной из-за туфель на высокой платформе походкой. Когда она приблизилась, Кормак решил, что ей не больше пятнадцати. Губы девушки были накрашены иссиня-темной помадой, а левая бровь проколота тремя маленькими золотыми колечками.

— У вас что-то случилась? — спросила она. — Вы кого-то ищете?

— Нет, я когда-то жил здесь. Моя мать посадила все эти розы и яблочное дерево позади дома, если оно еще там.

— Да, там.

Он почувствовал: девушка рассматривает его с раздражением, опасаясь, что он захочет взглянуть и на то, и на это. Она куда-то спешит, догадался он, но было обидно, что придется уйти, всего лишь побродив, подобно лунатику, у парадного входа.

— Я не буду вас задерживать, — сказал он. — Просто хотел посмотреть, как выглядят родные места.

Возвращаясь к церкви, он размышлял, существует ли в человеческом сознании некая точка, где прошлое оказывается куда реальнее будущего.

ГЛАВА 12

В воскресенье вечером Гарретт Девейни восседал на кухонном стуле с прямой спинкой напротив своей дочери Рошин. Ее голова была слегка склонена к левому плечу, на котором покоилась скрипка, хрупкий гриф которой помещался на сгибе руки.

— Так, — произнес Девейни, откидываясь назад. — Как ощущения?

— Немного странно.

— Так и должно быть вначале, но ты привыкнешь. Потом тебе будет даже удобно. Главное — оставаться расслабленной, особенно здесь… — он мягко коснулся плеча дочери, совсем маленького и худенького под его рукой. Давно же он не касался вот так хотя бы одного из своих детей. — Готова взять смычок?

— Да, — твердо ответила Рошин.

— Тогда порядок.

Он укрепил восьмиугольную гайку на конце смычка и провел по нему канифолью.

— Помни, ты не должна касаться смычкового волоса. — Он разместил каждый из ее пальцев на смычке, помог ощутить его тяжесть кистью, а потом и всей рукой. — Все делается локтем и запястьем, но не плечом — вот так, — пояснил он, продемонстрировав воображаемым смычком движения. — Помни: ты создаешь музыку, а не пилишь дрова.