Лапник на правую сторону - Екатерина Костикова

Они давно уже выехали из Заложного и километров через десять, по Дусиным расчетам, должны были выйти на прямую трассу до Калуги. Там асфальт пойдет получше, и можно будет разогнаться по-настоящему. По этим колдобинам ехать больше ста двадцати Слободская опасалась. Машина тяжелая, Боже упаси, не справишься с управлением…

Дуся закурила, нагнулась вставить прикуриватель на место, а когда подняла глаза, увидела, что прямо на них несутся чужие фары. Ослепнув от дальнего света, бьющего в лицо, Дуся люто матюгнулась и резко вывернула руль. Бок ее крейсера шваркнул чужую машину по морде. Дуся снова матернулась. Завизжали тормоза, но поздно: тяжелый бомбардивощик уже уносило в кювет. «Блин, надо было брать маломерку», – пронеслось в голове у Слободской. Какая-нибудь крошка вроде двухместного «фордика» мгновенно вырулила бы назад, на дорогу. Но тяжеленный шевроле не слушался руля и несся по инерции в сосны. Дуся выжала тормоз и крутанула руль еще раз, выворачивая плечо. Огромный джип заложил плавный вираж и, раздумав врезаться на полном ходу в деревья, чуть проехал вдоль них, сминая колесами подлесочек. Теперь его несло к лесу на другой стороне дороги, но уже не всерьез, так, попугать.

Чужие фары мигнули сзади, и Дуся скорее услышала, чем почувствовала удар в задний бампер. Джип, ускорившись от того, что его таранили, снова тяжело заскользил к соснам, и Дуся снова, крича и ругаясь, стала его выравнивать. Взвизгнули тормоза. Ветер прошел над лесом, и ели, изогнувшись, затрещали под его порывами. В селе неподалеку сорвало ветром ветхую крышу с сарая, и сено облаком поднялось к небу, уносясь прочь от лугов, где скошено было жарким медвяным августом. Трупики пчел, с лета засевших в сене и перемерзших к ноябрю, пылью развеялись в небе.

Смяв подлесок и с другой стороны, «шевроле» выскочил на середину дороги. Сзади что-то кричала Соня, но Дуся не слушала, не до того было. Она сжала зубы и, прошипев: «Что, козел, погоняемся?», дала по газам. Козел, который так старательно пытался поубивать их всех в автокатастрофе, оказался довольно скоростным, и поначалу вроде как даже догонял набирающий скорость джип. Но двести ему все же оказалось слабо. Минут через десять он окончательно отстал, и Слободская, свернув на Калужскую трассу, поняла, что сегодня, Бог даст, они, может быть, останутся живы.

Дрожащими пальцами она вытащила из пачки сигарету, закурила и, не поворачивая головы, спросила у Сони:

– Вы там как?

Они там были нормально. Насколько это возможно.

– Дусь, что это было? Авария?

– Нет, – сказала Дуся, выдыхая красивое колечко сизого дыма. – Но кому-то этого очень хотелось. Ты не заметила, что за машина была?

– Нет, – покачала Соня головой.

– Понятненько, – раздельно произнесла Дуся и выдохнула еще одно колечко. Понятненько ей, в сущности, пока еще ничего не было, но она рассчитывала во всей этой бредятине разобраться.

В Калуге их ждали. Дуся еще мотор не успела заглушить, а люди в белых халатах уже переложили Вольского на каталку, и теперь бежали по гулким ночным коридорам к дверям с табличкой «Реанимация. Посторонним вход воспрещен».

Соня села на порожек. Только теперь она поверила, что им сказочно повезло, что все хорошо, что Вольский жив, и если ей повезет еще раз (теперь уж это плевое дело), будет жить долго и счастливо. Она сидела там, пока кто-то не догадался накинуть ей на плечи свитер и отвести в ординаторскую, где пламенная Слободская уже пила чай и рассказывала, как они попали по дороге в аварию.

У Сони зазвонил мобильный, она тихо алекнула. Звонила мать из Америки. Она только что вернулась из похода по магазинам и жажадала сейчас же рассказать Соне, каких замечательных подарков накупила родственникам и знакомым к Рождеству.

– Извини, – оборвала ее Соня на полуслове. – Я очень устала, ничего сейчас не понимаю. Перезвони мне позже, а?

– Конечно, – ответила мама (Соня просто-таки увидела, как та обиженно поджимает губы). – На меня никогда нет времени, то ты устала, то занята… Ты всегда была очень невнимательным человеком!

Было семь утра среды.

К следующему понедельнику Сонина жизнь вошла в обычное русло. Она ездила на дежурства, потом – к частным клиентам: делать уколы, ставить капельницы. Потом – домой, отсыпаться. Вольского она больше не видела. Знала только, что в Калуге он быстро пришел в себя, и уже на другой день его перевезли в Москву.

Позвонил Валерка Драгунский, подбивший Соню на всю эту авантюру с Заложным, попросил заехать за гонораром. Между делом сказал, что Вольский проходит у них в клинике курс реабилитации, чувствует себя превосходно, рвется на работу, и врачи все от него стонут. Что с ним тогда в Заложном случилось, отчего меценат и благодетель ни с того ни с сего впал в кому, так никто и не понял. Вот, собственно, и все. Как будто ничего не было. Правда, еще через пару дней прорезался личный доктор Вольского, очаровательный Борис Николаевич. Приехал к Соне в больницу, с букетом, конфетами и тысячей благодарностей. Выглядел он не то чтобы плохо, просто не такой был благостный, как при первой встрече, не такой холеный. Как бы с лица несколько спал доктор. В уголках рта залегла нехорошая желтизна, барабанит нервно пальцами по столу, а в глазах тоска, как у больной собаки.

Вручив Соне цветы и конфеты, доктор Кравченко рассказал, как в славном городе Заложное отошел от машины за сигаретами – да и выпал из времени и пространства почти на двое суток. Лишь утром третьего дня он пришел в себя на пустынном шоссе, по которому потом еще несколько часов шел на ватных ногах, пока не подобрал Бориса Николаевича сердобольный водитель-дальнобойщик. Оказалось, доктор находится от Заложного в восьмидесяти километрах. Кроме шишки на затылке, повреждений никаких у него не обнаружилось. Зато пропали из карманов все деньги, документы и кредитные карточки. Доктор Кравченко предполагал, что по дороге к табачному ларьку какие-то негодяи стукнули его по голове, накачали клофелином, после завезли черт знает куда, обобрали и выкинули из машины.

Когда Борис Николаевич ушел, Соня вздохнула с облегчением. Не хотела она видеть личного доктора Вольского, не хотела слушать его дикие истории, не хотела душу травить. Всю неделю она добросовестно пыталась выбросить и Вольского, и все связанное с ним из головы.

В выходные Соня устроила генеральную уборку и, разбирая старые газеты, наткнулась на фотографию Вольского. На фото он играл в шахматы с каким-то министром. Министр хмурился и почесывал пузико, выглядывавшее из-под мятой ковбойки. Такой снимок из семейного альбома. Старые приятели культурно проводят досуг. Соня попыталась представить себе, чем еще министры и бизнесмены на досуге занимаются, и как-то очень ясно поняла, что все кончилось.

Она выкинула газету и решила жить дальше как ни в чем не бывало.

Но жить как ни в чем не бывало не получалось. Лежа по ночам без сна, Соня все вспоминала, как Вольский прижимался губами к ее ладони, как она гладила его по взъерошенным волосам… Потом он лежал поперек кровати, невидящими глазами смотрел в потолок, и Соня просила: «Только не он, только не сейчас…» Она просила, чтобы Вольский остался жить, и он остался. И жил теперь своей обычной жизнью, в которой Соне не было места.

Где-то в самом темном закоулочке сердца теплилась дурацкая надежда: а вдруг? Вдруг когда-нибудь они снова встретятся? Вдруг все повернется каким-нибудь таким волшебным образом, что они снова окажутся радом? Вдруг… Дальше Соня даже мечтать боялась. Он где-то живет, этого достаточно. Забудь. Но сказать легко. Не прикажешь сердцу, не прикажешь снам. Он снился ей почти каждую ночь. Это было до крайности неприлично, разнузданно и волшебно. Соня просыпалась, сжимая в объятиях подушку, понимала, что его нет рядом, и готова была удавиться. Через час-другой отпускало. Но ненадолго.

Дико хотелось его увидеть. Не в газете, не по телевизору, а вживую, своими глазами. Едучи к Драгунскому за гонораром, Соня втайне надеялась, что, может, они с Вольским случайно столкнутся где-нибудь в коридоре. Но по коридорам клиники сновали совершенно незнакомые люди, Драгунский торопился, и Соня даже наверх не поднималась. Встретились в вестибюле, здрасте – до свидания, вот твои денежки, спасибо, обращайся, если что. Занавес.

А на следующий день позвонила Слободская.

Всю прошедшую неделю пламенный журналист Слободская занималась любимейшим своим делом: копалась в кучах дерьма, разыскивая там жемчужные зерна информации, необходимой, чтобы разобраться со странными происшествиями последних дней.

Вернувшись из Заложного, она сутки отлеживалась на диване и принимала у одра родственников с кофеем и обедами. Побаловав себя немного и вполне насладившись мирной московской жизнью, Слободская с дивана слезла и принялась рыть носом землю.

Заявление насчет побитой своей машины она написала еще в Калуге. Плюс прозвонилась всем знакомым и полузнакомым гаишным начальникам. Результата, правда, пока не было. Но Дуся знала, что козла, который их всех чуть не угробил, ищут. И надеялась, что найдут.