Давай займемся любовью - Анатолий Тосс

Вообще, любой, увидев Юльку впервые, мог подумать, что либо попал на небеса, либо встретил спустившегося на землю ангела. Белокурые локоны, синие, залитые святой невинностью глаза, взгляд, исполненный смирения, всепрощения, понимания. Легкая стройная фигурка – в ней во всей проступала воздушность, чистота незамутненной лазури. Такой женщине хотелось довериться, открыть душу, а взамен обрести покой и частицу глубокой, уходящей в поднебесье синевы.

В принципе они с Ромиком попадали под статус жениха и невесты – тогда любая пара, встречающаяся два года, уже автоматически считалась обрученной.

Сначала мы доехали до Патриков, Леха ориентировался, ведя свой топографический отсчет только от пруда, от левого его, покрытого ледяной коркой бережка. Поэтому сначала мы покружили по соседним переулочкам и в результате остановились в заснеженном, как и все вокруг, и оттого казавшемся особенно одичавшим дворе. Было кромешно темно, на фоне черного неба громоздились лишь еще более одинокие, запущенные силуэты соседних домов. Все они разной высоты, разных скошенных тупо-образных форм окружали даже сейчас, ночью, полотняный от засилья снега двор, наступали на него, грозились затоптать, раздавить.

Но нас пустынная скованность двора не смутила, мы бодро вылезли из «Запорожца», беспечный скрип подмятого ботинками снега наполнил уютом самые дальние уголки дворового колодца. Легко поддалась парадная дверь, мы влетели в подъезд, вскарабкались на второй этаж, остановились у обитой коричневой клеенкой двери – из-за нее сочился разнобойный, разноголосый шум вечеринки и растекался по немытому кафельному полу лестничной площадки.

Леха позвонил, потом глухо постучал кулаком в дерматин, снова позвонил, обернулся к нам троим, жавшимся стеснительно позади, подбадривающе улыбнулся. Наконец дверь отворилась, из проема хлынул сконцентрированный, разгоряченный полумрак, но тут же, столкнувшись с электрической желтизной тусклой казенной лампочки, заспорил с ней, чуть отстранился, отступил внутрь квартиры, выделив стройную девушку в обтягивающей черной водолазке, в узкой, облегающей юбке, в туфельках на невысоких каблуках.

Черное удивительно шло к ее светлому личику – милая улыбка, бледная кожа, челка прямых светлых волос прикрывает лоб, толстая недлинная коса перекинута через узкое, чуть выдающееся вперед плечо. В принципе в ней не было ничего особенного – обычная девушка, таких каждый день десятками встречаешь на улице. Но то ли это кокетливо выдвинутое вперед плечико, то ли пушистый кончик косы, который она инстинктивно теребила длинными, бледными пальчиками… А возможно, резко отточенная обтягивающей материей высокая, слишком рельефно вырезанная на черном грудь – но что-то меня шарахнуло, несильно, не выбив из колеи, но все же ощутимо. Какая-то простая, невинная девичья прелесть – в общем-то, банальная, много раз описанная, изображенная, растиражированная многосерийными телевизионными фильмами.

И все же что-то, непонятной природы передающийся по воздуху импульс, не регистрируемый приборами заряд врезался и проскочил между ней и мной. Правда, к сожалению, только в одну, в мою сторону… Так как девушка, похоже, даже и не заметила меня за спиной улыбающегося Лехи.

– Танька, – обнял он ее, предварительно вытянув из карманов куртки бутылки, зажимая их в кулаках, по одной в каждом, как гранаты, готовые к боевому метанию. – А я к тебе друзей привел. Тосик, Ромик, Юля. У Тосика тортик.

Они из моей другой, тоже очень важной, «связной» жизни. Мы чего к тебе все вместе завалились? Потому что давно уже пора объединить мир биологический и мир технический, – продолжал болтать он, пробираясь внутрь манящей музыкой и возбужденными голосами квартиры.

Мы, которые из другой жизни, тоже скромненько втиснулись в завешанный, заваленный шубами, пальто коридор, неловко потоптались в нем, натыкаясь друг на друга, стягивая промерзшую верхнюю одежду, сбивая из нее еще одну бесформенную кучу.

В гостиной, как и ожидалось, полумрак был разбавлен приглушенной музыкой – что-то французское, плавное, три-четыре пары прильнули друг к другу, казалось, что каждый из танцующих поддерживает своего партнера, что иначе тот осядет, бессильно сползет на гладкий, в елочку, паркет. Еще семь-восемь фигур, также размытые темнотой, сбившись в кучки, пытались перекрыть музыку – несдержанный смех, громкие, хмельные голоса.

Конечно, первым делом Леха потащил нас к столу – несколько бутылок вина, белого, красного, в основном грузинского, бутылка армянского коньяку; торшер, стоящий прямо здесь же, у стола, осветил три небольшие звездочки на желтой этикетке.

– Танька, иди к нам, – позвал хозяйку Леха. – Давай, выпей с нами.

Она и так стояла шагах в трех-четырех, которые ей все же пришлось проделать. Нет, она не шла, даже не несла, как говорят, себя, а скорее выставляла напоказ. Слишком ровная спина, изящный прогиб внизу, попка казалось нарочито, слишком демонстративно отставлена в сторону. Шаг легкий, чуть подпрыгивающий, вернее, не подпрыгивающий, а порхающий, ступни забавно развернуты наружу, как у балерины. В общем, теперь, разглядев в движении, я бы описал ее двумя словами – легкость и изящество. И снова меня шарахнуло, не знаю даже отчего, просто пронзило мелким электрическим зарядом, сердце взметнулось пару раз, вдарило со всего размаху по смягчающей стенке и тут же притихло – такой вот кардиологический всплеск.

– Ну чего, Танюш, тебе вина? – угадал Леха, примериваясь к вразнобой расставленным на столе бутылкам. – И Юльке вина, правильно, Юль? – Та кивнула, засмеялась, словно зазвенела колокольчиком, притерлась плечиком к Ромику. – Ромик не будет, это я заранее знаю, он у нас автомобилист и закон блюдет, не нарушает. Но он, Тань, как золотой прииск, давно застолблен Юлькой и, к несчастью, абсолютно ей верен. Так что ты на него не заглядывайся, бесполезно. К тому же у него и без вина удовольствий в жизни хватает, вон, Юлька да автомобиль, – продолжал молоть языком Леха, разливая вино по рюмкам. – А вот мы с Тосиком по коньячку вдарим для начала, тут в любом случае мало осталось. – Он поднял бутылку к торшерному свету, вгляделся в темное, едва пропускающее свет стекло. – Так что мы ее сначала добьем, а потом на водку переключимся. Правильно, Тосс? – Я промолчал, это была Лехина ария, вот пусть он ее и исполняет. – Танюш, кстати, Тосс у нас литератор и поэт. Не просто подающий надежды, а можно сказать, уже подавший. А ты думала, я к тебе простых людей приведу? Нет, Тань, люди со мной особенные. Ну чего, поехали…

Не знаю, как у Лехи, а во мне коньяк разлился весьма чудотворно, словно оживил все внутри.

– Но и Таня у нас девушка с достоинствами, – поднял Леха наставительно указательный палец. – Мастер спорта по гимнастике, это тебе не хухры-мухры. Не просто девушка, а девушка высшей пробы.

– Правда, вы мастер спорта? – задал я глупейший вопрос.

– Ну да, – она пожала плечами, то, на котором лежала коса, по-прежнему было чуть выставлено вперед. – Но это давно было. Я уже и позабыла все.

– Какая гимнастика, художественная или спортивная? – спросил я снова.

– Художественная.

Вот теперь все сразу стало ясно, и походка, и прогиб в спине, и выворотность ступней.

– А почему вы ее бросили? – задал я еще один идиотский вопрос.

– Да не я ее, а она меня бросила. – Таня снова повела плечиком, светлая коса, казалось, зашевелилась на черном фоне сама по себе. – Я переросток.

– Как это?

– Да выросла слишком. Сначала казалось, что не вырасту, а потом в пятнадцать лет десять сантиметров добавила. Обычно девочки в пятнадцать уже не растут. А я выросла. – Она поднесла рюмку к губам, сделала медленный глоток, отняла руку, теперь губы чуть блестели от влаги.

– Слушайте, это невероятно, – я и не пытался скрыть восторг. – Я много раз смотрел соревнования, по телевизору, конечно. То, что вы вытворяете, это выше человеческих возможностей. Полная фантастика, по мне, так это не спорт, а чистейшее искусство. Сродни балету, даже выше балета. Вы, наверное, легко сможете повторить все их па, а вот они ваши – не смогут.

– Ну нет, у них свое. – Коса на плече снова двинулась вперед-назад и застыла.

– Ты вообще ничего в этом не сечешь. – Леха положил руку на мое плечо, притянул. – А вот мне посчастливилось, Танюша нам всем однажды устроила выступление, небольшое, правда, минуты на две, на три. Ты, старик, даже не представляешь… Вообще ничего не представляешь… Ни про жизнь, ни вообще…

– Да ладно тебе, Леш, – одернула его Таня. – Чего я там вам показывала? Так, придуривалась. Они ко мне пристали все, ну я немного показала, самое простое, что девчонки в школе разучивают. Я даже не размятая была.

– Значит, ты не все нам показала?! – Даже в скудном торшерном свете было заметно, как Леха приподнял брови, сделал нарочито изумленное лицо.