Нить курьера - Николай Никуляк

Так, случайно пришедшая в голову фамилия, успешно использованная в беседе со священником, пригодилась и для прикрытия истинных целей поездки Мюллера.

— Советское командование, — продолжал я, — считает излишним придавать официальный характер выяснению судьбы Раевского. Отсюда и просьба к вам выполнить поручение частным образом. Я уже не говорю о полной компенсации расходов, о вознаграждении за труды. Вы согласны?

— Что ж, — сказал он, — остается уточнить подробности.

— С подробностями можно не спешить, — успокоил его я. — Берите отпуск, готовьтесь, а перед самым отъездом встретимся. Начиная с завтрашнего дня, я ежедневно с десяти вечера буду ждать вас в машине у часовни на берегу Дуная. Постарайтесь подойти так, чтобы вас никто не заметил. Не желательно попадать на язык всевозможным сплетникам и болтунам. Надеюсь, вы поняли меня правильно и разделяете эту мысль?

— Конечно. Не беспокойтесь, я сделаю так, что меня никто не увидит.

— Тогда до встречи.

— Спокойной ночи.

Я проводил его до калитки сада, и он растворился в темноте.

Через час мне доложили, что Мюллер, никуда не заходя и ни с кем не встречаясь возвратился к себе домой.

Утром я снова пошел к тюрьме, но теперь уже только для того, чтобы хоть издали показаться Мюллеру. Я полагал, что даже немая связь будет держать его мысли и поведение в необходимом мне направлении.

На третий день он явился в назначенное место, готовый двинуться в путь.

— Итак, если вы помните, — сказал я, как только он сел в машину, — начинать придется с выяснения фамилии врача городской больницы, арестованного в 1935 году за монархическую деятельность. Вокруг этого не следует поднимать шумихи.

Мюллер посмотрел на меня и усмехнулся:

— Я понимаю…

— Постарайтесь отыскать старожила, — тихо говорил я, — швейцара, санитара или даже дворника больницы, и все интересующие нас с вами вопросы выяснить через них. Врач в небольшом городке всем известен и разузнать о нем не так трудно. Если найдутся любопытные, которые заинтересуются целями розыска врача, объясните, что в 1935 году он отбывал наказание в тюрьме Штайн, где вы работали дворником и оказывали ему услуги. Теперь же, прибыв в Пфарверфен проездом, решили встретиться с ним, но, как это часто бывает, из-за давности забыли его фамилию.

Мюллер согласно кивнул головой. Мы ехали мимо большого сада. Сквозь ветви пробивался призрачный свет. Густая трава была в лунных пятнах, в ней то вспыхивали, то гасли огоньки светлячков.

— Если удастся найти врача, — заканчивал я свое напутствие, — расскажите ему о Раевском то же, что слышали от меня, подробно расспросите, что он о нем помнит. Если же врача не окажется в городе, то хотя бы узнайте его фамилию. Это важно для дальнейшего выяснения судьбы Раевского.

Мы подъезжали к вокзалу. Убедившись в том, что Мюллер усвоил задачу, я высадил его возле густого кустарника. Попрощавшись со мной, он вышел из тени.

Ровно через полчаса после нашей, беседы, в глубокую полночь, наблюдая за перроном вокзала, я видел, как Мюллер вошел в вагон поезда, уходящего из Кремса на юго-запад к Пфарверфену. За плечами у Мюллера горбился рюкзак— неотъемлемая принадлежность туриста.

«Счастливого возвращения, старик», — шептал я вслед уходящему поезду.

Хвост поезда растаял в темноте, и мне почему-то стало грустно. Я даже подумал о том, что не стоило водить старика вокруг пальца. Взять и прямо сказать: вот три фамилии, за одной из них скрывается враг, надо разоблачить его, помоги!

Но я не имел на это права, хотя считал старика вполне надежным. Предположение еще не есть полная уверенность. А тайна до поры всегда должна оставаться тайной.

С отъездом Мюллера я снова переживал чувство ответственности за человека, направленного в стан врага с миссией специального назначения. Все ли я продумал, все ли предусмотрел? Может быть, мало убеждал его в соблюдении осторожности, не отработал линию поведения на случай задержания полицией?

И почему-то казалось, что если бы я отправлял его не тогда, а вот сейчас, в эту минуту, то все было бы по-иному, не возникло б причин для столь острого беспокойства.

Но теперь мне оставалось только запасаться терпением.

Позвонив Федчуку из комендатуры и услыхав его голос, я сразу почувствовал, что он хорошо понимал мое состояние и во всем со мной соглашался.

После разговора с Федчуком я бросился в постель и мгновенно уснул. Спал я очень долго и отлично отдохнул.

А на вторые сутки вернулся Мюллер. Будто нарочно, шел он медленной, усталой походкой, постоял около лестницы, задержался в передней и, наконец, затлел в комнату.

Я давно приучил себя к подобным испытаниям нервов и терпеливо ждал, что он скажет.

— Его там нет. Он повешен, — скупо доложил Мюллер.

— Кто? Раевский? — будто не понимая, огорчился я.

— Да этот врач — Брунер Вальтер. Так что полная неудача.

Старик полностью оправдал мои надежды.

— Как мне удалось разузнать, — продолжал он, — их всех взяли сразу — врача и двух учителей. Но Брунер успел принять яд и около месяца пролежал в больнице. Потом был суд, и всех их повесили. Где-то недалеко от Пфарверфена проживает его жена, а в Вене сын Генрих, который совсем недавно женился, выбрав себе невесту не по вкусу матери, поэтому они находятся в ссоре.

Рассказав все это, не переводя дыхания, Мюллер помялся, затем подошел ближе к столу и положил на краешек пачку шиллингов.

— Деньги, что вы мне дали, полностью возвращаю, — твердо сказал он. — Ведь я вам ничем не помог…

— Нет, нет, господин Мюллер, — возразил я, — вы и без того оказали нам весьма большие услуги. Даже привезенное вами известие о том, что Брунера нет в живых, для нас является важным. Мы, попросту говоря, теперь выбросим его из головы и примемся за поиски других лиц, осведомленных о судьбе Раевского.

Я подошел к столу, взял пачку шиллингов и решительно возвратив их Мюллеру:

— Деньги, пожалуйста, возьмите. Они вам пригодятся. Мы не можем допустить, чтобы на подобные цели расходовались ваши личные сбережения.

— Вы считаете, что так будет справедливо?

— Справедливо и честно. К тому же, если вы помните, я предупреждал вас о возможности такого исхода и не строил иллюзий насчет ожидаемых результатов. Для нас это не единственная возможность. Мы ищем других лиц, знавших Раевского, и найдем их. На это отпущены специальные средства.

— Я думал, может быть… сын или жена Брунера… Он мог писать им перед казнью.

— Надеюсь, вы к ним не обращались. Как же вы все разузнали?

— От садовника старой больницы. Он хорошо знал врача и его семью. Я сказал ему, что лечил у него своего сына.

Я подошел к Мюллеру, не сводя с него испытующего взгляда:

— Теперь, господин Мюллер, я хочу вас предупредить, что розыски Раевского, по-видимому, получили некоторую огласку и могли стать достоянием жандармерии и полиции. Поэтому прошу вас, в интересах своей же безопасности, не предпринимать никаких мер к поискам лиц, могущих дать сведения о нем. Внушите себе, что мы с вами никогда не встречались и не знаем друг друга. Это одинаково выгодно для обеих сторон.

— А если опять понадобится моя помощь?

— Тогда мы найдем вас и честно скажем, что от вас требуется.

— Спасибо, — сказал он. Было заметно, что эти слова подействовали на него ободряюще.

— Спасибо и вам.

Говоря это, я крепко пожал ему руку и обнял за плечи. И я расстался с этим замечательным стариком, так и, не узнавшим, какую огромную услугу оказал он советской контрразведке.

Вернувшись в Вену, я составил отчет о проделанной работе и почувствовал себя на первых порах даже сконфуженным: все, сделанное за минувшие шестнадцать дней, заполненных до предела непрерывным трудом, горькими разочарованиями и, наконец, радостями, уместилось всего на одной страничке. Но зато теперь было установлено, что обширные сведения о советских оккупационных войсках в Австрии, переданные американской разведке в донесении за номером 63, добыты через сеть агентов, проживающим в Вене, резидентом этой разведки Генрихом Брунером.

Подписав отчет и подколов к нему необходимые документы, я поспешил к Федчуку доложить о результатах работы. Встретил он меня очень радушно, осведомился о самочувствии, о семье и, не высказав упреков за медлительность, углубился в чтение отчета.

— Что ж, — сказал Федчук, — работа проделана большая.

Потом поинтересовался магнитофонной лентой.

— Давайте прослушаем запись, — предложил он.

В соседней комнате, куда мы с ним перешли, стоял наготове магнитофон. Установив ленту, он включил штепсель в розетку, завертелся диск. Послышалось легкое шипенье, и зазвучал слабый голос священника Ладенбаха.

«Раевский… в конце тридцать пятого… Так, вот, начнем с сентября, даже c августа… В октябре только три: Зандиг Франц, Брунер Вальтер, Мориц Вольфганг… Я, кажется, не вполне удовлетворил вас…».