Мания страсти - Филипп Соллерс

Боже мой, как заволакивается дымкой безумие, как рассеивается ужас, пар из паров, облако из облаков. К чему тогда все эти злодеяния? Все эти туннели — лишь для того, чтобы выбраться на онемелую выскобленную поверхность? Вся эта кровавая грязь, собранная среди трупов, не представляет собой ничего нового под звездным небом? Все кишело людьми и вдруг — никого. Ни бога, ни дьявола, ни мужчины, ни женщин, ни детей. Сферы, да, траектории, черные дыры, желанное ничто, электроны, нейтроны, бесконечные — одна за другой — катастрофы, всесильный покой, цветы, цвета, почему бы нет, свет, которому нет никакой необходимости являться как свет. Это же очевидно: «Да не будет свет». Его и не было. Все протекало в пустоте, под покровом, и в тоже время в отсутствие тени.

Ладно, вернемся в Париж 1885 года, когда умер Гюго. Нанесем визит одному умному писателю — Мопассану. Он только что опубликовал «Милого друга», эту великую книгу о головокружительном восхождении прессы в эпоху, которую следовало бы назвать Республикой Претенциозников. Вспоминается, как в этом блестяще написанном романе высшее общество того времени (подобное обществу «Утраченного времени») собралось у директора-еврея газеты «Ля Ви франсэз», Вальтера, который сколотил себе состояние благодаря умелой подтасовке фактов, имеющих отношение к тунисской политике Жюля Ферри. Во время праздника, происходившего в его частном особняке, приглашенные любуются «самым блистательным шедевром века» (если верить словам критиков искусства того времени), полотном венгерского художника Карла Марковича «Иисус, идущий по водам». Идущий или крадущий? В данном случае разницы никакой.

Что касается госпожи Вальтер, набожной католички, соблазненной и покинутой Милым другом (который в скором времени — верх вероломства — венчается с ее дочерью в церкви Мадлен), для нее эта бездарная мазня является истинным откровением. Ей кажется, что Иисус похож на ее потерянного любовника, она молится на коленях перед этой иконой. Какая-нибудь нынешняя поклонница, безнадежно увлеченная модным художником-гомосексуалистом, точно так же, таким же затуманенным взглядом, наверное, любуется очередной уродливой инсталляцией своего идола на очередной международной Бьеннале. Ах, любовь… Мопассан знал в этом толк:

«Нескончаемая река любовников стремилась в Булонскому лесу, под звездным и обжигающим небом. Не слышно было никакого шума, лишь глухое шуршание колес по земле…»

И вот вам, теперь слово берет специалист по недоразумениям, многоопытный сын мисс Бовари. Несколько позже Пруст, внук дальновидный и рассудительный, но мастурбирующий более интенсивно, отправится в тот же Лес, чтобы там заниматься. Булонский лес невозможно изгадить, он вынес все, даже линию метро Булонь-Бийанкур. Впрочем, чтобы представить, до какой степени способы и приемы обмана остались неизменными с прошлого века, вот вам портрет министра Ларош-Матье:

«Он был из тех многоликих политических деятелей, не имеющих ни убеждений, ни значительных средств, ни храбрости, ни серьезных познаний, адвокат, меняющий свою позицию в зависимости от обстоятельств, красивый мужчина из областного центра, умеющий сохранить равновесие меж крайних полюсов и всегда „себе на уме“, нечто вроде иезуита-республиканца, натура подозрительная, такие сотнями произрастают на унавоженной почве всеобщего избирательного права».

Подставьте любые имена, фильм только что вышел.

Что же касается всемогущества информации, газетных хроник, вот вам образчик техники на все случаи жизни:

«При помощи недомолвок необходимо делать так, чтобы все подумали то, что нужно, опровергать так, чтобы все только утвердились во мнении, а утверждать таким образом, чтобы никто не поверил в сообщение».

В самом деле, проще некуда, именно так Иисус с лубочной картинки, или далай-лама, сегодня, в каком-нибудь вечно буржуазном салоне конца века может появиться не идущим по водам, но несущимся верхом на доске, как серфингист, по волнам Прессы, на виду у сгорбленных лунатиков. В те времена никто не покупал пусть даже маленького Сезанна, которого, впрочем, Золя решительно пытается убить в следующем, то есть 1886-м, году. Претенциозники, претенциозницы, претенциозники, поддельные картины, они подделки и есть, а подделки это деньги, а деньги это опиум, замкнутый круг замкнулся. Мопассан, истощенный скорее собственный ясностью сознания, чем излишествами, не заставит долго ждать, погрузится в галлюцинации, умрет. В 1889 году доктор Солье (а не Соллерс, как глупо написано в одном недавнем неправильном издании) в своем труде «Феномены аутоскопии»[7] замечает следующее:

«Когда он сидит за столом своего рабочего кабинета, ему кажется, будто он слышит, как открывается дверь. Между тем, слуге был отдан строгий приказ никогда не входить к нему, когда он работает. Мопассан оборачивается и не слишком удивляется, увидев, как входит он сам, усаживается напротив, уронив голову на руки, и принимается диктовать то, что пишет. Когда он заканчивает и встает, видение исчезает».

Мне нравится фраза из «Милого друга»:

«Этот холодный озноб, который возникает из мгновений бесконечного счастья».

Счастье на черном фоне, мне никогда не надоест говорить о нем, я из породы фанатиков. Никакое недоуменное пожимание плечами, никакая жалостливая гримаса, никакие натянутые смешки — ничто не сможет меня отвлечь и увести, как прежде не могли повлиять воспитание или гнет. И дело здесь вовсе не в абстрактной идее, долгих размышлениях, порыве ветра или взгляде поверх, в сторону, некоем туманном воспоминании на склоне лет о былом счастье или о лучшем мире, — дело в самой что ни на есть конкретной вещи, здесь, сейчас, в настоящем, напротив. Счастьем было — и есть навсегда — тело Доры, каким было оно тогда, его гибкая искушенность. В будущем одаренные женщины в юности будут заинтересованы в том, чтобы проходить что-то вроде стажировки по кокетству, где-нибудь в монастырях без ворот и запоров, на берегу озера, на Западе, предположим, где станут изучать самое себя и своих партнеров. Сколько времени не будет понапрасну потеряно, сколько надуманных проблем удастся избежать. Делай с другим то, что ему самому хочется. Если тебе это не нравится, пожалуйста, не надо. Да — это да, нет — это нет. Галантерейное «быть может» просто смешно. Совет, разумеется, подходит и для особей мужского пола, больше похожих на неловких, неуклюжих девиц, на которых женщины имеют все основания жаловаться. Практические занятия, замешкаться и переждать не удастся, у каждого своя судьба, свои встречи. Вам, таким образом, удастся избежать напастей девятнадцатого века и, возможно, патетики мадам Вальтер, ошибавшейся в своем собственном образе и с опозданием проживающей с Милым другом, этим лже-Иисусом, «бледную осень после холодного лета», умевшей любить лишь любовью «маленькой девочки». Эдакая стареющая девочка, еще в прыщиках, но уже в климаксе, вот в чем опасность. «Более всего ему было противно слышать всякие „моя мышка“, „мой песик“, „мой котик“, „мое сокровище“, „моя птичка“, „моя прелесть“ и наблюдать, как она ему себя предлагает, каждый раз разыгрывая глупую комедию девической стыдливости, со всеми этими боязливыми жестами, которые сама она находила милыми и трогательными, неуклюжими уловками порочной институтки…» Вот она, замаскированная скука мадемуазель Вентей и ее деревенской приятельницы… Берите лучше пример с утонченной Клотильды, сцена, разыгранная под столом: «С бьющимся сердцем он чуть сильнее сжал ее колено. В ответ получил легкое сдавливание. Итак, ему стало понятно, что их Любовям суждено было возродиться». «Их Любовям», вы не ошиблись, именно во множественном числе. Вывод один: делайте то, что можете, искушенный мужчина стоит двоих, искушенная женщина — троих. Таков закон.