Феникс - Леонид Николаев

— Я просто предположил…

— Кстати, капитан, что такое шахиня? Там, кажется, применяют другой титул.

— Кажется… Об этом лучше спросить барона. Он лучше меня знает историю Востока. И ближе знаком с вами. Вы можете быть с ним совершенно откровенны.

Глаза Рут сузились. Большие глаза, все в них приметно. Ольшер мог читать по ним совершенно свободно ее мысли.

— Вы ревнуете, капитан?

Она не то хотела сказать. Эсэсовец догадался, ему предлагали деловой контракт.

— Я семейный человек, фрау Рут. Обремененный заботами и обязанностями мужа и отца. Никакие другие чувства меня не беспокоят.

— Так ли?

— Разве я чем-либо опроверг подобное мнение?..

— Нет, видимо… Но могли бы.

— Не только я, фрау Рут, способен видеть в других высокие дарования. Вы тоже.

— Благодарю. Поэтому нам лучше быть откровенными, коль скоро мы оба видим то, чего нет, а может, то, что действительно есть. Как вы находите, господин капитан?

— Пока не нахожу. — Ольшер наконец отпил вино. Для паузы. Поднял голову. Метнул сквозь стекла свои серые стрелы в Рут. — Нам известно, кто убил Чокаева.

Она замерла:

— Предположим.

— Это может быть началом пути к экзотическому титулу, а может быть и концом. Мгновенным.

— Вы уверены?

— Вполне…

— Что же вам по душе — начало или конец? — В голосе ее оттенилась легкая затаенная дрожь.

— Я еще не решил этого.

— Странно… Зато решил барон Менке.

— Барон?!

— Да… Ведь он, как вы заметили, знаток Востока и чувствует, что по душе Востоку.

— Судьбы немцев не в руках Менке.

Это была угроза, и Хенкель верно оценила опасность. Однако ей не хотелось так легко сдаваться. Так просто. Ничего не получив взамен.

— Решение барона выгодно Германии. И оно должно быть утверждено.

— Кем?

— Хотя бы вами, капитан.

Рут мило улыбнулась. Чуть хмельно, но это шло ей, как и все, что она делала.

— Конечно, Чокаев мог умереть сам, — сделал первую уступку Ольшер. Первую и единственную.

— Логично, — кивнула Рут.

— Мог…

Капитан неожиданно встал и посмотрел на часы. Демонстративно посмотрел.

Разговор прервался. Прервался на самой вершине. Оттуда можно было легко слететь вниз. Разбиться. Насмерть! Рут побледнела. Словно оказалась над бездной и жизнь ее зависела от простого толчка. Широко открытыми глазами испуганно смотрела она на эсэсовца. Ждала.

Бесцеремонно. Холодно. Как слуге, Ольшер бросил:

— Будете держать связь с зондерфюрером Людерзеном.

— Боже! — вырвалось у Рут.

«Мерседес» словно ожидал этого вздоха фрау Хенкель. Мягко урча, он подкатил к зеленой изгороди и замер. Машину отделяло от веранды всего десять шагов.

— Хотя бы вы сами, — попросила Рут.

Он смотрел на лакированный бок лимузина и молчал. Фрау Хенкель встала. Ей было нелегко это сделать. Роль побежденной так угнетала. Но пришлось все же играть ее. Встала и медленно прошла мимо Ольшера.

— До свидания.

Ольшер учтиво поклонился. Рут замедлила шаг.

— Поцелуйте мне руку, капитан. Это вы можете сделать сами, не прибегая к услугам Людерзена.

Не без удивления Ольшер поднес ее пальцы к губам. Усмехнулся.

— Мне иногда кажется, Рут, что в вас течет испанская кровь.

— Просто я долго грелась под южным солнцем, господин капитан. Ведь я родилась в Лиссабоне.

— Именно это я имел в виду.

— Прощайте!

— Мы еще увидимся, фрау Хенкель. — Он проводил ее до изгороди.

— Надеюсь, мне не нужно предупреждать о сохранении тайны. Об этой встрече не должен знать даже ваш муж.

Рут грустно улыбнулась.

— Разумеется.

4

Людерзен первым встретил Саида и Азиза. На Азиза не обратил внимания, оставил в большой комнате, заменявшей здесь и холл, и коридор, и зал заседаний, и класс для занятий по немецкому языку, а Исламбека повел к секретарю. К жене своей.

— Дорогая, это тот самый Исламбек…

Фрау Людерзен радостно улыбнулась, как будто давно знала Саида и ждала его.

— Очень приятно… Очень приятно…

Она продолжала улыбаться, пока Людерзен ставил стул — простой, потускневший от времени, пошатывающийся стул — и усаживал Исламбека. Глаза ее удивленно и восхищенно смотрели на Саида.

Он ничего не понимал. Со вчерашней ночи все переменилось, все двигалось в обратном направлении. Вернее, в направлении, которое нужно было Саиду. Дом на Ноенбургерштрассе становился его домом. Во всяком случае, принимал Исламбека гостеприимно.

— Как вы устроились?

Это спросила фрау Людерзен. Ей хотелось быть заботливой хозяйкой. Кто еще мог бы выполнить такую роль — в комитете переполох. Смерть Чокаева нарушила с трудом налаженный порядок. Никого целый день нет. Никто не знает, кто главный, кому надо подчиняться. Осталась секретарь Людерзен — все знающая, все видящая фрау Людерзен. Где-то вверху, в каких-то министерствах или ведомствах, решается судьба «трона». И пока решается, маленькая фрау с лукавыми карими глазами и вздернутым носиком вынуждена быть хозяйкой серого дома на Ноенбургерштрассе.

— В отеле на Инвалиденштрассе, — ответил как мог любезнее Саид.

— Ах, ах…

Почему она удивилась? Почему покачала головой? Просто выразила сочувствие — в отеле дорого. Ведь Исламбек приехал в Берлин не на один день.

— Вам надо найти комнату… Обязательно. С пансионом…

Зондерфюрер подождал, пока иссякнет запас любезности у фрау Людерзен, и вдруг сказал холодно:

— Оставь нас, милая. На несколько минут…

Она не обиделась, не выразила недоумения. Вообще ничего не выразила. Взяла со стола какую-то бумагу и покорно удалилась.

Людерзен прошел за стол и занял место жены. Закурил. Нет, прежде протянул портсигар Исламбеку, дал возможность ему первому вооружиться сигаретой, потом сделал то же сам. Оба задымили.

— Я не знаю, чем вы здесь будете заниматься, господин Исламбек, — начал зондерфюрер. — Но это, в сущности, не имеет значения. Главное, что вы уже причислены к нам и можете считать себя в правительстве Туркестана.

Слово «правительство» было сказано так скучно, так бесцветно, что Саид даже не ощутил его значения. Словно назвали какое-то почтовое отделение или контору по страхованию имущества. Сам Людерзен не заметил сказанного. Он, видимо, не понимал всей важности представления новичку учреждения, в котором тому предстояло работать. Зондерфюрера занимало другое, об этом другом он и заговорил шепотом, таинственно:

— Работа на Ноенбургерштрассе очень своеобразная. — Людерзен сделал паузу. Посмотрел на дверь, словно проверял, хорошо ли она закрыта. — Возникают разные мысли, предложения, замечания. Если они возникнут и у вас, в чем я не сомневаюсь, прошу обращаться ко мне лично или к моей жене.

Этот молодой офицер даже не задумался над смыслом изложенного. Он говорил с будущим «членом» правительства как со своим подчиненным, как с агентом, которого надо проинструктировать перед вступлением на официальную должность. О задачах и целях — ни слова. Зачем такая роскошь. Да и есть ли цели. Если есть, то зондерфюрер их не знал или не хотел знать. Итак, путь в правительство через молодого, симпатичного и энергичного офицера Людерзена.

— Вы меня поняли?

— Вполне.

— Желаю успеха, господин Исламбек…

Разговор, официальный разговор, окончен. Зондерфюрер улыбнулся. Сверкнул своими веселыми глазами. Поднялся. Поправил китель. Он хорошо сидел на эсэсовце. Вообще на нем все хорошо сидело. И весь он был подтянутым, строгим, устроенным специально для этой броской, внушающей страх людям, формы. Чувствовал себя в ней свободно.

Людерзен ничего больше не сказал. Он, видимо, считал свое маленькое предупреждение всеобъемлющим, исключающим всякие недомолвки и сомнения. Саиду не оставалось ничего другого, как кивнуть понимающе и поблагодарить. За совет. Собственно, главное он действительно понял — наблюдать, слушать, анализировать и докладывать зондерфюреру. Ни в коем случае не решать ничего самостоятельно и тем более не действовать. Действия должны санкционироваться Людерзеном. Или, точнее, Ольшером через этого офицера связи.

Что будет делать здесь, на Ноенбургерштрассе, Исламбек — неизвестно. Пока, во всяком случае. Кто даст ему деньги, тоже неизвестно. Но о марках Саид спросил все же. Вынужден был спросить, хотя аудиенция вроде закончилась и зондерфюрер собрался покинуть приемную.

— Ах, деньги! — улыбнулся Людерзен. — В Германии сейчас не принято говорить об этом презренном металле. — Он шутил, впрочем, напоминание о материальных затруднениях на самом деле считалось непатриотичным в Третьем рейхе. Жертвовать было модно так же, как отказываться от масла и хлеба. — Вы знаете, жалованье не входит в мою компетенцию. Однако я попрошу фрау Людерзен оформить как можно скорее список на содержание новых сотрудников «комитета». Кстати, вы лично будете проходить по штатам Главного управления СС.