Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

Теоретическое «переигрывание» на географической карте былых сражений, впрочем, не представляется нам достаточно плодотворным методом; в перечне же возможных причин тех ошибок, которые допустил Колчак, помимо «недостатка боевого опыта» и даже «нежелания делить лавры победителя» с Трухачевым, казалось бы, следовало обратить внимание на еще одну, прямо указанную теми же авторами, – «опасение атаковать нейтральных шведов» – и непосредственную близость чужих территориальных вод (последнее обстоятельство упоминает в качестве фактора, усложнявшего обстановку, и адмирал Тимирев, хотя одновременно делает и весьма спорное утверждение о «темноте ночи» – на тех широтах майские ночи вовсе не так уж темны). И действительно, Александр Васильевич позднее признавался: «… Я, имея в виду возможность встречи со шведскими судами… решил пожертвовать выгодой внезапности нападения и вызвать со стороны идущих судов какой-нибудь поступок, который дал бы мне право считать эти суда неприятельскими».

Если именно здесь искать причину, почему Колчак не захотел обходить караван со стороны чужой морской границы и вместо этого попытался выстрелом остановить его для досмотра (кстати, задавался ли кто-нибудь вопросом, можно ли было изначально полностью доверять разведывательным данным, на основании которых была предпринята операция?), а затем не бросился вдогонку к шведскому берегу, – то следует предположить, что в этой операции Колчак-генштабист явно возобладал над Колчаком – любителем «авантюр» и «кавалерийских набегов» своих миноносцев.

«Кроме Германии, мы имеем на Балтийском море исторического векового врага – Швецию, – писал он еще в 1908 году. – В силу естественных последствий обладания морем политика Швеции в настоящее время подчинена политике Германии, и ее вооруженные морские силы, специализированные для действия в шкерных районах Балтийского бассейна, явятся грозным резервом германского флота, представляя уже теперь сами по себе силу, которую мы при нашем бессилии не можем игнорировать». Таким образом, Колчак должен был считать выступление Швеции на стороне Германии достаточно вероятным, а последствия его – достаточно тяжелыми: помимо упомянутых факторов морской войны, чего стоило бы одно только увеличение протяженности сухопутного фронта на всю длину границы Великого Княжества Финляндского, где недовольство русским владычеством имело давние традиции и немалую силу!

Впрочем, проявил ли Колчак осторожность, вообще-то мало ему свойственную, или действительно, заторопившись, стал делать оплошность за оплошностью, – впечатления от операции 31 мая должны были быстро потускнеть в свете новых событий – неожиданного и, кажется, даже нежеланного назначения. Ведь он, совсем недавно (10 апреля 1916 года) произведенный в контр-адмиралы, был вполне доволен развитием своей карьеры и занимаемой должностью, к тому же захвачен мыслями об очередной «авантюре»: «по инициативе Колчака было приступлено в нашем Штабе к разработке плана новой крупной десантной операции в тылу германских позиций в Рижском заливе». Заметим, что если полугодом раньше Колчак рвался от штабной работы к непосредственному участию в боях, то теперь ему мало было лично предпринимать «авантюры», и он в каком-то смысле вторгался в сферу деятельности адмирала Непенина, к которому, по воспоминаниям Тимирева, при Командующем флотом Канине перешла «фактически вся оперативная часть».

Непенин отнюдь не относился к числу безоглядных поклонников колчаковских «авантюр» и порой даже оппонировал его идеям в тоне далеко не служебном: «… Ты опять задумал какую-то операцию… Крови захотелось? Так я пришлю тебе барана, зарежь его на шканцах». Непенин, вообще грубоватый до нарочитости и часто несправедливый к сослуживцам и подчиненным, здесь, конечно, перегибает палку: объяснять боевой темперамент Колчака «кровожадностью» вряд ли допустимо. В то же время определенная жестокость в его характере, по-видимому, присутствовала, или, вернее, – он принимал жестокий характер войны как данность, как раз и навсегда установленные правила и законы. «… Из песни слова не выкинешь, и Колчак не поднял, после потопления неприятеля, плававших и цеплявшихся за его миноносец немцев, – рассказывает Пилкин. – “Crime de guerre” [23]? Правда, была опасность от подводных лодок, и надо было скорей уходить» (тогда все-таки подняли из воды нескольких германских моряков, после чего Колчак получил сообщение от начальства о присутствии «в этом районе» вражеской подводной лодки, а возможно, и надводных кораблей). Но чем бы ни руководствовался летом 1916 года молодой адмирал, – предстоявший десант обещал быть по-настоящему интересной и масштабною операцией… как вдруг неожиданное известие из Ставки Верховного Главнокомандующего спутало все карты.

«Мы сидели за столиком и мирно беседовали, – вспоминает адмирал Тимирев вечер в ревельском Морском собрании в конце июня 1916 года, – когда вдруг появился флаг-офицер Колчака и передал ему записку. Колчак прочел и извинился, что его экстренно вызывает Командующий Флотом. Он еще добавил: “странно, кажется, мы с ним обо всем договорились”… После его ухода вскоре пришел Непенин, который ненадолго куда-то отлучался. Он сообщил, что только что получена телеграмма прямым проводом из Ставки о назначении Колчака Командующим Черноморским Флотом с производством в вице-адмиралы; Начальником же Минной Дивизии назначался Кедров (командир “Гангута”) с производством в контр-адмиралы. Мы все были как громом поражены – так неожиданно для всех нас было подобное назначение. Через некоторое время появился Колчак и без особой радости в голосе, наоборот, скорее мрачно подтвердил справедливость сообщенного Непениным. Наши поздравления Колчака, естественно, более походили на соболезнования. В последующем разговоре Колчак высказал, что ему особенно тяжело и больно покидать Балтику в такое серьезное и ответственное время, когда на Северном Фронте идет наступление, тем более что новая его служба представляется ему совершенно чуждой и слишком трудной вследствие полного его незнакомства с боевой обстановкой на Черном море».

Александр Васильевич был незнаком не только с обстановкой, но и с самим этим театром военных действий. Он никогда не плавал на Черном море, не имел, насколько известно, друзей, которые бы там служили, и вряд ли когда-либо проявлял к южному морскому театру повышенный интерес: до войны Колчак, как мы помним, писал о нем в тоне едва ли не пренебрежительном. Главный прогноз Александра Васильевича, правда, не подтвердился – если в 1908 году можно было полагать, что «непосредственно на Черном море мы не имеем противника, с которым в настоящее время приходилось бы серьезно считаться», то после прорыва к Константинополю из Средиземного моря германских быстроходных крейсеров «Гебен» и «Бреслау» в августе 1914 года ситуация резко изменилась. Осуществивший этот прорыв немецкий адмирал В.Сушон принял командование над объединенными германо-турецкими силами на Черном море (формально «Гебен» и «Бреслау» были проданы туркам и изменили названия на турецкие) и, начав 16 октября боевые действия против России, развил немалую активность, обстреливая русские берега, выставляя минные заграждения, действуя на коммуникациях. Русское морское командование, впрочем, быстро перехватило инициативу и к началу 1916 года фактически контролировало черноморский театр… и все же враг там еще оставался, и это был сильный и опасный враг.