Парфянин. Книга 1. Ярость орла - Питер Дарман

Значит, этот легионер с поперечным гребнем на шлеме тоже центурион, командует сотней воинов. Они явно не считали, что кто-то из нас понимает их речь. Старший продолжал:

– Ну и ладно, туда им и дорога. А этих присоедини к остальным, и пусть их отправят на юг.

Центурион покачал головой:

– Надо бы нескольких распять на крестах – в назидание остальным.

Его начальник выразил явное неудовольствие, за что я был ему благодарен. Этот старший начальник с бледной кожей и начинающим выпирать животом лишь качнул головой и помотал отвисшей на шее кожей:

– Нет-нет, центурион.

Он смотрел прямо на легионера, чье худое, все в шрамах лицо резко контрастировало с пухлой физиономией его командира, который теперь помахивал пальцем перед лицом своего подчиненного.

– Видишь ли, ты просто не понимаешь ситуацию. Надо смотреть шире.

– Шире, господин?

– Ну, да, центурион. Ты сколько лет в легионах?

– Двадцать, мой господин.

– И вот, видишь ли, двадцать лет ты рубил всяких варваров и прочих своим мечом, и это несколько сузило твой кругозор. Я же, с другой стороны, несу ответственность и перед самим собой, и перед Римом. У меня имеются обширные поместья в Южной Италии; и в этих поместьях нужно кому-то работать, чтобы они приносили прибыль. И кто же будет работать в моих поместьях? Они же не могут сами себя обрабатывать, не так ли? – Тут он махнул рукой в нашу сторону. – Рабы, центурион! Рабы – вот ключ к этой проблеме! Это ценное движимое имущество, которое я намерен с толком использовать на своей земле. Тебе хочется пригвоздить их к крестам, а я хочу, чтобы они принесли мне значительную прибыль, прежде чем расстанутся с жизнью. Я достаточно ясно излагаю?

У центуриона был скучающий и недовольный вид.

– Да, господин, – коротко ответил он.

Пожилой римлянин повернулся к другим членам группы, которые внимательно слушали его короткую лекцию. На вид им всем, казалось, чуть больше двадцати, все чисто выбритые и хорошо одетые. Как я понял, это тоже были какие-то командиры.

– Господа, – сказал начальник, – после такой победы, мне кажется, следует устроить праздничный пир. – Он махнул рукой воину, стоявшему в нескольких шагах от них. Тот подскочил к командиру и замер по стойке «смирно».

– Слушаю, легат.

Так. Значит, этот пожилой тип – легат. Я не имел понятия, что это такое, но он явно был важной шишкой, о чем свидетельствовало то, что он пребывал в центре внимания всех остальных.

– Нынче вечером у нас будет пир. Устрой все в моей палатке.

– Есть, мой господин! – Воин развернулся и двинулся прочь строевым шагом. Легат и вся группа последовали за ним в том же направлении. Легат вдруг щелкнул пальцами и снова обратился к центуриону:

– И покормите их, – он кивнул в сторону нашей группы. – Я вовсе не хочу, чтобы кто-то их них умер еще до того, как их доставят в Италию.

– Есть, господин, – ответил центурион. Легат ушел, а центурион посмотрел ему вслед и злобно оскалился.

– Чем скорее ты уберешься обратно в Рим к своим мальчикам-педикам, тем лучше будет для нас, – эти слова он прямо-таки выплюнул с выражением злости и горечи на лице.

Потом повернулся и посмотрел на нас. Его меч был убран в ножны, а в руке он держал что-то вроде трости, которой слегка постукивал себя по бедру. Он неспешно подошел к нам и остановился прямо напротив меня. Мы все по-прежнему сидели на земле и смотрели на центуриона. Когда я поднял на него взгляд, он подцепил мне челюсть своей тростью.

– Ты, длинноволосый ублюдок! Если бы все было так, как я хочу, ты и твои приятели-бандиты уже висели бы на крестах, приколоченные к ним гвоздями. Вот такое наказание для тех, кто убивает римлян, там, откуда я родом. Но эта бочка сала, которая командует нашим легионом, решила, что вы отправитесь в небольшое путешествие, – он отвел свою трость в сторону и ударил меня ею по лицу. Удар был жестокий, меня словно ужалило, и я упал на спину. Гафарн сделал движение, намереваясь вскочить и броситься на римлянина, но я удержал его.

– А это кто еще такой? – спросил римлянин, глядя на Гафарна. – Твой любовник?

Он плюнул в меня, потом опустился на корточки, так что его лицо оказалось вровень с моим.

– Отсюда далеко до Италии, и я тебе гарантирую, что весь этот путь будет усеян вашими трупами. Дикари! Вы ведь даже не понимаете, что я вам говорю, не так ли?

Он поднялся на ноги и пошел прочь от нас. Я был полностью деморализован, но старался скрыть свое отчаяние.

– Тебе больно, принц? – спросил Гафарн.

– Нет, – ответил я, ощупывая щеку, которая горела огнем.

– Что он говорил?

– Он недоволен, что не может нас казнить.

– А что они собираются с нами делать?

– Нас отправят в Италию, видимо, на какие-то работы.

– А где это?

– Далеко от Парфии.

Удивительно, но вечером римляне нас накормили. Пища оказалась чем-то вроде густой каши, и я отдал приказ, чтобы все ели как можно больше, поскольку неизвестно, когда нас будут кормить в следующий раз. И еще нам дали более чем достаточно воды, чему я был рад, поскольку не пил с самого раннего утра. После этого римляне швырнули нам несколько ломтей хлеба, засохшего и черствого. И опять я приказал, чтобы все съели столько, сколько влезет. Центурион все ходил вокруг, как волк, изредка награждая кого-нибудь из моих людей пинком, но в целом держался поодаль. Легко было заметить, что он прямо-таки кипит от злости. Позднее, вечером, когда мы готовились хоть как-то отдохнуть, он снова притопал к нам и сел рядом со мной. По какой-то причине он именно меня избрал жертвой своих яростных излияний, и это, надо признать, действовало мне на нервы. Несколько секунд он просто смотрел на меня, и я чувствовал, что Гафарн беспокойно возится рядом, отчего я нервничал еще больше. Я поднялся, сел и попытался помериться с центурионом взглядами, хотя и находился в беспомощном положении, а он имел надо мною полную власть. От него разило пивом.

– Ну, мой милый мальчик, завтра ты и твои воры-приятели отправитесь в морское путешествие, – неужели он не знал, что я его отлично понимаю? Ведь должен же знать! Но, наверное, он всего лишь озвучивал собственные мысли. – На мое несчастье, мне приказано везти вас в Италию. На мое и ваше несчастье.

Он встал и ткнул меня под подбородок своей тростью, заставляя встать. Потом ухватил меня за волосы левой рукой, больно дернул и подтянул мое лицо поближе к своему, пока между ними осталось не больше пары дюймов.

– Ты бы лучше помолился тому паскудному божку, которому поклоняешься, чтобы у меня улучшилось настроение, а иначе я тебе гарантирую, что вся дорога будет усеяна вашими трупами.

Он швырнул меня на землю, повернулся и пошел прочь.

– Еще какие-то плохие новости, принц? – спросил Гафарн.

– Да. Кажется, наш друг центурион будет завтра нас эскортировать. Передай нашим, что его следует особо опасаться. Надо делать все, чтобы избегать конфликтов с охраной. – Я заметил, какой у Гафарна унылый вид. – Не беспокойся, нам непременно представится возможность освободиться, но пока что надо терпеть и ждать подходящего момента.

Я, конечно, врал, но лучше уж иметь хоть проблеск надежды, чем совсем ничего.

На следующий день нас рано разбудили – группа легионеров грубо пинала нас куда попало. Когда мы поднялись на ноги – с опухшими глазами и затекшими руками и ногами, – нам приказали построиться в колонну по четыре. Я оказался в первом ряду. После чего нас приковали друг к другу, каждого к пленному товарищу впереди и сзади, цепями, приклепанными к левым лодыжкам.

– Держитесь, воины Парфии! – крикнул я. – Шамаш защитит нас!

Как только я успел выкрикнуть это, на мое лицо обрушилась трость, вызвав жуткую боль, от которой меня затошнило. Лицо центуриона стало красным от ярости.

– Молчать, шлюхины дети! Кто еще заорет, получит хорошую порку!

Удостоверившись, что наказание возымело на всех действие, он приказал двигаться под охраной легионеров, выстроившихся по бокам от нашей колонны. И мы тронулись в путь. Шли мы медленно. Завтрака нам не дали, и я гадал, когда нас остановят и устроят привал. Через пару часов к нашей колонне присоединилась еще одна группа рабов, в которой были женщины и дети. Их тоже построили в длинную колонну впереди нашей и приказали идти дальше. По моей прикидке, их было человек пятьдесят. Так мы и брели по этой пыльной дороге еще часа два, через сухие, пустынные земли, хотя вдали виднелись деревья и кусты. Солнце уже поднялось высоко, жара все усиливалась, так что во рту пересохло, и, наблюдая за колонной пленных впереди нас, я думал, сколько еще пройдет времени, прежде чем с ними начнут происходить неприятности. Мы-то были воинами в отличной боевой форме, а вот они, судя по виду, являлись мирными людьми, гражданскими, по крайней мере, женщины и дети.

Было, наверное, уже около полудня, и солнце било нам прямо в глаза, когда одна из женщин, шедшая в конце колонны, вдруг камнем рухнула на землю. Мужчина, скованный с ней цепью, остановился, когда почувствовал, что его тянет назад, и через несколько секунд вся их колонна смешалась и остановилась. Один из охранников подошел к распростертому на земле телу и грубо осмотрел упавшую, схватив ее за волосы и крича, чтобы она поднялась на ноги. Поскольку она была из местных, я сомневался, что она поняла, что ей кричат, хотя если еще находилась в сознании, то вполне могла понять смысл этих криков. Он рывком поставил ее на ноги, но как только отпустил, она снова рухнула на землю. Она явно выбилась из сил. Центурион, который шел во главе колонны, подошел посмотреть, из-за чего произошла задержка. Он посмотрел на женщину и велел ее расковать. Может, он все-таки не был таким уж чудовищем. Подбежал еще один римлянин – с молотком и зубилом – и освободил ее от цепей, забрав их с собой. Тогда центурион выдернул из ножен кинжал, наклонился и распорол женщине горло. Она издала едва слышный булькающий звук, и из раны на землю хлынула кровь. Я в ужасе смотрел на это, а он поднял взгляд на меня и улыбнулся. Потом рявкнул очередное приказание своим людям, и те двинули колонну дальше. Мертвое тело осталось валяться на дороге. Вскоре воздух заполнили крики и стоны испуганных людей, видевших эту смерть. Охранники, раздраженные всей этой суетой, стали своими щитами подталкивать пленников, заставляя их идти вперед. Мы, парфяне, шагали с мрачными лицами мимо мертвого тела, из которого на землю вытекали остатки жизни.