Осада Бестрице - Кальман Миксат

— Погодите! Постой, Пружинский! Господа, вы должны остаться здесь. Я не могу отпустить вас.

Граф Иштван вскочил, бросился к своей сабле, стоявшей в углу, и гневно спросил:

— Что это значит? Насилие?

Будетинский комендант принял торжественную позу:

— Слава твоему оружию, дорогой родственник! Не думай, что я собираюсь тебе помешать осуществить то, что ты задумал. Я только хочу предупредить тебя, что необходимо соблюдать военные обычаи, нормы рыцарской чести. Из достоверных источников мне стало известно, что город Бестерце, получив по телеграфу известие о приближении твоих войск, тотчас же направил навстречу тебе, сюда в Жолну, мирную делегацию. Она уже в пути, так что тебе необходимо ее дождаться.

На глазах у всех лицо графа Понграца преобразилось, стало важным и надутым, как у Иштвана Батори[29] с картины Матейки,[30] а в глазах сверкнули зеленоватые торжествующие огоньки.

— Испугались, трусы! Так я и знал. Ну что ж, подождем их, как этого требуют военные обычаи…

Весть о предстоящем прибытии делегации взбудоражила графа: его словно подменили. Он оживился, отдавал одно распоряжение за другим, созвал на военный совет Бакру, Ковача и командиров отрядов. Комендант Будетина тоже присутствовал на совещании, где речи (а еще пуще — вино) лились рекой, — обсуждалось, где и как принять послов города Бестерце. Пружинский считал, что самое подходящее для этого место — холм Хричо. На фоне живописных развалин старого замка, при свете факелов армия будет выглядеть весьма величественно; ее можно так расположить, что она покажется гораздо многочисленнее, чем на самом деле. Господин Ковач предлагал принять делегацию на берегу Вага (на том самом месте, где войска расположились на отдых): пламя факелов, отразившись в зеркальных струях Вага, разольется по воде множеством огненных полос.

Наконец большинством голосов было принято предложение Ковача со следующей аргументацией: место это удобнее, потому что, в случае если послы будут вести себя непристойно, их можно будет немедленно бросить в реку. Но тут же возник целый ряд вопросов по части церемонии: расположить ли войска в боевом порядке, должен ли граф Иштван встретить делегацию верхом на лошади или сидя на пне? Последний вариант был бы неплох, но тогда пень необходимо покрыть тигровой шкурой. А поскольку тигровой шкуры нет, полководец должен принять послов, сидя в седле. Обсудили и взвесили мельчайшие подробности, и наконец было решено, что граф Иштван отправится к армии, выстроит ее, а сам, верхом на лошади, займет место перед строем. Пружинский же и Ковач встретят бестерецких послов возле ресторана и проведут их к полевому лагерю.

Время пролетело быстро, как птица, и вот пришла ночь, тихо, задумчиво, кокетливо набрасывая на землю не черный полог, огромный и тяжелый, а легкое покрывало, сквозь которое проглядывают все прелести земли: и густолистые деревья, и цветы, и травы.

В синеватых волнах Вага плещется серебристая луна, словно кто-то смотрится в зеркало. Как легкая паутина, колышется в воде тень прибрежных тальников, а на берегу трепещут огни костров. Вот кто-то пошевелил уголья: пламя вспыхивает ярче и из темноты выступают воинственные силуэты. Над землей разлита необычайная тишина, лишь изредка заржет лошадь да где-то вдалеке послышится всплеск кормового весла на плывущем вниз по реке плоту с дровами, словно кто-то разрывает тонкий шелк.

Но вот раздался конский топот, и в ночном сумраке брызнули искры из-под копыт: это выставленный на окраину города дозор спешит сообщить графу Иштвану:

— Ваше сиятельство, послы приближаются.

— По коням! Равняйсь! — скомандовал граф. — Зажечь факелы!

В одну минуту все войско — и пехотинцы, и «казаки», и пушкари с пушками — выстроилось на лугу. Граф Иштван вскакивает в седло, а два пажа берут его коня под уздцы.

Затем ночная темнота словно раскалывается пополам, и появляется делегация города Бестерце. Во главе ее выступает худощавый проворный человечек, его лицо скрыто большой меховой шапкой, из-под которой выбились пряди седых волос. На плечи его небрежно наброшен ментик, он идет, опустив голову, медленно, с достоинством, короткую саблю он взял под мышку, чтобы не замочить ее в росистой траве.

За ним следуют два длиннобородых старца, один из них несет серебряный сосуд (точнее — кувшин, который удалось на время одолжить у Петера Трновского), другой на подносе — пучок травы (обыкновенный полевой клевер вперемешку с другими травами).

Четвертый посол был тоже убеленный сединами старик (однако в этом Бестерце на диво здоровый воздух, если люди там доживают до таких преклонных лет!), на нем была шуба, подбитая лисьим мехом, а на поясе болталась шпага с медным наконечником, вроде тех, какими вооружены военные врачи; бедняга так согнулся, будто нес на серебряной тарелке не горсточку земли, а всю нашу планету.

Но и пятый член делегации оказался сморщенным старичком. (Ай-яй-яй, как видно, женщины в Бестерце не рожали вот уже лет семьдесят?)

Однако сомнение это разрешилось само собой, когда свет факела упал на стройную, как тополь, девушку, которую пятый старец вел за руку. Ясно, что подобную красавицу можно было доверить только таким вот глубоким старцам. Видно, не дураки сидят в бестерецком магистрате!

Но, боже мой, до чего хороша была эта девушка с распущенными волосами, золотым ручьем струившимся по спине чуть не до земли! А прелестное личико, с такой печалью на челе и длинными-предлинными ресницами! В ее глазах, напоминающих глаза горной серны, были страх и готовность на жертву, а платье ее волшебно шелестело, словно под легким дуновением свежего душистого ветерка. При виде девушки у всех болезненно сжалось сердце. Так только в сказках из облеченных в траур городов вели принцесс на съедение дракону…

Шествие замыкали наши знакомые — будетинский комендант, Пружинский, господин Ковач и слегка захмелевший жолненский бургомистр господин Блази, который все время ласково подбадривал девушку:

— Только не бойся ничего, Аполка. И не обращай ни на что внимания. Делай все так, как я тебе сказал. Вот увидишь, все пойдет на лад, и твоя горькая судьба переменится к лучшему.

Пажи графа Иштвана потянули лошадь за поводья; вороной конь сделал несколько шагов вперед, потом, остановившись, помотал головой и принялся так бить копытами, что комья земли полетели во все стороны, попадая и в стоявших вокруг людей.

— Подойдите ближе, господа парламентеры, — проговорил граф Понграц громким, полным достоинства голосом и сделал знак обнаженной саблей, что делегаты Бестерце могут приблизиться: — Что вам угодно от нас?

Послы приблизились и низко поклонились. Затем маленький старичок откашлялся и начал с пафосом, как заправский оратор, декламировать составленную из полинялых ямбов стихотворную речь:

— Потому что нам еще не удалось отыскать дамы, бежавшей из вашей крепости, — перебил его старец с «серебряным» сосудом.

Оратор сердито обернулся к нему: "Помолчите, господин сенатор!"

— и уже беспрепятственно дочитал свою речь:

Затем оратор отстегнул саблю, чтобы сложить ее к копытам лошади полководца. Остальные члены депутации тоже стали отстегивать портупеи, но Понграц подал знак, чтобы они сохранили оружие. Было видно, что те фразы, с которыми к нему обратился оратор, так тронули его душу, лелеявшую мечту о средневековье, что он захмелел даже от этой на редкость аляповато намалеванной копии с картины героических времен. После галлюцинаций, в которых он жил с самой ранней молодости, это была первая явь. Да, явь, хотя и вопиюще фальшивая! Сердце его готово было выскочить от упоения своим триумфом, а глаза гордо мерили с ног до головы посланцев побежденного города. И вдруг взор его упал на Аполку. Что это? Чудо? Словно ожил герб города Бестерце — прелестное девичье лицо над четырьмя сдвинутыми щитами. Это она, она! Нет только щитов да ангельских крылышек за плечами…

— Как? — тихим, мягким голосом, словно очнувшись от сна, переспросил он. — Разве вам, господа, не удалось найти Эстеллы?

Ленгефи (не кто иной, как он, был оратором делегации) снова поклонился до земли и отвечал:

— Нет, сударь, хотя мы искали ее и днем и ночью. Охотились за ней, как за зверем.

— Но куда же она делась?

— Одному богу известно…

— А жаль, хотел бы я знать, куда ее увез этот прощелыга Бехенци.

— Мы разыщем их, достанем хоть из-под земли.

— А до тех пор, если я правильно вас понял, это дитя останется у меня в качестве заложницы?

Ленгефи лихорадочно силился припомнить пригодный для ответа отрывок из какой-нибудь пьесы, но не нашел ничего подходящего и ограничился смиренным кивком головы.

— Ну что ж, хорошо, — отозвался Иштван Понграц. — На этот раз я дарую вашему городу пощаду и увожу свои войска обратно, хотя оскорбление, которое вы нанесли мне своим недопустимым обращением с моим посланием, заслуживает примерного наказания.