Я был в расстрельном списке - Петр Филиппов

Однако в конце 1990-х годов положение изменилось — приватизация стала директорам выгодна. При любой ее процедуре они имели шансы получить большой или даже контрольный пакет акций. Положение собственника предприятия выгоднее, чем госслужащего. Тебя не уволят, можно продать свои акции, завещать, обменять на иные блага. Тем не менее фракция промышленников в Верховном Совете не торопилась содействовать продвижению законопроекта о приватизации. Депутаты из числа «красных директоров» выжидали, сравнивали, что безопаснее: продолжать работать в рамках существовавшей системы или примкнуть к реформаторам? Жизненный опыт подсказывал им: если политика изменится, то их могут выкинуть за борт государственного корабля. И действительно, Закон о приватизации государственных и муниципальных предприятий был принят 3 июля 1991 года, а через полтора месяца произошел путч ГКЧП. Если бы путчисты победили, как сложилась бы их судьба?

Даже если правящая элита участвует в приватизации предприятий, то это еще не значит, что она будут содействовать реформам. Только убедившись, что реформам назад хода нет, она, возможно, станет их сторонником. Надо учитывать и верность номенклатуры партийным связям. В середине 1990-х годов многие «красные директора» входили в ЦК КПРФ и стремились восстановить в стране административно-командную систему. Они не выплачивали зарплату рабочим, подогревая протестные настроения, финансировали из средств предприятий избирательные кампании коммунистов, стимулировали нужным образом журналистов.

Для успеха реформ недостаточно того, что правящая элита получит от них очевидную пользу. Нужен шторм, который подвигнет власть на преобразования: например, резкое падение цен на нефть, дефицит продовольствия. А еще нужны упертые фанатики, которые будут двигать реформы из идейных соображений, даже вопреки личной безопасности.

Как приватизировать?

Неравенство доходов хуже нищеты.

Было понятно, что государственные предприятия надо приватизировать, как бы к этому ни относилось большинство россиян. Без этого рыночные реформы не имели бы экономической и правовой основы. Зимой 1991 года я узнал, что председатель Госкомимущества Михаил Малей со своим водителем разрабатывают проект закона о приватизации, названный им Законом о демонополизации. Познакомившись с текстом, понял, что надо срочно вмешаться. Переговорил с председателем Комитета Верховного Совета по вопросам экономической реформы и собственности Сергеем Красавченко и неожиданно получил предложение возглавить Подкомитет по приватизации. Согласился, стал искать среди депутатов соратников.

Выбор метода приватизации — проблема политическая. Здесь я разошелся во взглядах с Егором Гайдаром и Анатолием Чубайсом. Они полагали, что, исходя из экономической целесообразности, приватизацию надо проводить за деньги. Я же, ежедневно общаясь с депутатами разных фракций, понимал, что приватизация за деньги в России политически неосуществима. Средств на выкуп собственности ни у кого не было. А продавать отечественные предприятия зарубежным фирмам не согласятся депутаты. Поэтому приватизацию нужно было проводить по принципу «отнять и поделить»: то есть отнять у номенклатуры и поделить среди граждан.

В командировке в Германии я посетил завод по производству замков в Потсдаме, приватизированный шведской фирмой «Аблой». Поинтересовался, на каких условиях его приватизировали. Для немцев главным было сохранить завод, рабочие места. Выручка за проданное имущество была делом десятым, поэтому продали за гроши. Но в договоре приватизации зафиксировали обязательство фирмы сохранить оговоренное число рабочих мест, обновить модельный ряд замков, добиться снижения себестоимости и сделать предприятие прибыльным. Новые собственники установили высокопроизводительное оборудование и в соответствии с договором корректно уволили треть рабочих: кому-то оплатили обучение новой специальности, кого-то проводили раньше срока на пенсию. Охранников заменили автоматами-турникетами. Из ассортимента оставили только два типа замков, остальные передали другим заводам этой фирмы в Швеции и Финляндии. Специализация сократила издержки.

Так было по всей ГДР: приватизировали предприятия за гроши, но продавали только успешным фирмам с условием сохранить рабочие места. А в Венгрии продавали предприятия директорам в рассрочку: они и так по факту были хозяевами, пусть и дальше ведут бизнес, но уже частный. В Чехии поступили «по справедливости»: каждому гражданину выдали ваучер (книжку с отрывными талонами), он сам решал, акции каких предприятий приобретать. А кто станет хозяином предприятия, жизнь покажет…

Подобная «справедливость» была главным требованием населения и в России. Свою долю государственного пирога хотели получить госслужащие, учителя, врачи, пенсионеры. Они были против предложения отдать предприятия их работникам. Депутаты Верховного Совета с ними соглашались.

Закон о приватизации мы готовили долго. Информации было мало, российских специалистов не было, контактам с зарубежными мешал языковый барьер. Мы приглашали на слушания в Верховный Совет всех известных нам экспертов, просили их не отделываться общими фразами, формулировать статьи закона, хотя бы их концепции. Кто вправе инициировать приватизацию? Кто должен контролировать процесс? Какие вводить ограничения и стимулы? Предложений почти не было. В основном говорили о пользе частной собственности и издержках государственной.

Правда, были и исключения. Перед вторым чтением законопроекта, когда мы работали в подкомитете поздно вечером, раздался телефонный звонок: «Я знаю, что завтра у вас будет очередное чтение проекта закона о приватизации. Там есть ошибки, которые надо обязательно исправить. Например, из формулировки такой-то статьи непонятно, как следует поступать: вроде “казнить нельзя помиловать”». Я, не отрываясь от телефона, посмотрел текст статьи законопроекта. Действительно, формулировочка хромает. Звонивший находился в фойе 8-го подъезда Белого Дома. Ему тут же вынесли пропуск. Вошел человек невысокого роста, с бакенбардами. Достал дискету, сел рядом со мной к компьютеру. Начали разбирать его замечания. Их было около 30, и с большинством я вынужден был согласиться. Стало ясно, что завтра законопроект выносить на обсуждение нельзя. Чтение перенесли. Этот человек — Петр Мостовой проработал у нас в Подкомитете по приватизации полгода, пока Анатолий Чубайс не уговорил меня отпустить его в Госкомимущество на должность своего заместителя.

С предложением помочь пришел в подкомитет и Дмитрий Бедняков, кандидат юридических наук, начальник Школы милиции в Нижнем Новгороде. Он предложил меры, которые позволили сделать закон не декларацией, а законом прямого действия. Позже Дмитрия избрали мэром Нижнего Новгорода.

Закон о приватизации государственных и муниципальных предприятий удалось провести через Верховный Совет РСФСР 3 июля 1991 года. Принимали его долгих три дня. Атмосфера в зале порой накалялась до предела. Я на трибуне отбивался от нападок сторонников государственной собственности, убеждал сомневавшихся. Хотя я человек закаленный и в прениях биться могу долго и упорно, эти три адских дня оставили тяжелые воспоминания. Ведь от того, сумею ли я убедить большинство снять или поддержать ключевую поправку, зависел успех приватизации, успех реформ!

В тот же день был принят Закон об именных приватизационных счетах и вкладах. Его идею мы долго обсуждали с Михаилом Дмитриевым, народным депутатом РСФСР, заместителем председателя Комитета Верховного Совета по вопросам межреспубликанских отношений, региональной политике и сотрудничеству. Мы оба полагали, что если приходится «отнимать и делить», то надо делать это плавно, чтобы люди не смогли все сразу продать и пропить. Решили, что надо использовать для этого безналичные счета и вклады в Сбербанке. Каждый гражданин по этому закону должен был получить специальную сберкнижку, в которой предполагалось зафиксировать его долю в рублях в подлежащей приватизации госсобственности. В дальнейшем он имел бы право переводить средства с этой книжки только на оплату акций приватизируемых предприятий. Продавать акции, то есть обращать их в реальные деньги, он был вправе через 5 лет.

Все эти безналичные расчеты и ограничения по срокам продажи акций, описанные в принятом законе, были благоглупостью. Выяснилось, что Сбербанк не в состоянии провести такой огромный объем операций со взрослым населением — около 100 млн человек. Да и бабушка из деревни вряд ли смогла бы приехать в районный центр и, «посидев часик у компьютера», выбрать, в акции какой фирмы вложить свой пай. Отсутствовали и компьютеры, и финансовая грамотность, и биржи.