Древо жизни. Книга 2 - Владимир Кузьменко

– Пусть даже при помощи дворцового переворота! Но и эти перевороты прогрессивны! Каждый такой переворот будет сопровождаться уступками среднему классу. Шаг за шагом…

– Тысячелетний путь!

– А что вы предлагаете?

– Действие!

– Смешно! Сколько вас? Тысяча? Две? Десять? И все это против пятимиллионной армии, вооружённой по последнему слову техники, располагающей танками, вертолётами, бинарными газами? Вы авантюрист, Дубинин!

– Мы проникнем в армию…

– Проникайте! Вам там быстро накостыляют по шее. Вы забываете, что любой офицер, даже просто прапорщик, лучше материально обеспечен, чем профессор университета, я уже не говорю о враче и инженере.

Ирине надоел этот спор. Она не удержалась и зевнула.

– Господа! Имейте совесть! – вскричал Френкель. – Вы своими разговорами наскучили даме!

– Действительно, – Каминский поднялся. – Извините нас. Мы, кажется, увлеклись своими вечными спорами.

– И так каждый раз, – пожаловался Павел, когда за гостями закрылась дверь. – Одни разговоры!

– Но, может быть, они правы? – робко спросила Ирина.

– Если бы они были правы, то ты бы не сидела сейчас здесь! – жёстко ответил Павел. – Когда судят категориями масс, то часто забывают о судьбе конкретного человека.

– Где же истина?

– Истина в вине, – горько усмехнулся Павел. – Если ты не возражаешь, у меня есть бутылка отличного вина, и мы сегодня вечером её разопьём по поводу нашего благополучного приезда в эти земли обетованные.

Помимо обучения стрельбе и хождению на лыжах, Павел усиленно занялся образованием Ирины. В посёлке было много книг. Но ими дорожили и берегли, как сокровища, очень неохотно давая читать другим. Где просьбами, где при помощи подарков, Павел раздобыл несколько, как он говорил, наиболее полезных книг. Теперь вечерами при свете самодельных свечей они вместе читали их. Павел часто останавливался, объясняя непонятные слова и места. Когда глаза её уставали, он брал у неё книгу и продолжал читать вслух. Иногда она так и засыпала во время чтения и не просыпалась, когда он осторожно брал её на руки и относил в постель.

Он настрелял белок, обработал шкурки и сшил из них одеяло. Несколько кайотов – и появилась шубка. Павел, казалось, умел делать все. Работал он молча, иногда тихо мурлыча или насвистывая под нос только ему одному известные мотивы. Ирина в таких случаях сидела неподалёку и украдкой наблюдала за умеренными движениями его сильных рук.

Она уже совсем отошла от пережитых испытаний. Минувшее казалось далёким, даже нереальным. Иногда, вспоминая его, она видела себя как будто со стороны. Все, что произошло там, в прошлом, произошло не с ней, а с другой женщиной. Подсознательно она хваталась за эту мысль и почти верила, что это именно так. Не было мучительного и позорного рабства тела, не было побоев, истязаний. Был только этот голубой снег под окном, эта пылающая печка, Павел, сидящий рядом с очередной работой в руках.

Павел… Она украдкой бросила на него ласковый взгляд. В ней давно уже проснулась женщина. Она ждала, но ждала робко, несмело, замирая каждый раз, когда он называл её по имени.

В посёлке шла упорная политическая борьба. Основные баталии разыгрывались между радикальным крылом умеренных и умеренным крылом радикалов. Эти две партии составляли в посёлке большинство. Павел обычно не ходил на политические собрания, несмотря на постоянные приглашения. Ирину тоже приглашали. Приглашали даже более настойчиво, чем Павла.

Однажды она не выдержала и спросила его:

– Можно мне пойти? Я недолго, – тут же добавила она.

Павел пожал плечами.

– Иди, коли хочется, – и отвернулся.

– Обещаю доставить назад в целости и сохранности, – заверил Каминский. Павел смерил его с ног до головы насмешливым взглядом.

– Не сомневаюсь.

Однако Ирина почувствовала в его тоне едва скрытую угрозу. Она заколебалась, нерешительно смотря то на того, то на другого, но Каминский уже держал в руках её шубку. Ещё раз взглянув на Павла, она уже не хотела идти, но тот отвернулся. Вспыхнув с досады, Ирина оделась и вышла вслед за Каминским.

Снега выпало много. Его никто не убирал. Посреди улицы протоптана узкая тропинка. Каминский шёл впереди, поминутно оглядываясь. Вот тропинка расширилась, Каминский остановился и, дождавшись Ирину, взял её под руку. Так они дошли до дома, где проводились собрания. Скорее всего там раньше находилось какое-то торговое заведение, так как стены ещё сохранили следы прикреплённых к ним когда-то полок, в виде полос более светлого цвета. В одном конце большой комнаты было устроено нечто вроде трибуны для ораторов, в самом же зале стояли грубо сколоченные скамьи, на которые уже усаживались люди. Каминский провёл её ближе к трибуне и сел рядом.

– Я буду давать вам пояснения, – шепнул он ей на ухо.

Ирина почувствовала, что справа от неё кто-то садится. Она обернулась и узнала Френкеля.

– Вы разрешите? – спросил он, раскланиваясь с ней.

– Вы же обычно сидите в другом месте, – недовольно бросил ему Каминский, не отвечая на поклон.

– А сегодня я хочу сидеть здесь! – с вызовом ответил Френкель.

– Вы что, перешли в нашу партию? – насмешливо спросил Каминский. – Ваши сидят вон там, – он кивнул вправо. – Чего доброго, они подумают, что вы переметнулись к нам.

– Не беспокойтесь, они ничего плохого не подумают, – заверил Френкель, вставая и раскланиваясь с входящими.

– Я посижу пока здесь! – крикнул он через зал кому-то.

Постепенно все уселись, разговоры прекратились и на трибуну вышел оратор. Раздались хлопки. Оратор подождал, пока они утихнут, и начал.

– Дамы и господа! Близится час, когда мы покинем этот суровый край, приютивший нас – изгнанников кровавого режима и жестокого террора, когда мы сможем вернуться в цивилизованное общество. Час близится! Во всем мире нарастает освободительная борьба. Я напомню вам, что недавно закончил работу седьмой съезд партии, который призвал к консолидации всех прогрессивных сил планеты. Съезд выбрал новый ЦК и определил программу-минимум: свержение монархии.

Раздались аплодисменты, возгласы «Долой императора!», на что правая сторона ответила криками «Авантюристы!» и свистом.

Оратор подождал, пока публика утихнет, и продолжал:

– Да! Долой императора! Да здравствует республика! Я знаю, – он выбросил руку и обвинительным жестом указал вправо, – умеренные не хотят республики. Они выступают только за ограничение власти монархии, за сохранение режима террора и насилия.

– Неправда!!!

– Как неправда? Разве можно говорить о демократии, о правах человека, которые вы тут превозносите, если сохранить монархический образ правления. Но мы не будем спорить с вами. Волна революции, которая набирает силы, сметёт монархию и установит республику, хотите ли вы этого или нет, господа. Я продолжаю. Съезд призвал добиваться важнейших демократических реформ. Во-первых, то есть во-вторых, отмена мозговой стерилизации людей, которым судьба уготовила быть в низшем классе. Второе, вернее, простите, третье – денежная реформа, отмена двойной валюты.

Зал разразился аплодисментами.

– Четвёртое: смягчение законов селекции и расширение состава и прав третьего класса. Мы требуем, чтобы в будущем правительстве не менее половины всех мест занимали представители нашего класса. Мы требуем смягчения ограничений на права собственности представителей среднего класса. Свободы торговли. Разрешения на издание независимых газет и журналов. Мы требуем…

– Постойте, Свенсон! – крикнул, поднимаясь со своего места, Каминский. – Почему вы протаскиваете в решение съезда свои фракционные лозунги? Как известно, съезд не одобрил многие из них. Вы оказались в меньшинстве и теперь пытаетесь убедить нас, что за вами пошло большинство съезда.

Он вышел и, отстранив Свенсона, взошёл на трибуну.

– Извините меня, Свенсон, но вы и ваша фракция болтаетесь, как… я бы сказал, щепка в проруби. Вы не примкнули к большинству, ни к экстремистским группам, которые называют себя ДС, то есть, Движение сопротивления. Те говорят более открыто: давайте начнём стрелять. Вы же не призываете к стрельбе, но требуете таких вещей, которые неизбежно приведут к стрельбе. Не надо строить радужных надежд, Свенсон. Надо быть реалистом. Революционной обстановки в обществе пока нет. Вы же выдвигаете лозунги, как будто революция уже началась. Это, как правильно кто-то крикнул из зала, чистейшей воды авантюризм. Партия не пошла за вами, прекрасно понимая, что вслед за этим последует её полный разгром. Ваши требования не учитывают экономических последствии. А политик, который не учитывает экономики, – не политик, а фразёр.

Вот, к примеру, отмена мозговой стерилизации. Вы представляете, к каким пагубным в настоящее время экономическим последствиям приведёт она? Остановятся заводы и фабрики. В мире наступит голод, так как сельское хозяйство не сможет обеспечить всех продуктами питания. И кто же пострадает в конечном итоге? Средний класс, о котором вы больше всего печётесь. Вот куда вы нас тянете, Свенсон! Другое дело – постепенное ограничение мозговых операций. Здесь мы можем согласиться. Но это процесс длительный, и не надо торопить события. Мы ведь тоже за ограничение применения мнемофильмов и вживления этих ужасных электродов. Но можно ли сейчас серьёзно говорить о полном отказе от них? Нельзя и опасно, так как привыкшие к мозговой стимуляции люди не перенесут резкого прекращения её. Нет, надо действовать постепенно. Процесс этот займёт десятилетия и столетия.