Вакансия третьего мужа - Людмила Зарецкая

Глава 5

Ударная волна

45 дней до выборов

Заглушив машину, Фомин отчетливо понял, что не хочет идти домой. Конечно, семейные скандалы с Катериной и раньше были бессмысленными и беспощадными, как русский бунт, но в последнее время она как с цепи сорвалась.

Фомин отдавал себе отчет, что не является образцом примерного мужа. Последние месяцы он приходил домой только ночевать. Предвыборные встречи, вся кампания целиком и вытекающие из нее неприятности выматывали без остатка. Заходя в квартиру, он стягивал с шеи галстук, бросал в угол портфель, стаскивал штаны ровно до колен, падал в кресло и засыпал. Даже на то, чтобы снять штаны до конца, сил у него уже не оставалось.

Над ним, спящим в спущенных штанах, постоянно потешалась Юлька, которую Фомин видел до обидного мало. Он уставал, очень уставал, но Катерину, казалось, это совсем не волновало. Отмыв краску с волос, она демонстративно дистанцировалась от его выборов, всячески давая понять, что ее это не касается.

Матери она по телефону жаловалась, что, так как мужа у нее, почитай, нет, ей совершенно все равно, где и кем он при этом работает. Но, проснувшись в своем кресле в неурочное время, Фомин как-то услышал, как она с воодушевлением обсуждала со своей подругой Алкой (вот как пить дать, мегерой из мегер), что из нее получится замечательная мэрша, которая будет блистать на всех великосветских приемах.

Блистать Катерина была согласна, жертвовать ради этого своим удобством – ни в коей мере. Поэтому мозг Фомину она выедала с маниакальным упорством, маленькой чайной ложечкой, причмокивая от удовольствия.

Очнувшись от невеселых дум, Фомин понял, что сидит в машине уже минут десять. Он даже начал замерзать.

«Катька в окно наверняка увидела, что я подъехал, – обреченно подумал он, – сейчас начнет орать, что я в машине с любовницей по телефону беседую, пока она ужин греет. Вот как я дошел до такой жизни, что мне, взрослому, состоявшемуся мужику, пятничным вечером, накануне выходных не хочется идти домой?»

Фомин вспомнил, как он пил горячий чай на кухне у Ольги, как блаженно жмурился от горячего пара, чувствуя, что отпускает напряжение, и бездумно смотрел на то, как золотится в кружке лимон и медленно опускаются на дно резные чаинки. Этот чай вдруг показался ему главным символом далекой, потерянной, счастливой семейной жизни.

Идти домой было совсем невмоготу, но и сидеть дальше в машине было глупо, да и холодно.

«Пойду сигарет куплю», – подумал он, понимая, что трусливо оттягивает момент, когда придется все-таки вернуться к постылому домашнему очагу, и надеясь, что в маленьком магазинчике, расположенном в соседнем доме, окажется очередь.

Очереди, как на грех, не было, но Фомин этому даже обрадовался, потому что вдруг понял, что нестерпимо устал. Так устал, что готов прямо здесь разлечься на грязном кафельном полу и закрыть глаза.

«Бог с ней, с Катериной, – подумал он, выгребая из кармана мелочь, – сейчас приду домой и усну. Потому что если я не усну, то просто умру. И никакие выборы мне уже будут не интересны».

С трудом передвигая ноги, он вернулся во двор, вошел в подъезд и похолодел от ужаса. Громко, неестественно, страшно где-то наверху кричала Катерина. Ее голос он распознал сразу, хотя в крике не было ничего человеческого. Он был похож на вой волчицы над разоренным охотниками логовом.

Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался наверх, отметив краем сознания, что жена на одной ноте повторяет его имя. Паника стремительно развернувшейся коброй заполнила его горло и легкие.

– Господи, пожалуйста, только не Юлька! Я прошу тебя, господи, только не Юлька! – пробормотал Егор, влетел на площадку между вторым и третьим этажом и… ничего не понял.

Свернувшись ничком на грязном кафеле, у подоконника, заставленного фиалками (такая блажь случилась у соседской бабы Клавы – заставить все подоконники подъезда цветами, в которые местные школяры регулярно совали окурки), лежал он сам. Высокий, крупный, с коротко стриженным, начинающим седеть ежиком волос, в дорогой импортной куртке, привезенной из Италии пару лет назад. Он вспомнил, как только что в магазине мечтал вот так улечься на кафеле, чтобы немного отдохнуть. Но тут из-под левой руки лежащего человека, вывернутой, с загнутым итальянским рукавом, медленно вытекла струйка крови. В такой неестественной позе спящий человек лежать не мог. Так могло лежать только тело.

Фомин помотал головой, отгоняя наваждение. Увидевшая его Катерина перестала выть и зажала рот руками. На площадку выскочила соседка Нина, глянула вниз, побежала по ступенькам, упала на колени и так же, как до этого Катерина, страшно завыла на весь подъезд:

– Сережа-а-а-а-а-а-а!

Фомин, все еще не понимая, медленно переводил глаза с обеих женщин на распростертое тело и обратно.

«Да это ж Родионов! – внезапно осознал он. – Господи, совсем я до ручки дошел. Серегу с собой перепутал. Что ж это получается? Серегу? Убили?»

Захлопали двери, послышались встревоженные голоса, подъезд наполнялся людьми. Из третьей на их площадке квартиры выглянула соседка Вероника, перевела взгляд со стоящего Фомина на лежащего Родионова, как слепая на ощупь спустилась на пару ступенек и, теряя сознание, медленно сползла по стене.

– 02 звоните, – мрачно сказал Фомин кому-то из соседей сверху, беря под руку белую как снег жену. – Опергруппу надо вызвать. Это убийство. Да и «Скорую» тоже бы неплохо.

У майора Ивана Бунина настроение с самого утра было паршивым донельзя. Впрочем, майора ему дали всего неделю назад, и плохое утреннее настроение в общем-то объяснялось довольно просто. Вчера в отделе отмечали его новое звание, выпито было немало, и невыспавшийся, а потому злой Бунин крепко маялся с похмелья.

Весь день он мечтал о том, чтобы наступил вечер. Пятничные вечера, конечно, когда они не выпадали на дежурство, он особенно любил. Иришка готовила вкусный ужин, и они, забравшись под плед, смотрели какое-нибудь старое кино, до которого Иришка была чрезвычайно охоча, ели мясо, таская куски руками из одной тарелки, пили красное вино и целовались.

Сейчас, правда, красное вино отменялось, потому что Иришка ждала ребенка. Но впереди все равно маячила многообещающая ночь, а потом суббота, когда наконец-то можно было выспаться, а потом поход в гости к теще, Иришкиной маме, которую Бунин обожал примерно так же, как жену, настолько она была замечательная. А потом предстоял субботний вечер, который они проводили либо в кино, либо с друзьями, а потом еще одна ночь, не менее многообещающая, чем предыдущая. А потом наступало воскресенье, и по воскресеньям Иван, как правило, дежурил, но воскресенье было еще нескоро, а до вечера пятницы – рукой подать.