Ученик - Алексей Сережкин

Он взглянул в глаза Корейца. Тот смотрел серьезно, но, казалось, в глубине его внимательных глаз лучились искорки смеха, и комок, подступивший к горлу, стал потихоньку отступать.

— Мы еще увидимся когда-нибудь? Ты приедешь? — спросил он, прокашлявшись еще раз, стараясь говорить обычным тоном, что у него плохо получалось, как он ни старался.

— Все может быть, брат. Увидим. Какие наши годы, если вдуматься?

Они стояли молча и в какой-то момент он, не выдержав, уткнулся лбом в плечо Корейца. Тот не пошевелился. Мимо шли пассажиры, волоча багаж, один раз на них чуть было не наехала тележка носильщика, но они молчали и стояли не двигаясь.

Ему казалось, что осталось так много всего невысказанного и важного, что необходимо успеть сказать, сделать, вспомнить, но ничего не шло в голову. И он смотрел себе под ноги, наблюдая в каком-то оцепенении, как ветерок катит по заплеванной платформе конфетные фантики и щепки.

Резкий пронзительный гудок прозвучал неожиданно, он вздрогнул и ощутил, как комок опять вернулся на свое место. Переведя глаза на Корейца, он сказал, уже не заботясь о том, что голос его прозвучит грубо и хрипло:

— Спасибо тебе за все. И за то, что тогда вступился, и за все остальное. За все. — Его голос сорвался, дыхание перехватило, и он не смог продолжать. Предательская влага набежала на глаза, и он машинально вытер их рукой.

— Не за что. Вступился… Нет. Вступаются за слабых. Я просто помог. Немного.

— Хочешь сказать, я не слабый? И тогда был не слабый?

— Конечно, нет, — улыбнулся Кореец. — Ты никогда не был слабым. Слабые не такие. У слабых все слабое. И дух, и характер, и мускулы. Все вместе. Поэтому они, как правило, хитрые и трусливые. Не знаю, какой ты был раньше, но когда мы встретились… когда мы встретились впервые, ты не был слабым. Ты добрый. Ты добрый и у тебя есть воля. Воля и характер. Все остальное может быть каким угодно. Но если это есть — доброта и характер, то человек не может быть слабым. — Кореец перевел взгляд в начало поезда, где, судя по доносящимся звукам, тепловоз готовился тронуться и продолжил:

— Поэтому я просто немного помог. И даже без моей помощи однажды бы наступил день, когда ты бы справился сам. Этот день обязательно наступил бы и так. Без меня.

Он неловко улыбнулся. Ему показалось, что они говорят ни о чем, о каких-то несущественных мелочах, и что он вот-вот вспомнит то важное, что ему обязательно нужно было сказать.

Но умом он понимал, что все самое важное они уже сказали друг другу. И что ничего уже нельзя изменить. Что пройдет несколько минут и они расстанутся, и тогда он обязательно пожалеет об этих минутах беседы «ни о чем», перемежаемой постоянными неловкими паузами.

Но уже ничего нельзя было изменить.

Проводники засуетились около вагонов, всем своим видом демонстрируя скорое отправление, машинист дал очередной гудок, и вагоны немного покачнулись из стороны в сторону, как будто готовясь тронуться.

— Мне пора, — сказал Кореец. — Тетка там уже, наверное, с ума сходит.

— Я знаю, — ответил он. — И все-таки мы встретимся. Обязательно.

Кореец улыбнулся и промолчал.

Вновь повисло молчание, ему показалось на мгновение, что все можно изменить и вернуть назад, нужно только удержать Корейца тут, на этой платформе, чтобы он остался. Остался на час, на день, на год.

Кореец внезапно заговорил:

— Ну, вот и все. Прощай, брат. Не знаю, как у тебя сложится все. Сложный ты все-таки в общении бываешь. Упрямый слишком, — он невольно улыбнулся, услышав это определение в свой адрес. — А с другой стороны, математику ты подзабыл, наверное. Может быть, никто к тебе и не полезет больше.

— И еще, — Кореец улыбнулся опять, как тогда, в первый день и протянул ему руку. — По поводу того, что предотвращенный бой — выигранный бой. Это конечно так. Но не всегда выигранный бой это тот, который удалось предотвратить. Немного странно звучит, но помни об этом. Иногда ведь просто некуда деваться. А поэтому и не нужно.

Он пожал ему руку, и в очередной раз его удивило ощущение прикосновения шершавой ладошки Корейца. Это ощущение давно потеряло свою пронзительность и новизну, но ему как и обычно показалось, что через ладонь течет какая-то энергия, от которой ему стало на мгновение тепло и спокойно. Он сжал ладонь, насколько хватило сил, и опомнился только тогда, когда Кореец с улыбкой сказал:

— Хватит уж, а то сломаешь.

Он невольно улыбнулся.

Кореец озабоченно заозирался, и в этот момент состав, плавно качнув вагонами, тронулся.

— Держись тут без меня. Не забывай, чему я тебя учил, — и неуловимым движением подпрыгнув, Кореец вскочил на подножку вагона. Уже стоя рядом с проводницей, недовольно посмотревшей на него, Кореец сжал кулак и держа его перед собой, накрыл его ладонью другой руки и слегка наклонил голову.

Он повторил движение Корейца, стиснув кулак правой руки так сильно, что он побелел, и накрыл его ладонью левой. Удержав руки в таком положении несколько секунд, он вдруг разжал их и начал исступленно махать рукой, жалея, что у него нет платка, который был бы заметней Корейцу, которого уже не было видно, и вагон его слился с другими проползающими мимо вагонами состава, набирающего скорость и весело перестукивающего колесами на стыках рельсов.

Он добежал до края платформы и остановился, глядя вслед уходящему вдаль поезду, не замечая никого вокруг.

«Вот и все», — пришла в голову мысль и чувство утраты, пожалуй самой сильной в его жизни, вдруг нахлынуло и поглотило его без остатка. И он заплакал. Он плакал, не стесняясь окружающих его людей, очевидно, провожающих, которые с удивлением смотрели на плачущего мальчика на самом краю платформы, всматривающегося в пыльный след уже переставшего быть видимым состава.

Глава 15

Когда он вернулся домой, день уже клонился к середине. Казалось, что не было пасмурного холодного утра, и деревья еще не начали сбрасывать свои листья. Он тихо запер за собой входную дверь и зашел в свою комнату.

Окна выходили на солнечную сторону, и комната по-прежнему была залита светом. Постель осталась не заправленной, он очень рано вскочил сегодня, его пугала мысль о том, что он проспит и не сможет проводить Корейца, поэтому он завел все будильники, которые только были в квартире. Конечно же, он не мог проспать. Он и ночью просыпался несколько раз и ворочался, сон его был тревожен и беспокоен.

Он встал куда раньше будильников и тихо выключил их. Они так и стояли рядом с его софой, и он почему-то подумал о том, что то время, на которое указывала стрелка, было тем временем, когда его самый близкий друг еще был с ним.