Встать, суд идет! (сборник) - Наталья Нестерова

Однажды во время обеда за столиком Казакова и Вики сидели еще несколько молодых сотрудников, зашла речь о том, что на личную жизнь при современных ритмах не хватает времени. Федор Михайлович, краснобай и прекрасный оратор, заговорил о том, что нынешняя молодежь слишком увлечена карьерной гонкой, прикипает к работе, пристрастилась к материальным атрибутам успеха, в то время как любовь требует человека всего целиком, каждую секунду его жизни, каждый его вдох и выдох, все мысли и мечты, радости и печали.

«Это на тебя, – мысленно возразила Вика, – у меня нет ни времени, ни мыслей. А на Виктора – хоть отбавляй».

– Можно подумать, – сказала она вслух, – что люди прошлого сильно отличались от нас. Хотя они тоже вкалывали до седьмого пота. Вон, – развела Вика руками, – всю планету застроили. При этом любили, женились, рожали и воспитывали детей.

– Чтобы рожать детей, – улыбнулся Казаков, – большая любовь не обязательна.

Он стал пересказывать биографии великих людей прошлого, цитировать книги, которые никто из присутствующих не читал. Упомянул о том, как изменились роль и социальный статус женщин, о том, что мы свидетели процесса, который неизвестно что выкует из женщины.

«Из меня уже выковали, – мысленно усмехнулась Вика. – Тупую болванку с большими претензиями. Главный кузнец – любимый муж».

В канун Нового года, тридцать первого декабря, Вика работала до семи вечера. Федор Михайлович ушел в пять. Предварительно поинтересовался, пряча за ухмылкой невытравляемую надежду:

– Приглашать вас встретить Новый год в компании самых интересных людей нашей губернии бесполезно?

– Да, – подтвердила Вика, – бесполезно.

– Тогда просто получите подарок, – сказал Федор Михайлович, надевая пальто. – В нижнем ящике вашего стола. С Новым годом, Вика!

– С Новым годом! – проблеяла она, смутившись оттого, что даже не подумала купить ему подарок.

В нижнем ящике оказалась изысканно обернутая – с ленточками из соломки и букетиком сухоцветов – небольшая коробочка. Внутри на тонкой нежно-розовой жатой бумаге возлежала маленькая фарфоровая балерина. Вика взяла статуэтку в руки, повертела перед глазами. Не современное изделие, заметны потертости. Миниатюрная фигурка застыла, как лебедь перед взлетом с озера. Наверняка вещь имеет большую ценность, за ней кроется какая-нибудь история про заказчика-мецената, влюбленного в танцовщицу, и знаменитого скульптора, изобразившего эту любовь. Возможно, скульптор и влюбленный существовали в одном лице. Что-нибудь в этом роде Казаков обязательно расскажет. Но и без прошлой истории миниатюрная статуэтка была прелестна. Изящное, но по-балетному тренированное тело поражало сочетанием хрупкости и силы, возвышенности и простоты, даже простецкости. Вика долго разглядывала крохотное лицо балерины под лампой, поворачивая фигурку так и сяк, но во всех ракурсах кукольное личико оставалось равнодушным, почти тупым. Ничего общего с тем внутренним напряжением, которое в жизни видно за приклеенной улыбкой у артистов цирка, спортивных гимнастов или танцовщиков.

– Ты не любила его, – сказала Вика вслух, – и поэтому он вылепил тебе лицо сонной купчихи.

Вика шла к автовокзалу, чтобы поехать к родителям, и все размышляла о балерине, сочиняла ей биографию. Еще ни один подарок так не трогал Вику, она чувствовала странную внутреннюю связь с балеринкой, но не могла понять суть этой связи. Вика очнулась, обнаружив, что двигалась в другую сторону от автовокзала и теперь стоит перед домом Виктора. Ноги сами принесли.

Она шагнула в тень деревьев и подняла голову, отыскивая их окна. Шторы были не задернуты, на стеклах играли разноцветные огоньки – это от лампочек на елке, догадалась Вика. В прошлый Новый год Вика настояла на покупке настоящей елки, которую украшала потрясающими старинными игрушками, найденными в коробке на антресолях. С тех пор, как заболела Анна Дмитриевна, коробку с антикварными елочными украшениями не доставали, ограничивались маленькой искусственной елочкой. Это были игрушки Витиного детства, детства его деда и прадеда – память нескольких поколений. Балеринка, лежавшая сейчас на дне Викиной сумки, напоминала те игрушки. Наверное, в предновогоднюю ночь, не отдавая себе отчета, Вика вспомнила о чудесных игрушках, и поэтому балеринка разбередила ей душу. Вике вдруг остро захотелось, чтобы там, в их квартире, стояла сейчас не настоящая живая ель, на которой раз в год красуются белочки на прищепках, картонные зайцы, перламутровые фрукты и овощи, зáмки, обсыпанные блестящей пудрой, гирлянды стеклярусов. Вике хотелось, чтобы Виктор и Максим Максимович встречали Новый год при сиротской пластиковой, дурного грязно-зеленого цвета елочке, увешанной маленькими дешевыми шариками и короткой гирляндой с пупырышками лампочек. Судя по блеклым отсветам, так и было. Правильно. Красивая елка с изумительными игрушками в отсутствие Вики – это как пощечина, окончательный отказ от дома.

Неожиданно в окно выглянул Виктор. Она видела его ясно, как на большом экране. От испуга Вика качнулась назад, чуть не упала, врезавшись в скамейку. Хотя Виктор, конечно, не мог разглядеть ее в уличной темноте. И все-таки смотрел, точно почувствовал ее присутствие, будто какая-то сила подтолкнула его к окну. «Ну же! – мысленно молила Вика. – Давай! Беги! Приведи меня в дом!»

К Виктору подошла какая-то женщина, что-то настойчиво проговорила, жестом куда-то послала. Виктор бросил прощальный взгляд на улицу и отошел. Женщина принялась задергивать шторы. Минуту, несколько секунд, которые не узнавала медсестру Олю, Вика не дышала. «Загвоздило», – говорила бабушка, и только теперь Вика поняла значение этого странного слова. Будто тысячи гвоздей бьют в тебя, стреляют, ни один не пролетает мимо цели, а самые длинные и страшные вонзаются в сердце. «Бабу загвоздило от ревности», – так в полном варианте звучал бабушкин вердикт. Совершенно точный. Вика хватала воздух ртом с утробными рыками, но спазмы не давали кислороду пройти в легкие. Вика согнулась в три погибели, потом резко распрямилась, выгнувшись назад, дышать не получалось. Горло издавало звуки, напоминающие предсмертный хрип или пугающий вой фантастического монстра. «Так и сдохну от ошибочной ревности? – паниковала Вика. – Ой, мамочки! Хоть глоточек воздуха!» Наконец холодная струйка пробилась через нос. Вика, сжав губы, лихорадочно задышала.

Совершенно обессилевшая, Вика кое-как доплелась до шоссе, остановила такси, попросила довезти до автовокзала, но представила, что придется еще долго трястись в автобусе, если, конечно, успеет на последний.

– За три тысячи довезете до Кировска? – спросила водителя.

Цена даже по праздничным тарифам была щедрой.

Водитель посмотрел на часы:

– Обратно впритык к Новому году успеваю. Пять тысяч.

– Поехали, – согласилась Вика, которая обычно не швыряла деньги на ветер.

Мама, усталая и одновременно возбужденная, вымотанная кухонными подвигами, которые очень любила, всплеснула руками, увидев дочь:

– Да ты никакая!

– Все в порядке. Тебе помочь?

– Иди хоть часок отдохни, помощница. Виктор-то приедет?

– Виктор-то не приедет.

Отдохнуть не получилось, потому что племянники, жены братьев, папа – все хотели с Викой пообщаться. Едва дождавшись боя курантов, устав от вынужденных ритуальных улыбок, вручив подарки, Вика отправилась спать. Она слышала, как мама и невестки пытаются уложить возбужденных ребятишек, как громко спорят о политике подвыпившие братья и отец, как звонит телефон, разражаясь поздравлениями, верещит жизнерадостно телевизор, звенит посуда, что-то падает под общий смех и мамины чертыхания. А Вика не могла уснуть. Хотя надо быстренько отключиться. Из-за нехватки площади в ее комнату придут ночевать обе невестки, устроятся на полу, вот и матрас уже приготовлен. Знали, что без мужа Вика приедет?

Она встала, вынула из сумочки балерину, включила настольную лампу и поставила фигурку под купол света. Легла и повела с маленькой холодной статуэткой мысленный разговор. Через несколько минут Вика заплакала – впервые за все это время. Она плакала, как пела длинную балладу: то тихо роняя слезы, то, уткнувшись в подушку, с подвываниями, как по погибшему любимому, то всхлипывая горестно: «Ой, да за что же мне все это?», то проклятья твердя: «Да чтоб ты сдох! Иди ты к дьяволу, навязался на мою душу!» В последнем куплете, основательно выдохнувшись, извергнув весь запас непролитых слез, Вика только судорожно икала. Она перевернула промокшую подушку и забылась сном усталого работника, измученной женщины – человека, не верящего в светлое завтра, потому что счастливым было позавчера.

Вика не слышала, как пришли невестки, улеглись на полу, недолго пошептались и дружно засопели. Утром Вика встала последней, вышколенные невестки уже помогали свекрови накрывать завтрак, который в семье любили не менее встречи Нового года, а возможно, и более, потому что первое января был днем полнейшей необязательности – никому никуда не нужно торопиться. И вчерашняя разогретая еда казалась вкуснее, чем накануне, а похмельные мужики, ласковые и мягкие, выглядели детьми, помнящими, что провинились, но не помнящими, за что именно.