Любовь, или Мой дом (сборник) - Максим Лаврентьев

Это оказался котенок. Очень худой. Ребрышки под взъерошенной шерстью прощупывались насквозь. Как он тут очутился, осталось тайной. Малыш страшно замерз и не дрожал, а трясся, но сделал попытку выгнуть спинку и зашипел. Желтые глаза уставились на спасителя с бесстрашным совиным любопытством. Дмитрий Филиппович осмотрел ушки, лапки и убедился, что обморожений нет. Значит, кто-то выкинул кроху недавно. Царапая драп пальто, острые коготки скользнули к шарфу. Вопреки жалкому виду котенок вцепился за шарф с отчаянной силой.

Неустроев помчался в столовую. Махнул на бегу рукой: «Сейчас, сейчас!» – ему уже стучали в окно.

– Закрываемся, – недовольно сказала полная тетка в застиранном белом халате.

– Я не на обед, подождите, пожалуйста. – Дмитрий Филиппович всунул ногу в притворенную дверь и путано объяснил, что вот нашел брошенного котенка, но уезжает на гастроли в Германию, поэтому девать его некуда. А вы, я гляжу, человек добрый, и в столовой, конечно, найдется немного еды и уголок за печью. Было бы хорошо, если б кто-то позаботился о котенке до моего возвращения, это не очень долго – около двух недель, может, чуть больше. Прошу вас, я не просто так, я заплачу…

– Ладно, – смягчилась тетка. – Лучше косметику немецкую мне привезите. Компактную пудру и помаду. – Добавила, подумав: – Вишневый цвет.

– Хорошо, вишневый, я запомнил. – Он еле отодрал цепкие коготки от шарфа.

Пройдя регистрацию в числе последних, Дмитрий Филиппович молча внял потоку извергнутых на него межнациональных ругательств. Голову опустил, – виноват, ну что теперь, ну да, виноват… Прятал улыбку, на душе было уютно.

Артистов братских народов собрали в Москве, и объединенная труппа в сопровождении сотрудников положенных ведомств вылетела за кордон.

В Германии стояло благоуханное лето. Октябрьское солнце светило, как на родине в августе. Но не это главное, это понятно – не Север, а главное, что, заседая за смешными дебатами в Мордобойке, Дмитрий Филиппович и помыслить не мог, каким великолепным предстанет перед ним загнивающий Запад! Закованный в каменные латы, летящий ввысь из готического Средневековья, убранный плодово-урожайной лепниной барокко, обращенный к гостю сдержанной и резковатой геометрией современности, Запад огорошил и подавил скромное урбанистическое воображение артиста.

Полную потерю советского сознания и сознательности ощущали по другой причине женщины. Каждые свободные полчаса уносились они по магазинам, где некоторые, говорят, норовили спустить с ходу всю стопочку разменных денег. Равнодушный к покупкам, Дмитрий Филиппович только и подумал с печалью, что товарное изобилие, кощунственное, на его взгляд, в стране с неравными правами и возможностями, не скоро станет доступным в Союзе. Когда еще догоним-перегоним…

Изумила Дмитрия Филипповича яркая, какая-то карусельная живопись старых европейских городов: фигурные башни, острые хребты чешуйчатых крыш, вышарканная до блеска рябь булыжных мостовых и шелковые ленты шоссе, льющиеся по зеленым холмам. Таким был древний Тюбинген, помеченный особым светом – сиянием юных лиц. Город студентов, молодых пар и детей…

В Тюбингене и произошло с Неустроевым нечто без названия. Ожидая у гостиницы своих, он сел за столик уличного кафе и повернулся к женщине напротив. И оцепенел. Женщина тоже замерла. Дмитрию Филипповичу не хотелось думать о глупости вроде любви с первого взгляда, но что с ним происходит – он не знал.

Ее звали Клэр. Она, как и он, приехала на фестиваль со своей французской группой из города Экс-ан-Прованс. Клэр пела странные протяжные песни окситанских трубадуров. Голос у нее был звенящий и одновременно чуть шероховатый – так горный ручей струится по плитам известняка. Дмитрия Филипповича голос Клэр очаровал, а она удивилась, услышав его низкий гул. Показала ладонью от мостовой вверх: вот откуда идет твой звук – из недр, ты поешь, как земля.

В тот день выступали на площадках улицы. После сценической версии обрядовой песни, которая всегда нравилась зрителям, Дмитрий Филиппович показал мини-спектакль, не запланированный программой. Звуками и движениями он рассказывал Клэр о Севере. О следах изюбревых копыт на белой тропе, о том, как охотник бежит за ветвисторогим на лыжах, и зима стелет ему под ноги дорожку из заячьих шкур. На краю поляны охотник остановился и забыл о ружье. Казалось бы, ну и что – пошел снег пушистый и свежий? Ну и что – кусты стали похожи на стерхов, застывших в танце? Но человек узнал красоту. Он может увидеть ее однажды, а может ходить в тайгу каждый день и никогда не узнать.

…И тут случилось чудо! Артист вызвал снег. Публика закричала, густые нежные хлопья полетели на Тюбинген в подтверждение того, что сила искусства способна творить чудеса. Об этом писали потом тюбингенские газеты. В одночасье город окутало чистейшей белизны покрывало из «заячьих» шкур. Снег продержался до утра.

Неустроев и Клэр бродили по заснеженному городу, пили с лотков вкуснейший кофе. Их руки и голоса сплелись – гул, звон, шорох, и не было никого красивее Клэр. Вокруг вообще никого не было. Лишь раз привлек Дмитрия Филипповича вскрик за спиной: кто-то, похожий на человека из советской группы, обжегся горячим кофе.

Скоро Неустроев без помощи переводчика понял о Клэр все, что хотел понять. У нее восьмилетний сын, с мужем она рассталась, но сохранила дружеские отношения. Ей не одиноко, ее устраивает женское одиночество… устраивало до встречи с Дмитрием Филипповичем. Он тоже рассказал о себе, где жестами, где обрывками из опер. Все честно, и об эсперали упомянул, слово французское. Клэр засмеялась.

На ее лице влажно блестели темные глаза, в спокойной воде Неккар плавали золотые фонари. Неустроеву казалось, что он мог бы собрать в ладони всю эту немецкую неделю с отражением Клэр в зеркальных витринах и взять с собой. Она подарила ему игрушку – стеклянный шар на подставке величиной с горсть. Внутри шара стоял нарядный домик с красной крышей и горящими окнами, к нему вела тонкая тропинка, протоптанная в синеватых вечерних сугробах. В одном крохотном окне виднелась отогнутая занавеска – кто-то кого-то ждал. Клэр объяснила – я там живу. И падал, летел, кружился в этом маленьком мире снег.

Прощаясь, Клэр говорила быстрые слова, Дмитрий Филиппович только кивал. Она махала двумя руками у стойки регистрации, когда он уходил, и прокричала гортанную фразу. Артист, знавший французский, перевел: «Мы встретимся, земля круглая».

В порту Домодедово Неустроев вспомнил о косметике, обещанной поварихе за содержание котенка.

– Мне, пожалуйста, компактную пудру и помаду, – сказал девушке в киоске.

– Такой пудры у нас нет, – ответила она. – А помаду какую?

– Э-э… Сливовый цвет.

– Может, вишневый? – улыбнулась продавщица.

– Да, вишневый, десять штук, и семь портсигаров, – Дмитрий Филиппович пожалел, что не сообразил взять подарки в Германии.

Прилетев на свой Север, он первым делом заскочил в столовую. Котенок был здесь и поправился. Дмитрий Филиппович не узнал в веселой кошечке с пышной дымчатой шерсткой заморенного малыша.

– Не кот, кошечка, – подтвердила повариха и, ахнув, вытерла руки о бока халата. – Девочки, гляньте, помада немецкая! Вишневая, как я просила! Ой, спасибо!

– Вы не сказали, какой у пудры цвет, я и не купил, – смущенно пробормотал Неустроев и отдал «девочкам» в возрасте от тридцати пяти еще четыре тюбика.

Вечером он постучал в дверь Риммы Осиповны, вручил ей «вишневый цвет» и, усевшись в кресло с прелестным котенком на коленях, почти до ночи рассказывал о Клэр. А также о маленьком подкидыше в порту, о путешествии, гостеприимстве немцев, восхитительном кофе, чудесных концертах артистов со всех концов земли… Показал фотографии. На них были он и она, смеющиеся, на фоне чужой природы и сказочных городских ландшафтов.

– Это же правда? – спрашивал Дмитрий Филиппович, оглядывая кривые стены Богемы в отслоившихся по углам обоях, и, кажется, не верил себе. – Это правда, что я был в Германии и прямо на моем выступлении выпал снег? Выпал на зеленый город, веришь?! Газеты писали, я привез, потом покажу, там все заметки со снимками…

Радуясь за соседа, Римма думала, что француженка Клэр чем-то смахивает на нее, полукровку. Такие же темные глаза, большие – не нуждаются в подводке, такие же яркие губы, ни к чему помада… надо Беляницкой подарить, или пусть продаст… У самой Риммы дела на любовном фронте складывались не ахти. Ее мужчина уже не говорил, что разведется, хотя вначале уверял, будто между ним и женой все кончено. Первое увлечение увяло, свидания сделались будничными, без той радости, что кипела в Римме и кругом шипучими пузырьками, как шампанское в праздничном бокале…

– Я бы не пил, даже когда через три года завершится действие препарата. Я бы пел ей. Мы бы с Клэр вместе пели. У нее замечательный сынишка, тоже поет. Как ты думаешь, смогу я стать отцом?