42-я параллель - Джон Пассос

– Дом на мое имя, не забывай этого.

– Ладно, понял.

И еще не зная, что делает, он уже хлопнул за собой дверью и зашагал по тротуару. Начинался дождь. Каждая капля оставляла в уличной пыли след величиной с серебряный доллар. При свете дугового фонаря это напоминало искусственный дождь на сцене.

Мак шагал, не разбирая дороги. Промокший до нитки, он все шел и шел.

На одном углу ему попалось несколько пальм, под которыми можно было хоть немного укрыться. Весь дрожа, он долго стоял под ними. Он готов был плакать, вспоминая о теплой нежности Мейси, когда, вернувшись с работы из грохочущей, промозглой печатни, он проскальзывал, откинув одеяло, к ней, сонной, в кровать; ее грудь, очертания которой он ощущал сквозь тонкую ткань ночной рубашки; кроватки детишек на веранде; и он нагибается к ним поцеловать их теплые головки.

– Ну и хватит с меня, – сказал он вслух, как будто обращаясь к кому-то другому.

Только теперь вернулась к нему способность думать.

– Я свободен, могу снова повидать свет, служить рабочему движению, опять бродяжить.

В конце концов он направился к Бену Эвансу. Долго не удавалось достучаться. Когда ему наконец открыли, Бен сидел на койке и пучил на него бессмысленные спросонья глаза.

– Что за черт?

– Видишь, Бен, я только что ушел из дому… Я еду в Мексику.

– Да что, за тобой фараоны? Черт дери, нашел тоже куда приходить.

– Не бойся, всего-навсего – жена. Бен захохотал.

А, вот оно что.

– Слушай, Бен, поедем со мной в Мексику, поглядим революцию.

– Да что тебе там делать, в Мексике?… Меня ребята выбрали секретарем комитета… Надо оставаться и зарабатывать свои семнадцать пятьдесят. Послушай, да с тебя течет, снимай платье и надевай мой рабочий костюм – вот он висит за дверью… Ложись. А я устроюсь.

Мак еще две недели пробыл в городе, пока не нашли ему заместителя у линотипа. Он написал Мейси, что уезжает и при первой возможности станет высылать ей деньги на содержание ребятишек. Потом как-то утром он очутился в поезде с двадцатью пятью долларами в кармане и билетом в Юму, штат Аризона.

Юма оказалась много жарче самого пекла.

Сосед по железнодорожному общежитию сказал ему, что он наверняка умрет от жажды, если двинется этим путем в Мексику, и что никто здесь и не слыхал о революции.

Тогда он направился вдоль Южной Тихоокеанской железной дороги к Эль-Пасо. По ту сторону границы сущий ад, – говорили ему повсюду. Похоже было на то, что со дня на день бандиты захватят Хуарес. Они расстреливали американцев на месте. Бары Эль-Пасо были полны фермеров и золотоискателей, оплакивавших доброе старое время, когда у власти был Порфирио Диас и белый в Мексике мог делать деньги. Не без внутренней дрожи перешел Мак пограничный мост и вступил в клубящиеся пылью улицы Хуареса.

Мак шел, глядя на маленькие вагоны трамвая, на мулов, на стены, расписанные синим, на базарную площадь, где женщины сидели на корточках перед грудами фруктов, на лепные фасады церквей, на глубокие прохладные бары, открытые со стороны улицы. Все для него было необычно и ново, и воздух раздражал его ноздри, словно перцем. Он не знал, что ему дальше делать. Уже перевалило за полдень знойного апрельского дня. Солнце горячо тлело в пыльной синеве и белой извести глинобитных стен. Мак нестерпимо потел в своей синей фланелевой рубашке. Он чувствовал зуд по всему телу и жаждал ванны. «Стар становлюсь для такого житья», – подумал он.

Наконец он нашел Рикардо Переса, к которому его направил один из мексиканских анархистов, живущих в Лос-Анджелесе. Мак с трудом разыскал Рикардо на самом краю города, в большом доме с неопрятным двором. Ни одна из женщин, развешивавших белье, по-видимому, не понимала его. Наконец он услыхал голос сверху, который очень старательно выговаривал по-английски:

– Если вы ищете Рикардо Переса, поднимитесь сюда. Пожалуйста… Я – Рикардо Перес.

Мак поглядел наверх и увидел крупного бронзоволицего седого мужчину в старом пыльнике, перегнувшегося с верхней галереи двора. Он поднялся наверх по железным ступеням. Поздоровались.

– Товарищ Мак-Крири?… Мои друзья писали, что вы приедете.

– Я самый… Рад, что вы говорите по-английски.

– Я жил много лет в Санта-Фе и в Броктоне, штат Массачусетс. Садитесь… Пожалуйста. Я счастлив приветствовать американского революционного рабочего… Хотя наши идеи, по всей вероятности, не совсем одинаковы, мы имеем много общего. Мы суть товарищи в большой битве.

Он потрепал Мака по плечу и заставил его сесть.

– Пожалуйста.

Кругом возилось несколько маленьких смуглых ребятишек, босиком и в рваных рубашонках. Рикардо Перес сел и взял на руки самого маленького – крошечную девочку с торчащими косичками и перепачканной рожицей. Пахло чили и чадом оливкового масла, детьми и стиркой.

– Что вы собираетесь делать в Мексике, товарищ?

Мак вспыхнул.

– Я, видите ли, хочу войти в движение, в революцию.

– Положение у нас очень неопределенное. Городские рабочие организованны и сознательны, но пеоны, земледельцы – те легко поддаются влиянию бессовестных демагогов.

– Я хотел бы примкнуть к движению, Перес… Я жил в Лос-Анджелесе и едва не стал дельцом, как и все там… Я думаю, что могу прокормить себя работой по печатной части.

– Я должен представить вас товарищам… Пожалуйста… Пойдем сейчас же.

Синий сумрак спускался на улицы, когда они вышли из дому. Повсюду зажигались желтые огоньки. В барах дребезжали механические пианолы. Где-то в саду, слегка фальшивя, играл оркестр. Базар был ярко освещен фонарями, в ларьках продавали блестящие, пестро расцвеченные ткани. На углу старик индеец и старая широколицая женщина, оба слепые и изрытые оспой, пронзительно пели бесконечную песню в обступившем их тесном кружке приземистых плотных индейцев – женщины в черных шалях, мужчины – в белых куртках вроде пижамы.

– Они поют об убийстве Мадеро… Это очень хорошо для просвещения народа… Видите ли, они не могут читать газет, таким образом, они узнают новости из песен… Это ваш посланник, убийца Мадеро. А Мадеро был буржуазный идеалист, но великий человек… Пожалуйста… Пройдите в зал. Вы видите, вот плакат гласит: «Viva карающая революция – пролог к революции социальной». Это зал анархистского Союза промышленности и земледелия. Уэрта имеет здесь сторонников, но их так мало, что они не смеют атаковать нас. Ciudad[68] Хуарес душой и сердцем с революцией… Пожалуйста, приветствуйте товарищей несколькими словами.

Продымленный зал и эстрада были заполнены смуглыми людьми в рабочих костюмах из синей парусины; в задних рядах было несколько пеонов в белом. Грубые руки трясли руку Мака, черные глаза остро глядели ему прямо в лицо, некоторые обнимали его. Для него поставили раскладной стул в первом ряду на эстраде.

Рикардо Перес, очевидно, был председателем. Каждую его паузу покрывали аплодисменты. В зале чувствовалось веяние больших событий. Когда Мак поднялся, кто-то затянул по-английски «Единство – наша сила»[69]. Мак пробормотал несколько слов, что он не является официальным представителем ИРМ, но что все сознательные пролетарии Америки с большой надеждой следят за мексиканской революцией, и закончил лозунгом уоббли о построении нового общества в скорлупе старого.

Когда Перес перевел речь, она имела успех, и Мак чувствовал себя превосходно.

Потом митинг пошел своим чередом, говорили речи, по временам пели. Мак поймал себя на том, что клюет носом. Звуки незнакомого языка нагоняли на него сон. Он еле удерживался, чтобы не заснуть, но вскоре маленький оркестр в дверях зала заиграл что-то, потом все запели, и митинг на этом закрылся.

– Это «Cuatro milpas», что значит «Четыре пашни» – эту песню теперь всюду поют пеоны, – сказал ему Перес.

– Я очень голоден… Нельзя ли где-нибудь перекусить? – сказал Мак. – Я ничего не ел с самого утра, да и утром выпил всего чашку кофе с булкой в Эль-Пасо.

– Мы будем есть в доме нашего товарища, – сказал Перес. – Пожалуйста… сюда.

Они прошли с улицы, теперь пустой и темной, через большую дверь с занавеской из нанизанных на веревки бусин в выбеленную комнату, ярко освещенную ацетиленовым фонарем, от которого сильно пахло карбидом. Они заняли места в конце длинного стола, накрытого закапанной скатертью. Постепенно за стол уселись многие участники митинга, главным образом худощавые, остролицые юноши в синих рабочих костюмах. На противоположном конце сидел смуглый старик с большим носом и широкими плоскими скулами индейца. Перес налил Маку один за другим два стакана странного на вкус белого напитка, от которого у него закружилась голова. Кушанья подавались очень пряные и сильно приперченные, и от них у него дух захватывало. Мексиканцы ухаживали за Маком, как за ребенком на именинном обеде. Ему пришлось выпить еще много стаканов пива и коньяку. Перес рано ушел домой и оставил его на попечение молодого мексиканца. Пабло говорил немного на пиджин-инглиш. Через плечо у него висел автоматический «кольт», он им, видимо, очень гордился.