42-я параллель - Джон Пассос

Когда он сказал: «Мы стоим за единый большой союз», все уоббли в зале закричали и захлопали. Фред Хофф, хлопая, толкнул Мака:

– Валяй, Мак, чтоб небу стало жарко.

– Эксплуатирующие классы будут бессильны перед солидарностью всего рабочего класса. Солдаты – те же рабочие. Поймут они историческую роль солидарности – и правящий класс не сможет заставить их расстреливать своих братьев. Рабочие должны понять, что каждая мелкая схватка за повышение заработка, за свободу слова, за сносные жизненные условия имеет смысл только как часть большого боя за революцию и кооперативное государство.

Мак забыл о Мейси. К тому времени как Большой Билл кончил говорить, мысли Мака уже забежали вперед, и, собственно, он не слышал конца речи, но он весь пылал и кричал до изнеможения. Он и Фред Хофф кричали, коренастый, скверно пахнувший шахтер-чех рядом с ними хлопал, одноглазый поляк сзади них хлопал, и орава итальянцев хлопала, маленький японец, официант из Монтесума-клуба, хлопал, и саженного роста фермер, который пришел в надежде поглазеть на побоище, тоже хлопал.

– Вот чешет, сукин сын, так чешет, – повторял он. – Штат Юта, говорю я вам, – вот где водятся настоящие мужчины. Я сам родом из Огдена, чуешь?…

После митинга Большой Билл пошел в редакцию, шутил со всеми и, присев за стол, тут же написал статью для газеты. Потом вытащил фляжку, и все выпили, кроме Фреда Хоффа, которому не нравилось, что Большой Билл пьет и что пьют другие; а потом, спустив очередной номер в машину, все они улеглись спать, усталые, возбужденные и довольные.

Проснувшись на другое утро, Мак вспомнил о Мейси и снова прочел ее письмо и долго сидел на краю койки, пока не поднялись товарищи. Он окунул голову в ведро ледяной воды из колодца, которая так замерзла за ночь, что ему пришлось плеснуть котелок кипятку, чтобы растопить толстую корку; но он так и не избавился от неприятного ощущения, что голову ему сжимает точно обручем… Когда они вместе с Фредом Хоффом пошли завтракать в китайскую закусочную, он заикнулся было, что собирается вернуться в Сан-Франциско и жениться.

– Мак, ты не сделаешь этого, ты нам нужен здесь.

– Но я же вернусь, Фред, честное слово, вернусь.

У рабочего на первом месте его долг перед классом, – сказал Фред Хофф.

– Но как только ребенок родится и она сможет устроиться на работу, я вернусь. Ты ведь понимаешь, Фред. Не могу я оплатить больничные расходы из своих семнадцати с половиной долларов в неделю.

– Нужно было быть осторожней.

– Но черт возьми, Фред, я ведь тоже человек, как и все прочие. Что ты хочешь, сделать из нас преподобных истуканов, что ли?

– У уоббли не должно быть ни жены, ни детей, пока не победит революция.

– Но ведь я не складываю оружия, Фред… Я не продамся, клянусь Богом, не продамся.

Фред Хофф весь побледнел. Кусая губы, он встал из-за стола и вышел из ресторана. Мак с тяжелым сердцем долго сидел на месте. Потом он пошел в редакцию «Уоркмен». Фред Хофф, согнувшись за столом, что-то усердно писал.

– Слушай, Фред, – сказал Мак, – я останусь еще на месяц. Сегодня же напишу об этом Мейси.

– Я знал, что ты останешься, Мак, ты не из дезертиров.

– Но только, старина, ты слишком многого от людей требуешь.

– Слишком многого – и то чертовски мало, Мак, – сказал Фред Хофф.

Мак пустил в машину новый рулон бумаги: Неделями, каждый раз как приходили от Мейси письма, он клал их не читая в карман. В своих письмах он ободрял ее, писал, что приедет сейчас же, как только найдут кого-нибудь ему на смену.

Под Рождество он прочитал все письма Мейси сразу. Все они были об одном – они довели его до слез. Он не хотел жениться, но адски трудно было прожить всю зиму в Неваде одному – а девок с него довольно. Он не хотел, чтобы свои ребята видели его таким угрюмым, и пошел в пивную, куда обычно сходилась ресторанная прислуга. В дверях его обдал ревущий столб пара и пьяного пения. У входа он наткнулся на Бена Эванса.

– Здорово, Бен, куда это тебя несет?

– Иду, как говорится, выпить.

– Вот и я тоже.

– В чем дело?

– Тошно чего-то до черта.

Бен Эванс захохотал:

Вот как? Ну и мне тоже… а тут еще Рождество.

Они пропустили три рюмки, но в баре было тесно и не чувствовалось праздника. Тогда они взяли пинту – на большее не хватило денег – и отправились к Бену.

Бен Эванс был смуглый, плотный, черноглазый брюнет, родом из Луисвилла, Кентукки. Он кое-чему учился и был автомехаником. В комнате стоял ледяной холод. Они присели на койку, закутавшись в одеяла.

– Да, вот и мы Рождество встретили, – сказал Бен.

– Скажи и за то спасибо, что нас не накрыл Фред Хофф, – усмехнулся Мак.

Фред на редкость хороший малый, честный, как стеклышко, и все такое, а только не дает парню погулять.

– А я думаю, что, будь у нас побольше таких, как Хофф, скорее бы чего-нибудь добились…

– Это конечно… Но, черт побери… Слушай, Мак, претит мне вся эта история, эта стрельба и все эти молодчики из ЗФГ, что шляются в Монтесума-клуб и обхаживают проклятого вашингтонского скеба.

– Да, но ведь никто из уоббли на это не пошел.

– Так-то оно так, да слишком нас мало…

– Тебе надо выпить, Бен, вот что.

– Взять хоть эту проклятую посудину – будь в ней, как говорится, вдоволь, и были бы мы готовы, так нет, мало… Вот и там, будь у нас достаточно таких, как Фред Хофф, была б у нас и революция, так нет, таких мало.

Оба хлебнули из бутылки, и Мак сказал:

– Слушай, Бен, случалось тебе обрюхатить девушку? Девушку, которую ты по-настоящему любил?

– Само собой, и не раз.

– И это тебя не заботило?

– Бог мой, Мак, да не будь девка последней шлюхой, разве она тебе позволит?

– Нет, я на это по-другому смотрю, Бен… Но, черт, сам не знаю, что мне делать… Очень, понимаешь, хорошая девушка, вот что…

– Не верю я ни одной… Был у меня приятель, женился он на такой вот. Водила его за нос и повсюду трезвонила, что от него беременна. Ну, он женился на ней, честь честью, а она оказалась чертовой шлюхой, и он еще от нее сифон заполучил. Уж мне можешь верить… Любить их и менять их – это для нашего брата самое подходящее дело.

Они прикончили пинту. Мак вернулся в редакцию и завалился спать, и виски обжигало все внутренности. Ему приснилось, что жарким летним днем он гуляет по полю с девушкой. Виски сладко жгло ему рот, пчелой жужжало у него в ушах. Он не был уверен – Мейси ли с ним или чертова шлюха, но только он чувствовал прилив теплоты и нежности; а она говорила ему тоненьким, сладко обжигающим голоском: возьми меня, милый, и он видел ее тело сквозь прозрачное газовое платье, и он склонился над ней, а она все лепетала: возьми меня, милый, сладко обжигающим жужжаньем.

– Эй, Мак, да проснешься ты когда-нибудь?

Над ним, растирая лицо и шею полотенцем, стоял Фред Хофф.

– Надо прибраться, прежде чем привалит сюда народ. Мак присел на койке.

– А в чем дело?

Его не мутило, но чувствовал он себя плохо, и это сразу было видно.

– Надрызгался-таки вчера вечером?

– Был грех, Фред… Пропустили малость, но ведь…

– Слышал, слышал, как ты, укладываясь спать, топтался тут, словно соглашатель.

– Слушай, Фред, что ты мне нянька, что ли? Сам не маленький.

– Вам всем нянька нужна, вот что… Хоть бы потерпели, покуда мы выиграем стачку, и тогда уже начинали вашу пьянку и возню с девками.

Мак сидел на краю койки, зашнуровывая ботинки.

Да какого черта мы все тут торчим? Для поправления здоровья, что ли?

Вот и я не знаю, какого черта торчит тут большинство из вас, – сказал Фред Хофф и вышел, хлопнув дверью.

Через несколько дней подвернулся еще один парень, знакомый с линотипом, и Мак уехал из Голдфилда. Он продал за пять долларов чемодан и праздничный костюм и вскочил на состав платформ, груженных рудой, который доставил его в Ладлоу. В Ладлоу он прополоскал рот от марганцевой пыли, пообедал и немного почистился. Он страшно торопился скорее доехать до Фриско: все время его преследовала мысль, что Мейси может покончить с собой. Он страстно хотел ее видеть, быть подле нее, ощутить, как бывало, ее пальцы, поглаживавшие его руку, в то время как они болтали, прижавшись друг к другу… После всех этих студеных, пыльных месяцев в Голдфилде он нуждался в женской ласке. Билет до Фриско стоил одиннадцать долларов десять центов, а у него в кармане было четыре доллара да несколько медяшек. Он попробовал поставить доллар в игорной какого-то кабачка, но тут же проиграл, весь похолодел от испуга и ушел.

Новости Дня VIII[63]

Профессор Феррер бывший директор Современной школы в Барселоне которого судили как главного вдохновителя недавней революционной вспышки приговорен к смертной казни и будет расстрелян в среду если приговор не будет отменен.

Кук все еще возлагает надежды на эскимосов говорят что внутренняя часть острова Лусона самое красивое место во всем мире ЧУДАКИ СНОВА ТОЛКУЮТ О ПОЛЮСЕ.