Черный жемчуг - Синтия Хэррод-Иглз

– Интересно, как они назовут тебя, – пробормотала она.

Несколько дней спустя младенец был окрещен Марией-Маргаритой.

– Это имя немного великовато для девочки, – пошутил Ральф, – не думаю, что ее когда-нибудь будут звать полным именем: она останется Дэйзи – маргариткой.

После своего поспешного и необычного появления на свет Дэйзи вскоре приобрела довольно приятную внешность. Одежду для нее пришлось покупать готовой, однако множество детских вещиц осталось еще от старших детей. Друзья и соседи постоянно навещали крошку, благословляя ее и восхищаясь, подолгу разговаривая с ее матерью, потягивая горячий, пряный напиток кодл. Гости приносили множество подарков, так как все любили новорожденных, и никто – от самых богатых до бедняков – не осмеливался явиться с пустыми руками. Людям доставляло радость, когда женщина разрешалась от бремени здоровым ребенком. Однако обряд крещения совершался тайно, после наступления сумерек; слуги охраняли все двери, и на церемонии не присутствовали посторонние, так как обряд проводился в домовой церкви по старым обычаям. Эдуард сказал, что это безумие, но Ральф только беспомощным жестом воздел руки к небу и спросил:

– Как же я мог отказать Мэри? Разве я мог окрестить свою дочь иначе, чем остальных детей?

Церковь украсили цветами – садовыми ромашками и маргаритками, осветили свечами, отбрасывающими маленькие снопики света среди бархатистой, напоенной ароматом курения темноты. Аннунсиата сидела среди памятников своим предкам, устремив глаза на высокий алтарь и собравшуюся вокруг него группу. Она чувствовала себя умиротворенной, исполненной спокойной радости, полностью причастной к тому, что происходило сейчас. Она не утратила своих чувств к девочке, которая так тихо лежала сейчас на руках у Руфь, пока священник произносил над ней древние слова, причисляя новорожденную к сообществу детей Божиих.

Крестные, Руфь и Эдуард, прокляли дьявола и все его дела ради ребенка. Отец девочки, Ральф, дал ей имя. Мэри наблюдала за таинством издалека, полускрывшись в тени, и на ее лице лежала печать усталости и удовлетворения. Ее пурпурное платье почти сливалось с чернотой неосвещенного угла, так что лицо и шея казались белыми, таинственными и как будто висящими в темноте. Ожерелье из черного жемчуга на ее шее создавало впечатление, что шея Мэри отделена от плеч. Аннунсиата сердито отбросила эту страшную мысль. Не следовало думать ни о чем, кроме хорошего, на крестинах Дэйзи, крошки Дэйзи, которой она помогала появиться на свет. Аннунсиата чувствовала себя так, как будто не Мэри дала девочке жизнь, а она сама. Мэри равнодушно отвернулась от ребенка. Аннунсиата смотрела, как крупная фигура Ральфа вырисовывается в свете свечей на алтаре, когда он брал ребенка из рук священника своими сильными, уверенными руками так легко, как брал бы новорожденного ягненка. Ральф был отцом, Аннунсиата матерью. Ее передернуло от такой мысли, и девушка начала шептать молитву, недовольная собой.

Когда таинство было окончено, Ральф подошел к ней и сказал:

– Вероятно, мне вновь придется благодарить вас, кузина. Если вы будете постоянно продолжать приходить мне на помощь, я окажусь в неоплатном долгу.

– Вы ничего не должны мне, – ответила Аннунсиата. Неестественным было бы уклоняться от его взгляда, но внезапно ей захотелось так сделать, хотя девушка не понимала, почему. Она знала Ральфа всю свою жизнь, он стал для нее почти старшим братом – насмехающийся, поддразнивающий, но балующий ее и помогающий в трудную минуту – так почему она неожиданно почувствовала испуг?

– Нет, это не так, – ответил Ральф. – Кроме того, я счастлив оказаться в долгу перед вами.

Нагнувшись, он поцеловал ее в щеку – это был дружеский, почти братский поцелуй, но он довершил смущение Аннунсиаты, и еще долго после этого она ощущала, как горит на ее щеке отпечаток губ Ральфа – как будто они были настолько горячи, чтобы опалить ее кожу.

Глава 6

Подошло время готовить сидр. Мэри постепенно оправилась, но на этот раз наотрез отказалась носить новорожденную на животе. По каким-то причинам она была настроена против девочки и совершенно не интересовалась ею. Лия просила Ральфа не беспокоиться – такое иногда случалось.

– Так иногда бывает с животными, осмелюсь заметить, хозяин. Тут уж ничего не поделаешь.

– К счастью для бедной крошки Дэйзи, у нее есть ты, – ответил Ральф. – Ты сможешь присмотреть за ней.

– Конечно, оставляйте ребенка со мной и возьмите хозяйку с собой на охоту. Так и должно быть. Мне будет легче не видеть, как хозяйка таскает малышку с собой повсюду.

Ральф усмехнулся.

– Тебе никогда не нравились ее варварские манеры, ведь так, Лия? Что ж, это нам подходит – я рад, что жена вновь будет со мной. Я уже соскучился.

Он устраивал пикники и охоты на молодых осенних оленей. Стояла теплая ясная осень, и Ральф радовался, что Мэри много времени проводит вне дома, так как она не совсем оправилась после родов. Ральф думал, что Мэри лучше всего было бы съездить домой, в Нортумберленд – она всегда страдала от тоски по дому – но времена были неподходящими для такой поездки. Огромная регулярная армия, которую Кромвель собрал за время своего правления, пребывала в состоянии возбуждения, ибо солдатам ничего не платили уже больше года, и по всей стране ходили слухи, что солдаты не слушаются командования, творя грабежи и насилие. В эти неспокойные времена и при отсутствии сильного правительства так же не было недостатка в жуликах и бродягах, поэтому дороги оставались небезопасными для путников.

Однако не в характере Ральфа было тревожиться о том, что он не мог изменить, и он забыл о положении в стране точно так же, как забыл об угрозах Макторпа. После крещения от него не последовало угроз, и Ральф с радостью позволил себе думать, что Макторп лгал, говоря о шпионе среди его слуг.

Узнав о беспорядках в армии, Эдуард пришел в неистовство – его реакция на неприятности всегда была прямо противоположна реакции Ральфа. Он испытывал страх и отчаяние, которые усугублялись при попытках скрыть их. Услышав о том, что на юге Англии начались волнения и постепенно двинулись в сторону севера, предвещая всеобщее смятение, Эдуард попытался забыться в вихре бешеных наслаждений и флирте с Аннунсиатой, которая тоже забыла обо всем на свете и останавливалась только при приближении скандала. Аннунсиата, будучи от рождения беспокойной и не выносящей скуки, охотно общалась с Эдуардом, а для него становилось все легче смело преследовать девушку.

В один не по времени теплый день они оказались вдвоем далеко от дома – дальше, чем Аннунсиата уезжала когда-либо прежде. Они удобно расположились на вершине холма, на короткой, вытоптанной овцами траве, которую невдалеке пощипывали надежно стреноженные Нод и Байярд. Осеннее солнце уже склонялось к закату, освещая серые камни стены, у которой они сидели, лениво наблюдая, как у подножия холма пробегает бурливая речушка. С одних полей урожай был уже убран, но у стены еще стоял дозревающий овес. Легкий ветерок пригибал колосья; среди длинных золотисто-зеленых стеблей росли полевые цветы, вплетая свои ароматы в волну запахов свежескошенной травы и чабреца.