Сквозь столетие (книга 1) - Антон Хижняк

Он обхватил ее за шею и притянул к себе. Они не обращали внимания на присутствующих. Да больные сами почувствовали, что они лишние, поспешно вышли из палаты, опираясь на костыли. Остался только один, лежавший в дальнем углу, да и тот отвернулся к стене и укрылся одеялом.

— Милый Никитушка! — промолвила Маша.

А он пристально смотрел ей в глаза и не знал, что сказать.

— Милый мой! Тебя следует поколотить, наказать! — улыбнулась задорно и погрозила пальцем. — Молчишь? Значит, провинился.

Хотел ответить ей, но не находил нужных слов. И не осмелился спросить, от кого она узнала о случившейся с ним беде?

— Машенька! Возьми табуретку!.. Ноги твои заболят, — попробовал помочь ей подняться с пола. И таки доказал свою силу. Как ни было больно, но сумел подняться, крепко оперся здоровой ногой на пол и поднял Машу как пушинку.

— Никитушка! — прошептала. — Опомнись! Тебе же больно! — А самой было приятно ощущать прикосновение его сильных рук. — Не двигайся! Я сама возьму табуретку.

Теперь они сидели рядом на койке.

— Что же ты молчишь? Рассказывай, что с тобой приключилось. Не молчи…

— Не буду молчать… Мы шли походом ночью, и надо было перебраться через глубокий ров, а там вода. Я и мои друзья солдаты схватили бревно, которое я нашел. Я думал, что сделаем мостик… Но поскользнулся, и бревно упало на ногу.

— И все?

— Все, моя милая. Меня, спасибо нашему врачу, привезли сюда… Лечат.

— Мама передала тебе привет и вот этот подарок. Она сама испекла для тебя пирожков. А я цветы купила на Невском. Куда их поставить?

Увидела на столе бутылку и быстро вставила в горлышко два цветка, а еще два поставила в стакан. Выбежала в коридор и принесла в большой чашке воды.

— Машенька! Спасибо за цветы, с ними словно весна в палату заглянула… Я хочу тебе сказать…

Маша притихла, придвинулась ближе к Никите и, как прежде, окинула его любящим взглядом.

— Слушаю, Никитушка…

— Я хочу сказать тебе… Сказать… Сказать, что люблю тебя.

Она ничего не ответила, только еще сильней прижалась к нему и склонила голову ему на плечо.

— Слушаю, мой милый… Ну, говори же… Говори… — с волнением шепчет Маша на ухо, обдавая Никиту горячим дыханием.

— Люблю… люблю тебя и хочу… — замолчал, смутившись. — Хочу, чтобы ты была моей… моей женой…

— И я хочу, чтобы ты был моим мужем.

Они замерли на какое-то мгновение, не отрывая глаз друг от друга. Первой пришла в себя Маша, горячо поцеловала Никиту и произнесла, улыбаясь:

— Никитушка! Любимый мой! Вот видишь, какое у нас сватовство — без свах и кумушек.

И он улыбнулся, обняв ее.

— Машенька! Я все время вспоминал тебя, но не знал, что ты… Что ты обо мне думаешь… Что ты… моя!

— Твоя, Никитушка! Разве ты забыл, что я сказала тебе — твоя жена. Забыл?

— И я твой навсегда… А как ты узнала, что я здесь?

— Мне сказал фельдфебель Петрушенков, он и сюда меня проводил, и с профессором познакомил.

— Петрушенков? — воскликнул Никита. — Добрый он человек… Это я давно знал. А как же ты с ним встретилась?

— Встретилась… — лукаво усмехнулась и добавила: — Пошла в полк и попросила вызвать фельдфебеля Петрушенкова. Он вышел и сказал, что ты в лазарете.

— И как ты назвалась — моей сестрой?

— Сестрой! Еще что придумал! Я сказала, что я твоя невеста…

В дверь заглянул Митрофан Иванович:

— Мадемуазель…

Маша подхватилась с койки.

— Простите, господин профессор… Я задержалась…

— Ничего, ничего… Я хочу вам сказать… — Он запнулся и продолжал, глядя в пол: — Хочу сказать вам правду. Простите меня, старика, но я должен сказать вам правду.

Маша побледнела.

— Не волнуйтесь! — успокоил ее. — Вашему жениху придется распрощаться с гвардией… Понимаете, нога повреждена. А дома будет героем. Будет ходить и работать. Только немного прихрамывать… Да это не такое уж и большое горе. Главное, чтобы руки были и голова светлая. Мы еще немного подлечим его и выпишем из нашего госпиталя. И тогда он — вольная птица.

— Спасибо, спасибо, дорогой профессор! — Маша схватила руку Митрофана Ивановича, хотела поцеловать.

— Ну-ну, мадемуазель! Что вы! Я лечу его, как своего сына. Он мне понравился. Понимаете, я на войне в Севастополе видел такого, как и он, молодого матроса, ему оторвало ногу осколком французской бомбы. Мы спасли его. А ногу потерял… Ушел от нас на деревяшке, но остался жив. Его лечил наш знаменитый доктор, профессор Пирогов, а мы учились у Николая Ивановича. Большой мастер был Николай Иванович Пирогов… Да! Так о чем я? Да, да, о вашем женихе. Завидую его молодости. Такой герой! У него и здоровье, и сила, и красота! Завидую! Завидую! Хорошего парня вы полюбили. Пожелаю вам обоим счастья и согласия в вашей жизни. А мы скоро его выпишем. Мы советовались с полковым врачом Петром Федоровичем. Подготовим проездные документы, и пускай едет на свою Полтавщину… Извините, мадемуазель… Может быть, я что-то лишнее сказал?

— Нет, нет, профессор, ничего лишнего! — улыбнулась Маша, радостно посмотрев на Никиту.

— Тогда до скорого свидания! Мне надо идти. Вы можете еще посидеть с нашим красавцем. И разрешаю вам приходить к нему в любое время. Вот я написал записку, покажете — и вас тотчас же пропустят.

Этими словами профессор еще больше обрадовал Машу. Как только он вышел, она обняла Никиту и стала осыпать его поцелуями.

— Отпустят! Отпустят! Ты рад, Никитушка?

— Рад, моя голубка.

— А то, что ты будешь немного прихрамывать, как сказал профессор, это ничего?

— Ничего, Машенька.

— А почему ты вдруг погрустнел? А? Скажи.

— Я думаю о тебе… Как же я могу уехать на Полтавщину, оставив тебя здесь?

— Я не останусь здесь.

Обрадованный Никита подскочил на койке, но, скривившись от боли, снова лег.

— Машенька! Как это — не останешься?

— Не останусь, поеду с тобой.

— Со мной? В нашу Запорожанку?

— В вашу! Нет, в нашу Запорожанку! Не бойся! Меня ничто не пугает. Только быть бы с тобой, Никитушка! — прижалась к нему. — Ты научишь меня снопы вязать. Да? Научишь, как надо картошку сажать, борщ варить. Ты рассказывал, какой вкусный борщ варит твоя мама. Научишь меня корову доить. Да? Научишь, мой любимый?

По одному начали входить в палату соседи Никиты.

— Хлопцы! Вы нам не мешаете. Маша скоро уйдет домой. Ложитесь на свои койки.

— И я скоро покину вас. Простите за беспокойство.

Солдаты укладывались на своих койках, а Маша шепталась с Никитой.

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— Хочу.

— Я буду верной женой, буду делать все, что ты прикажешь, только бы быть вместе с тобой.

— Машенька! Зачем это слово «прикажешь»? Ты сама знаешь, что надо делать, чтобы жить в согласии… — Он нежно обнял ее. — А скажи мне, Маша, почему тогда, когда я рассказал тебе о Каракозове и о Мотре, ты не хотела со мной разговаривать и стала… стала какой-то…

— Какой, мой милый?

— Чужой.

— Глупенький мой! Что ты выдумываешь! Чужой! Тебе не стыдно произносить это слово? Неужели забыл тот вечер, когда я отдала тебе всю себя? Слышишь, всю себя! А тогда, когда ты сказал о смерти Мотри, разве я могла вести себя иначе? Разве я могла тогда радоваться из-за того, что ушла из жизни Мотря? Скажи… Человек должен быть человеком и не строить свое счастье на несчастье других… Я переживала за тебя и за Мотрю… Бедная женщина! Как она страдала!.. Но она хороший человек!.. Это ведь она убила подлеца! Да?

— Да, — едва слышно выговорил Никита. — Она убила его и себя…

— Таких людей мало, — задумчиво промолвила Маша. — Они редко встречаются… Что не поддаются обстоятельствам, не плывут по течению…

— Я хочу сказать тебе, дорогая моя Машенька… Сказать, что здесь, в Петербурге, рядом с тобой я стал совсем другим человеком. Стал иначе смотреть на жизнь… Увидел что-то новое… это ты меня научила… Человек должен размышлять.

— Никитушка! Это не я, а Аверьян. Ты же говорил, что он часто беседовал с тобой.

Они разговаривали тихо, шептались, чтоб не слышали Никитины соседи.

— Рассказывал… И про того… — Не успел договорить, потому что Маша ладонью закрыла ему рот. Никита понял, почему она так сделала. Он и сам не собирался называть фамилию того смелого человека, который возле Летнего сада поднял руку на царя. Но было приятно чувствовать прикосновение ее пальцев.

…Маша почти каждый день проведывала Никиту и несказанно обрадовалась, когда профессор объявил о дне его выписки из госпиталя.

Профессор ходил по своему кабинету, пощипывал бородку.

— Мадемуазель, я понимаю вас и сочувствую вам. Что вам сказать… Мне впервые пришлось столкнуться с такой… гм… гм… ситуацией. Значит, вы хотите обвенчаться и просите моего совета? Если это настоящая любовь, то пусть вам бог поможет. Я узнавал, как это делается. Ваш гвардеец еще на военной службе. Мы его выписываем, он отправится в полк и по уставу должен просить разрешение у командира полка на женитьбу. Да, да, не удивляйтесь. Если разрешит командир, то вас обвенчают в полковой церкви. Я уже говорил с командиром, рассказал о вашем желании стать… гм… гм… супругой солдата императорской гвардии. Просил командира. Он тоже, ну как сказать… растерялся. Такого еще не было в полку, чтобы рядовой солдат женился на девушке из дворянского сословия. А потом, имейте в виду, вы теряете все свои права, вас лишат дворянского звания, и вы будете… Ну как вам сказать, будете в крестьянском сословии. Это не страшит вас?