Формула счастья - Олег Коряков

— Это во Владивостоке?

— Да. И ещё где-то есть филиал. Дед задумался.

— Что ж, — молвил он наконец, — отправляйся. Кстати, и наши там недалеко, может, повидаешься с ними.

— Если бы папа взял меня на глубоководную станцию!.. — Это была давняя мечта Ярослава.

Юрий Игоревич был настроен более деловито.

— Когда летишь?

— Наверное, завтра. А Рано и Анд — на Памир. Мне тоже очень хотелось туда, но архив важнее, верно?

— Смотри сам, — небрежно бросил дед; он был бы недоволен, если бы Яр отступил от задуманного.

— На Восток, уже решено, — весело сказал Ярослав: он и без слов бы понял деда.

— Ну ладно. — Юрий Игоревич задвинул самописец в стенную нишу и уселся в своё любимое кресло. — Поболтаем? Все равно заканчивать сейчас статью я не буду. Пообедаем — и я повезу тебя в гости. Ярослав взглянул вопросительно.

— Позднее узнаешь, — успокоил дед, — не бойся.

— Я не боюсь, — усмехнулся внук, — я ведь весь в тебя.

Они были большие друзья, эти два человека. И напрасно Иван поджидал своего племянника. Ярослав с дедом настолько увлеклись разговором, что не заметили даже, как мимо, приветственно помахав им, по садовой тропке прошла Анна Александровна.

Дед любил разговаривать с внуком. С ним он мог толковать на любую тему. Но чаще всего они рассуждали об истории человечества, и мудрая, неприметная снисходительность деда к чересчур категоричным, от незнания, высказываниям внука вполне уживалась с почти мальчишеской страстностью, с которой Юрий Игоревич мог доказывать свои полуфантастические гипотезы. В кабинет заглянула Анна Александровна. — Даже питекантропы старались обедать каждый день, — напомнила она.

Дед крякнул и смешливо почесал затылок… За обедом Иван поглядывал на отца и племянника хмуро: ему так и не удалось показать Ярославу свою коллекцию бабочек. А Юрий Игоревич, поддразнивая жену, толковал о возможностях регуляции состава земной атмосферы. Поддразнивая — потому что это было близко к предмету их постоянных споров на тему, заводить ли в доме установку для кондиционирования воздуха. Юрий Игоревич был против.

Он вообще был одним из наиболее ярых и последовательных сторонников всего естественного. Громадное наслаждение доставлял ему дом, в котором они жили, — его сухие просмоленные стены из сосны, не тронутой ни краской, ни штукатуркой, источали, казалось, все ароматы девственного леса. Тут, впрочем, Крылов не открывал Америки: недавно Высший совет гигиены и здоровья рекомендовал строительство всего жилья в стране, за исключением необходимости, вести из дерева. Накопление лесных ресурсов и полная замена дерева в промышленности искусственными материалами позволяли то, что ещё несколько десятилетий назад считалось роскошью…

— Да, Анна, — вдруг вспомнил дед, — Яр летит на Восток.

— К родителям? — живо повернулась Анна Александровна к Ярославу.

Он объяснил ей цель поездки.

— Мы не можем не искать, — сказал он. — Теперь это важно не только для Андрея — для всех нас… И ещё у нас спор… — Ярослав взглянул на бабушку смущенно. — Рано говорит; их дружба, Инги и Даниила, порвалась окончательно. Она говорит, у неё интуиция. А я не верю в это. Я считаю, юношеская дружба самая прочная.

— Ну, уж это выясняйте друг с другом, — усмехнулся дед.

И Ярослав покраснел.

Анна Александровна взглянула на внука светло и грустно.

Ярослав сказал сердито:

— А этот чудик Анд говорит: «Давайте я заложу все данные об Инге и Данииле в анализатор — он даст ответ».

— Для этого в анализатор надо заложить человеческие сердца, — улыбнулась Анна Александровна.

После обеда, полюбовавшись бабочками Ивана, они приготовили посылку на океан — ту удивительную водоросль, жарким из которого угощала их однажды Анна Александровна.

— В море их, на простор! — сказал Юрий Игоревич. — Только копию дневника наблюдений пусть высылают мне. Мы эту штуку ещё улучшим, есть кое-какие мысли…

Солнце уже покатилось на закат, когда Ярослав с дедом подъезжали к городскому центру. К удивлению Ярослава Юрий Игоревич свернул к их дому.

— Недогадливый ты парень. — Дед смешно сморщил нос.

— К Рано? — вспыхнул Ярослав.

Она ждала их: с Юрием Игоревичем была договоренность — он хотел познакомиться с её новыми музыкальными миниатюрами. Рано принарядилась: тонкая нитка старинного ожерелья матово переливалась на шее. Высокая ваза на столе была наполнена фруктами.

— Будете слушать? — робко спросила Рано у Крылова. Он кивнул. Она нажала кнопку — широкое, во всю стену, окно зашторилось, комната погрузилась в полумрак.

— Так лучше, — сказала Рано и подсела к электроле.

Она казалась поникшей, взгляд её тихо блуждал по клавиатуре.

Потом возникли первые, неуверенные, какие-то встопорщенные звуки. Экран над электролой дрогнул и отозвался неровными всплесками густо-сиреневого цвета. Музыка, казалось, нащупывала русло. Звуки становились более плавными и быстрыми, сквозь синкопические аккорды пробивалась мелодия; на экране заструилась бегучая волна цветовых гамм. Теперь от него уже трудно было оторвать взгляд. Казалось, цвет пел. Смутное беспокойство и грусть завладели Ярославом.

Рано преобразилась, она уже вся отдалась музыке и жила в том, своем мире.

Ярославу что-то мешало, комната стала тесной. Меж стен громоздились и рушились то исступленно-горячие, то нежно-озорные, то нежданно меланхолические звуки. Цветовой каскад на экране кричал и пел. Что-то грозное грянуло вдруг; экран взвихрился. Тяжкой поступью грохотало неведомое. Звуки стали багрово-черными. Лишь слабая трепетная струйка голубого чуть слышно звенела и билась. Но постепенно она ширилась и наливалась силой. Грохот откатывался все дальше, как гроза в изменчивом июльском небе. Величаво-раздольная мелодия раздвинула стены. Ярославу стало легко, словно птице. Светлый прозрачный аккорд завершил всё.

Они долго молчали.

— Что это? — тихо спросил Юрий Игоревич.

— Не знаю, — сказала Рано. — Просто так — этюд. Что-то о жизни.

И они снова замолчали.

— Сыграй это… ну… ты знаешь.

Все повернулись на голос. Оказывается, Андрей был тут же. Он стоял, прислонившись к стене у двери.

— Ты растерял слова? — прищурилась Рано и передразнила: «Это, ну, знаешь».

— Играй, играй, — миролюбиво сказал Андрей.

Рано опять замерла над клавиатурой, потом начала. Теперь Ярослав не спускал глаз с неё. Она была по-настоящему прекрасна. Движения рук, едва уловимые повороты тела, взгляд — все было исполнено мысли и чувств, все было одухотворено. И это её состояние неведомыми путями передалось Ярославу, весь он словно бы пронизался торжеством духа, воплощенным в музыку…

Таким, чуточку отрешенным от окружающего, он вслед за дедом вышел через час на улицу. Рано пошла с ним. Андрей остался дома — колдовать над своими любимыми математическими формулами.

Город уже отдыхал. На улицах было пустынно; светло-шоколадный лоснящийся каупласт на движущихся тротуарах бежал привольно и освобожденно, без людей. Зато ожили и стали многолюдными парковые секции и открытые эстрадные павильоны. У фонтанов уже включили вечернюю подсветку, и они вспыхивали и горели, словно громадные неземные цветы.

— Двинемся на Озеро? — сказала Рано. Ярослав взглянул на неё и рассмеялся:

— Я только что подумал об этом.

Из электролета они вышли в парке.

Невесомые волнешки умиротворенно плескались о берег. Скрытая от солнца прибрежная вода казалась синей, а вдали, убегая к невысоким пологим горам на том берегу, была белесой и искрилась.

Они присели возле самой воды.

Рано задумчиво склонила голову.

— Теперь я, как только приду сюда, всегда вспоминаю их. А ты?

— А я их просто не забываю, — сказал Ярослав.

— Ну ещё бы! Ты же влюбился в Ингу.

— Ага… Как в сестру.

— А я в Даниила — нет. И правильно, что они поссорились.

— Ты мне это уже говорила…

— Постой. Вслушайся… Тише дыши!.. Слышишь, какой многотонный перезвон в шуршании волн? У них какой-то свой разговор.

«Это у тебя свой разговор с ними», — ласково подумал Ярослав.

— Ты знаешь, — Рано осторожно прикоснулась к его руке, — я несколько дней билась… Мне захотелось написать что-то о будущем. И ничего не получается. Совершенно ничего.

Ярослав смотрел на неё выжидательно.

— Я думала, это от моей тупости. А потом решила, что нет… Вот ты как представляешь людей будущего?

— Я о них думал, — сказал Ярослав. — Они будут лучше нас. Светлее душой. Умнее. Сильней духом… И все, конечно, будут музыкальны.

Она улыбнулась его самокритичной шутке, но тут же досадливо махнула рукой:

— А! Это слова. Общие понятия. Логика. Для музыки этого мало. Изобразить будущее в музыке я не могу, потому что передаю свои, сегодняшние эмоции и мысли. А какие они будут потом, у людей будущего? Светлее, гармоничнее — да, это я тоже понимаю. Но понимать — недостаточно, надо чувствовать.