Формула счастья - Олег Коряков

Я преклоняюсь перед ними — теми учеными, инженерами, пилотами, которые скромно, в безвестности — мы не знаем даже их имен — готовят подвиги, изумляющие мир. Успехов вам, дорогие товарищи!..

А я теперь буду «шишкой», «начальством». Оля вызывала меня не по какому-нибудь пустяку. Я пришла — она говорит:

— Идем к секретарю.

Я струхнула:

— Зачем?

— Пошли, пошли. Там узнаешь.

И вот вам результат: со следующей недели я выхожу в райком комсомола на работу! В декретный отпуск идет технический секретарь; я буду её заменять. Что ж, это интересно и полезно. Лично я довольна.

Сто раз «ура!» В космосе — женщина! У меня на столе уже красуется её портрет — Валентина Терешкова.

У всех женщин праздник. Получше, чем день Восьмого марта.

Вчера была у Венедикта Петровича. Дядя Веня больной «ходячий»; мы сидели в скверике у больницы. Уже когда он со мной прощался, сказал:

— Ты бы черкнула Даниилу.

— Зачем?

Он долго и внимательно смотрел на меня блестящими выпуклыми глазами, потом сказал устало и горько:

— Ну, как знаешь…

С его разрешения я начала учиться печатать на машинке. Пока «давлю клопов», но надеюсь, что за педелю чему-нибудь научусь.

Папа получил от Павла Иннокентьевича письмо. Большое и весёлое. Нога у Даниила почти совсем зажила. Собирается на лето поступать на работу.

Теперь я знаю его адрес. Ну и что?

Вчера с Володей были в кино, потом ели в кафе мороженое. Я, должно быть, перехватила лишнего — что-то болит горло.

Вадим, оказывается, уехал — перевелся в Пермь. Жук!

Машинистка из меня, по-моему, получается. Конечно, надо тренироваться и тренироваться.

Вот я и начала работать. Конечно, не по-настоящему. Весь день мне помогала Клава, которую я буду заменять. Вводила в «курс дел». Милая остроносенькая девушка (ну, скажем, не совсем девушка — через два месяца станет мамой). Она знает и умеет всё на свете. Удивительная память: помнит, наверное, тысячи фамилий и телефонов.

Народ в райкоме хороший — простой и весёлый. Мне нравится второй секретарь — Николай Ястребов. Спокойный, уравновешенный и остроумный.

Все-таки повезло мне. Я рада. Оля щурится и улыбается.

Сегодня работала уже без Клавы. Ох, как мне её недоставало! Не работа, а сплошное горе. Как бы меня не вытурили.

Никакая я, оказывается, не работница. Ничего не знаю, с людьми разговаривать не умею, все валится из рук. Понадобилось напечатать две бумаженции, так в каждой я наляпала штук по пятнадцать опечаток. До чего было стыдно, когда Николай Петрович перепечатывал! Я ревела, а он меня утешал. Позор! Зачем я так легкомысленно согласилась? Думала: ну, технический секретарь, пустяки, конечно, справлюсь. Папа говорит: терпи, привыкай. Говорить-то легко. А мне стыдно людям в глаза смотреть. И главное — работа страдает. Все-таки райком!..

Сижу на работе. Все давно разошлись, только Николай Петрович и Оля философствуют о чем-то в соседней комнате. Я задержалась — перепечатывала списки командиров комсомольских патрулей. Вчера тоже пришлось почти весь вечер провести в райкоме.

Помаленьку начинаю привыкать. Все-таки хорошо, когда вокруг такие внимательные, всё понимающие люди. Теперь я готова в лепешку расшибиться, чтобы все было ладно. Но «расшибиться» — ведь этого мало…

Дневник я принесла сюда и держу в сейфе. Это, наверное, не полагается, но что ж тут страшного? У Клавы, например, в сейфе лежали губная помада и пудра.

…Ушли. Николай Петрович ругался, что я сижу, хотел прогнать, но я уговорила. Сказала, что дел осталось только на полчаса, не хочется оставлять на следующую неделю.

Сегодня в райкоме был Саша Петряев. Не у меня, конечно. Но я все-таки поймала его, расспросила.

Оказывается, он, Яша Шнейдер и ещё трое из наших «искателей» включены в отряд «Веселые голоса». Это райком организовал такую группу.

Что-то вроде того, о чем когда-то говорил мне папа.

Их восемнадцать человек. Идут по определенному маршруту, с палатками, с запасом провианта. Будут отдыхать и попутно проводить в селах, деревнях, ну полевых станах беседы и давать концерты.

— Придем в колхоз, день покосим, а вечером — даёшь музыку!

У них с собой портативный магнитофон и набор пленок с песнями, частушками и прочим эстрадным репертуаром.

Как это я проморгала? Интересная штука.

Таких отрядов из нашего района посылают пять. На три недели. Потом, наверное, пойдут другие.

Еще Саша сказал:

— Даниил о тебе спрашивает.

— Ну?

— Что «ну»? Дескать, как дела. Вот и все.

— Передавай привет, — сказала я равнодушно.

— Ладно.

Вот так, Даня. Привет — и всё. Опять хочется реветь.

Вчера были с Володей в парке. Купались, дурачились в комнате смеха. Очень глупая комната. И мне было совсем не весело. Смеялась я только для Володи. Впрочем, и он был весьма кислый.

Видели Светку с какими-то ребятами. Вот она весёлая. А что ей не веселиться?

— Ты какая-то… повзрослевшая, что ли, — сказал мне Володя.

— А как же! — сказала я. — Начальство!

— Так ты и не поедешь к нам на дачу?

Тут я сообразила, что он же должен быть на даче, а почему-то не уехал. И поняла: из-за меня. Но мне этого не надо. Ведь просто скучно было бы одной идти в парк, вот поэтому я позвонила ему вчера, позвала. У меня вдруг окончательно испортилось настроение.

Дома прибиралась в столе, нашла запись недоигранной партии в шахматы с Даниилом. ещё в апреле играли, тренировались «по всем правилам». И сразу вспомнила его, — он тогда был молчаливый, серьёзный и грустный…

Последние строчки в этой тетради. Она для меня заветная.

Я, наверное, действительно повзрослела за это время.

Сейчас, милая, пойдешь в сейф. В темноте, одна, под замком за толстенной стальной стеной… Бедная!

Что-то будет в пятой?..

СЛЕДЫ ВЕДУТ НА ВОСТОК

Уже около часа Иван слонялся по саду возле отцовского кабинета.

Парнишка ждал Ярослава, своего племянника. Было немножко удивительно, что отец разговаривает со своим внуком в это время. Обычно до обеда Юрий Игоревич занимался только работой.

Кабинет у него был просторный и светлый. Два стола — письменный и лабораторный — стояли у прозрачной пластмассовой стены, обращенной в сад. Вдоль других стен выстроились стеллажи с повседневно необходимой справочной литературой, картотекой и фонограммами. Дед не любил работать в служебном помещении, он работал дома.

Когда Ярослав зашел в кабинет, Юрий Игоревич, прохаживаясь, диктовал самописцу какую-то статью. Записывались оба варианта — звуковой и печатный. Сделав предостерегающий жест: «подожди, не мешай», — старик произнес ещё несколько коротких отточенных фраз, затем выключил механизм.

— Ну, здравствуй, архивариус, — повернулся он к внуку. — Как дела?

— Не очень…

Юрий Игоревич ещё прошелся по комнате, глянул на Ярослава из-под густых седеющих бровей:

— Никаких следов?

— Кое-какие есть.

— Ну, рассказывай. Лациса вконец измучили?

Лациса? Ну, скорей он сам кого-нибудь измучит, этот упрямый и дотошный старикан. Находку и заботы ребят хранитель архива принял близко к сердцу — как свои. Он тоже прочёл тетради дневника и тоже загорелся мыслью отыскать дальнейшие следы этих двух молодых людей из прошлого века.

Поиски, однако, были безрезультатными. Ни в основном фонде, ни во вспомогательных больше не нашлось никаких документов, которые касались бы Инги Холмовой или Даниила Седых. Правда, Лацису удалось найти кое-что иным путём. В старом библиографическом каталоге оп обнаружил упоминание трудов Д.П. Седых по океанографии. Это было издание 1987 года.

— Так и написано: «Д.П.»? — обрадовался Ярослав. — Даниил Павлович?

— «Д.П.», — кивнул Лацис. — Профессор Д.П. Седых.

— А Инга Холмова… В том каталоге…

— …о ней, разумеется, ничего нет, — закончил за него Лацис. — И «Д.П.» может означать: Дмитрий Петрович, Денис Порфирьевич, Дормидонт Поликарпович, Пантелеевич, Пантелеймонович…

— Не может быть! — испуганно воскликнул Ярослав. Они решили обратиться в Центральное архивное управление. Ответ оттуда не был особенно утешительным, но всё же оставлял какую-то надежду. Москва рекомендовала обратиться в Дальневосточный морской архив.

— Ну и что ответили вам дальневосточники? — поинтересовался Юрий Игоревич.

— Ничего… Мы и не запрашивали.

Дед непонимающе вскинул брови.

— Я думаю лететь туда. Ты как на это посмотришь?

— Это во Владивостоке?

— Да. И ещё где-то есть филиал. Дед задумался.