Падающий - Дон Делилло

Никто не сомневался в его мастерстве, координирующем руки, глаз и разум. Никто не пытался подсчитывать вместе с Терри Ченом, даже в угрюмой пучине ночи никого не посещало подозрение, что при подсчете выигрышей в хай-лоу Терри Чен хотя бы раз в жизни может ошибиться.

После самолетов Кейт разговаривал с ним по телефону, два раза, перекинулись несколькими словами, и только. Потом они вообще перестали созваниваться. О других игроках — пропавших без вести или пострадавших — сказать было вроде нечего, а отвлеченные темы, которые они могли бы обсуждать, не испытывая неловкости, как-то не шли на ум. Их общим языком был лишь покер, а с покером теперь покончено.

В классе ее одно время звали Разиней. Позже — Цаплей. Не в насмешку — не факт, что в насмешку; чаще всего к ней так обращались друзья, порой с ее же подачи. Она любила кривляться, пародируя модель на подиуме: острые локти, костлявые коленки да брекеты на зубах. Когда ее тело начало округляться, в город иногда наезжал отец, дочерна загорелый Джек, широко раскидывал руки, увидев ее — существо в очаровательную пору расцвета, обожаемое Джеком до последней клеточки, до последней капли крови. Потом он снова уезжал, но она помнила эти встречи, его осанку и улыбку, как он стоял, чуть согнув ноги в коленях, как выставлял челюсть. Он раскидывал руки, и она робко падала в его тесные объятия. Джек всегда был такой — обхватывал ее и тряс, в глаза заглядывал так глубоко, что иногда казалось: пытается понять, кто она и что их связывает.

Она была скорее брюнетка, не похожая на него, большеглазая и широкоротая, смотревшая на жизнь так серьезно, что люди порой пугались. Она была готова вдумываться в любое учение, любую идею. Это у нее от матери.

Отец Лианны часто говорил о ее матери: «Женщина сексапильная, только зад подкачал».

Лианна обожала эту запанибратскую вульгарность, приглашение разделить сугубо мужской взгляд на вещи, бесцензурность аллюзий, лукавство рискованных прибауток.

Нину в Джеке привлек его взгляд на архитектуру. Они познакомились на маленьком острове в северо-восточной части Эгейского моря, где Джек спроектировал комплекс белых оштукатуренных особняков для поселка художников. «Кучка домов на обрыве кажется с моря композицией из геометрических тел, почти неуловимо искаженных: словно аксиомы Евклида приспособили к миру элементарных частиц», — написала в статье Нина.

Здесь, на жестком топчане, во второй приезд и была зачата Лианна. Джек рассказал ей об этом, когда Лианне было двенадцать, и больше не затрагивал эту тему, пока не позвонил из Нью-Гемпшира, спустя десять лет, и сообщил ту же информацию теми же самыми словами: ветер с моря, жесткий топчан, долетавшая снизу, с набережной, музыка — какая-то восточная, в греческом стиле. Он позвонил за несколько минут или за несколько часов до того, как заглянуть в огнедышащее дуло ружья.

Они смотрели телевизор без звука.

— Мой отец застрелился, чтобы в моей жизни никогда не наступил день, когда он не смог бы меня вспомнить.

— Ты в это веришь.

— Да.

— Тогда и я верю, — сказал он.

— Ведь когда-нибудь он перестал бы меня узнавать, это факт.

— Верю, — сказал он.

— Вот почему он так поступил, только ради этого.

После лишней рюмки вина ее слегка развезло. Они смотрели ночной выпуск новостей; когда реклама закончилась, Кейт хотел было включить звук, но раздумал, и они молча смотрели, как на фоне унылого пейзажа, в Афганистане или Пакистане, корреспондент, оборачиваясь, указывает на далекие горы.

— Надо раздобыть ему книгу о птицах.

— Джастину, — сказал он.

— Они проходят птиц. Каждый ребенок должен выбрать себе птицу, и именно ее будет изучать. Это будет его или ее пернатое позвоночное. Его позвоночное — у мальчика. Ее позвоночное — у девочки.

На экране мелькали стандартные кадры — истребители, взлетающие с палубы авианосца. Он дожидался, пока она попросит его включить звук.

— Он говорил о пустельгах. Это что за зверь? — спросила она.

— Мелкий сокол. Мы их видели на проводах, когда ехали, где-то на Дальнем Западе… тогда, в другой жизни.

— В другой жизни, — повторила она, и рассмеялась, и, с силой оттолкнувшись от кресла, пошла в ванную.

— Не выходи оттуда безо всего, — сказал он, — дай мне посмотреть, как ты будешь раздеваться.

Флоренс Дживенс стояла и смотрела на матрасы, штук сорок-пятьдесят, разложенные рядами в угловом зале на девятом этаже. Люди испытывали их, кто на мягкость, кто на жесткость, — в основном женщины: присаживались и слегка подпрыгивали на месте, или ложились ничком. Флоренс не сразу заметила, что Кейт стоит рядом с ней, вместе с ней смотрит.

— Ты вовремя, — сказала она.

— Это ты вовремя. А я здесь уже не первый час, — сказал он, — на эскалаторах катаюсь.

Они пошли между рядами. Иногда она останавливалась взглянуть на этикетки и ценники, надавить ладонью на пружины.

Он сказал:

— Валяй, ложись.

— Как-то не хочется.

— А как иначе ты узнаешь, что тебе именно этот матрас нужен? Погляди по сторонам. Все так делают.

— Если ты ляжешь, то и я лягу.

— Мне матрас не нужен, — сказал он. — Матрас нужен тебе.

Она пошла дальше. Он стоял и смотрел. В зале было десять или одиннадцать женщин, которые лежали на кроватях, подпрыгивали на кроватях. Кроме них, подпрыгивала и перекатывалась по матрасам одна пара, мужчина и женщина: пожилые, деловитые, пытались определить, разбудят ли друг дружку беспокойными метаниями во сне.

Робкие женщины присаживались на матрас и, спустив ноги, подпрыгивали один-два раза. Но некоторые, скинув плащи и туфли, валились, как подкошенные, на какой-нибудь «Ортопед-плюс» или «Золотой сон» и скакали вволю, то на одной стороне двуспального матраса, то на другой, и Кейт подумал, что тут занятно, удивительные вещи творятся в отделе матрасов в универмаге «Мейсиз», и посмотрел в другую сторону — а там тоже подпрыгивали еще восемь или девять женщин, один мужчина, один ребенок, проверяли удобство и добротность конструкции, не проваливается ли под спиной, не раздражает ли поролон на ощупь.

Флоренс уже там — сидит на краю кровати. Улыбнувшись ему, откинулась назад. Подпрыгнула, повалилась, изображая стеснительность в зале, где интимное вынесено на публику. Недалеко от Кейта стояли двое мужчин. Один из них что-то сказал другому. Сказал по поводу Флоренс. Что именно, Кейт не услышал, но это было неважно. Их позы, их пренебрежительные взгляды — ему стало ясно, что речь о Флоренс.

Кейт находился в десяти шагах от них.

Он произнес:

— Эй, мудак.

Они с Флоренс договорились встретиться здесь, наскоро перекусить где-нибудь неподалеку и разойтись по своим делам. Ей надо к врачу, ему — забрать Джастина из школы. То было свидание без шепота, без прикосновений, среди катающихся по кроватям незнакомцев и незнакомок.

Кейт снова произнес ту же фразу, погромче, и подождал, пока до мужчин дойдет. Занятно, как изменилось разделяющее их пространство. Ага, теперь они на него уставились. Тот, который что-то сказал про Флоренс, был толстый, в блестящем дутом пуховике: словно из пакетов для хрупкой посуды сшит. По проходу мелькали люди — размытые цветные пятна.

Оба мужчины смотрели на него. Воздух раскалился, наэлектризовался, толстяк в дутике хмуро насупился. Женщины подпрыгивали на матрасах, но Флоренс все видела и слышала: присела на край, не сводя с них глаз. Второй что-то говорил грузному, тот слушал, но не шевелился. Кейту было достаточно просто стоять и смотреть. А потом оказалось: нет, недостаточно. Он подошел и врезал толстяку. Подошел, остановился, приготовился и, слегка размахнувшись, ударил правой. Ударил в скулу, всего разок, потом попятился, выждал. К горлу подступила злость. Соприкосновение распалило, захотелось продолжить. Он приподнял руки, выставляя ладони: мол, вот он я, валяй. Потому что, если кто угодно хоть словом заденет Флоренс, или поднимет на нее руку, или оскорбит ее, Кейт его убьет.

Мужчина в дутике, отшатнувшись, столкнулся со своим спутником. Потом развернулся и пошел в атаку, пригнув голову, расставив руки, точно мотоциклист, и прыжки на кроватях во всех рядах, от края до края, прекратились.

Кейт остановил его, опять ударив правой, на сей раз в глаз, а мужчина обхватил его и приподнял, на дюйм-два, и Кейт начал молотить его по почкам — удары в основном амортизировались дутиком. Со всех сторон их обступили: по проходам бежали продавцы, и охранники, и грузчик, бросивший свою тележку. Странное дело: в общем хаосе, после того как их разняли, Кейт почувствовал легкое прикосновение к своей руке, чуть выше локтя, — и сразу понял, что это Флоренс.

Каждый раз, когда по телевизору показывали те самолеты, она тянулась пальцем к кнопке «выкл.» на пульте. Но все равно смотрела. Второй самолет, возникающий из ледяной голубизны неба, — вот кадры, которые вонзаются в тело, словно бы скользят под кожей; стремительный рывок, уносящий с собой жизни и биографии, их жизни и биографии, ее жизнь и биографию, жизни и биографии всех в какую-то иную даль — туда, за башни.