Пирс - Ксения Сабио

— А у нас недавно кобыла родяла.

— Тю! Родяла, родяла, а ты гутарила.

— Налейте-ка еще.

— За молодых!

— А война-то все! Говорят, не кончится никак… — на этих словах девушка вздрогнула, она, позабыв опасения, открыла глаза, и в голове замелькали мысли об Иване. «Всем сердцем люблю его. Господи, сохрани его, — думала Сонька, — а я сделаю все, чтобы быть с ним!» И снова волна восторга обуяла ее. Она чувствовала, как от этих мыслей, ее тело, как будто парит над землей, и она готова на все, лишь бы быть рядом с любимым.

— Гутарят-то много.

— А я слыхала, шо уж больно много наших полегло.

Эти слова еще больше стегнули Соньку по сердцу. «Умер, — подумала она, — конечно, умер! Он ведь не воин, он не казак, не учился, а тут его на войну. Умер. Умер мой Иван». Она с ужасом, но особенно ярко и четко представила себе, что с ним стало, как именно злые турки лишили его жизни. Нет, не хотела она думать об этом, но образа сами лезли ей в голову, и чем сильнее она им противилась, тем больше пространства они занимали и становились ярче. И вот уже турок прокалывает Ивану живот, а вот в его сердце вонзают восточный загнутый кинжал. Она открыла глаза, лежать в тишине с закрытыми глазами и с такими мыслями было невозможно. Сонька приподнялась, за окном мелькали люди. Идея бегства ей казалась уже более глупой, сбежит она, поломает свою жизнь, а Иван-то может и мертв давно. И что же она будет делать, куда она пойдет без дому и родных. И снова страшные картины полезли ей в голову. Нищета, она попрошайка ходит по деревням, с изуродованным телом от какой-то неизвестной, неизлечимой болезни, и все перед ней нос воротят, а кто добрый, так кусок хлеба под ноги бросит. От этих мыслей стало еще страшнее. Сонька слезла с печи и поспешила к гостям, ее ослепило солнце. Тут же подскочил Тарас, пьяный он, казалось, еще больше становился в лице. Он резво подхватил Соньку за талию, народ закричал горько, и Сонька, не успев опомниться от ужаса своих мыслей, почувствовала у себя на губах липкие от бражки губы Тараса. Запах пота и перегара ударил ей в нос, тут было уже от чего падать в обморок. Жених двумя мощными руками прижал к себе невесту и, видно, не собирался отпускать. Мокрые губы и грязные от еды усы скользили по ее накрепко сжатому рту. Она пыталась увильнуть, но тем самым только еще больше пачкалась и царапалась его бородой. Когда, наконец, мучение закончилась, под названием первый поцелуй Сонька вся вспыхнула и потупила взгляд. Довольный Тарас подхватил невесту и под общее улюлюканье понес ее на их место за столом. Еще не один раз за столом гости поднимали полные чарки с криком горько, и Соньке приходилось терпеть поцелуи своего мужа.

Гости пели и веселились. Среди них она видела Авдотью, та хоть и была уже давно не трезва, и ее лицо давно исказила маска ее настоящей сущности, она держала себя в руках и еще слаще называла Соньку своей доченькой. А Сонька только старалась не думать о смерти Ивана и о своей нищете. Может, она найдет в себе силы полюбить этого купца. А мысль, что вдруг Иван жив, она отметала как нелепое чудо. Его отец был за столом, а значит, заступится и сделать жизнь более безопасной Ивану было некому. И снова она возвращалась к мыслям о бедности и так по кругу. Лишь изредка этот круг прерывал мокрый и липкий поцелуй Тараса.

Все гости за столом шутили и веселились, кроме Трифона, он почти не дотрагивался до еды, и едва прикасался к чарке. Рядом с ним сидела Игнатья Авакумова, которая то и дело поглядывала косо на старика:

— Удумал чего, — шипела она ему в ухо, — он ведь не воин.

— Игнатья, оставь.

— Оставь его! Гляди какой, совсем ополоумел старик.

Трифон сурово молчал, Игнатья не унималась.

— Как ты мог его с собой потащить, и то еще ладно. Так ты его там же его одного оставил. Батюшки родные, а если с ним чего случится, не дай бог? Он же к тебе вернулся, к отцу своему, домой, а ты его тут же в пекло отправил. Дурень ты старый, — Игнатья Авакумова разговаривала с Трифоном всегда как его законная жена. Только ей и он и давал такое право. С другого конца стола то и дело Авдотья поглядывала на эту парочку: «Вона голубки какие».

— Он воин, воин, Игнатья! И место ему на войне, а не барину прислуживать. Повоюет, потом невесту ему сыщем. Пусть почует казачий дух.

— Вот помрет он на твоей этой войне, и будешь ты себя корить. Ой батюшки, что ж натворил.

— Не каркай, — сурово перебил ее Трифон, — я отец, я лучше знаю, что сыну нужно, а ваше бабье дело.

— Что наше бабье дело? Этих сыновей нам рожать?

— Не ты рожала, не тебе решать, — отрезал старик.

Игнатья сжала губы, отвернулась, взяла кусок каравая.

— Да вернется он, — старуха молчала, — ничего с ним не станет. Я нового атамана попросил за ним приглядеть, — Трифон понял, что взболтнул лишнего, Игнатья посмотрела на него вопросительно.

— А, ну все к черту! — Трифон встал резко и-за стола, поклонился молодым и ушел. Авдотья ехидно заулыбалась.

Глава 12

Таисия держала венец над головой Соньки, и это обстоятельство казалось ей крайне несправедливым. Коса у нее толще, бедра шире, щеки румяней, да к тому же она уж была бы благодарная за такого мужа. Она глядела в затылок Соньке, и жгучая зависть заставляла сердце биться быстрее. «Поглядите! Еще и вздыхает! Купца такого себе забрала! Ох змея-змея. Ну, конечно, все равно Тарас на меня косился, я видела, даже вот перед храмом смотрел. Потому что я краше этой Соньки!» Она буквально вцепилась в венец, и маленькая венка напряглась на ее руке. Таисия покосилась на Тараса и тут же обомлела, за ним стоял высокий красавец с зачёсанными назад рыжими волосами, тот самый, с которым она не так давно разговаривала. Из-под ресниц глядели серые, пронзительные глаза. Он смотрел на Таисию в упор, и по глазам его было ясно, она ему нравилась. Мысли о Тарасе тут же покинули ее. «Ну вот, мы снова и встретились», — подумала Таисия и ухмыльнулась. Лицо девушки переменилось, и за Сонькой уже стояла любящая нежная Таисия, которая как будто бы от всей души радуется за