Тайна пролива «Врата скорби». Том третий - Василий Лягоскин

– Как тракторист узнал; когда успел сбегать за мехом? – поразился внутри себя Дуб; и сам же ответил, – на это молоко у всех Трактористов нюх; точнее на скорое его применение.

Еще одно табу предписывало пробовать веселящую жидкость только на Совете. Никто, кроме вождей, и их помощников, к этому таинству не прикасался. Впрочем, за тех же еврогеев, или еще более хитрых и подлых неандерталов Дуб не поручился бы.

– Ну, а уж про колдуний-амазонок и говорить нечего!

– Истинно так, – подтвердил Тракторист.

Вождь с подозрением покосился на него – неужели колдун-механик еще и мысли читать умеет. Последнюю тот действительно прочел; или угадал. Проворчал:

– Ты свои мысли, парень, держи поглубже. Читать по губам не только я могу. А сейчас бери свою погремушку, и побежали. Негоже русам последними на Совет являться.

Вождь на «погремушку» не обижался. Тракторист славился в племенах острым языком; говорили, что и кулаками был не прочь помахать. Сам Виталька старшего Тольку в драке не видел; но по рассказам отца представлял, каков Тракторист в «бою». Младший репутацию семьи поддерживал истово; в немногих мальчишеских драках с парнишками из других племен (для мальцов такое допускалось; даже втайне поощрялось) Толька бился на кулаках спиной к спине с Дубом.

– Эх, – вздохнул Тракторист, когда вождь вернулся с завернутым в шкуру барабаном, – не очень-то хочется иные физиономии видеть.

– Жюльку?! – догадался Виталька, представив перед глазами постоянно ухмылявшуюся физиономию вождя еврогеев, со свернутым немного набок носом.

Дядька Толька словно опять прочел мысли парня; мечтательно протянул:

– То-о-очно! Это ведь я ему когда-то нос набок свернул. Чтобы не выступал…

Так что под неспешно накрапывающим дождиком молодой вождь русов несся почти с отличным настроением. Если бы еще не тревога, посеянная замолкнувшим уже барабаном… А в пещере Совета их встретили лишь амазонки. Старшая из них, королева Бэйла, кивнула русам приветливо. Скорее Трактористу, чем вождю, но Дуб не обиделся. Потому что не только ему – всем в племенах было известно, что стоявшая за плечом матери младшая Бэйла является дочерью и Трактористу. Так же, как отсутствующую здесь крошку-амазонку с тем же именем зачал в свое время младший Толька.

– Садитесь, мальчики, – королева указала пальцем на кипу шкур по правую сторону от себя.

Впрочем, Виталька и без ее напоминания, и без дядьки Тольки, сейчас вежливо пропускавшего вперед молодого вождя, знал, куда ему следует садиться. Знал, и все. Хотя в этой пещере оказался впервые. Он украдкой огляделся. Пещера не была примечательна ничем. Разве что более правильной, чем бесчисленные другие, круглой формой, и полным отсутствием ходов внутрь горы. Это было непривычным и тревожным. Поколениями в крови людей было записано: «Если что – беги поглубже в гору!». Здесь бежать было некуда… разве что вверх. Вождь поднял голову, и поспешно опустил ее; в одно мгновение он убедился, что ничего, кроме черноты уходящей ввысь пустоты там нет. Ничего.

Светлое пятно выхода загородила громоздкая фигура Денатурата – вождя неандерталов. Шагнувшего следом мелкого колдунчика Лая почти не было видно под громоздким бурдюком. Их – как это подозревал; даже знал, Дуб – королева никогда не назвала бы мальчиками. Такое интимные, почти семейные узы связывали жидовок лишь с русами. Почему? Так было изначально, и никто не смел с этим спорить. Даже зловредный Жюлька Ранье, явившийся на совет со своей женой Маргошей.

Дуб поспешно ткнулся взглядом в каменный пол, освещенный пламенем костра, чуть тлевшего посреди пещеры, и разделявшего шкуры племен. Вроде бы и кивнул приветственно, и в то же время отвел взгляд от лица колдуньи еврогеев. Ну что было сказать об этом лице… Харя, или рыло… Как утверждал тот же Толька-младший, у баранов и коров морды были поинтеллигентней. А еще он утверждал, что эта самая Маргоша была женой не только вождя. Да и сам Жюлька как-то…

Пятой парой, вступившей в пещеру, были китаезы – вождь Мао, выглядевший карликом на фоне громадины Цзы. Последнего Дуб уважал – за охотничье мастерство и удачу. А в остальном… Цзы был ему ничуть не ближе следующей пары – предводителей африканов Максимки и жуткого лицом Мамбы. Эти скользнули на свои шкуры практически бесшумно, и там замерли, подобно черным истуканам. Что такое истуканы, Виталька представлял себе очень приблизительно.

– Ну, что-то вот такое, – остановился он взглядом на непрошибаемом лице Максимки.

Барабан у африкана был совсем другим, чем у остальных – узким и вытянутым в длину. И назывался странным словом там-там. На проводах отца пальцы Максимки действительно сновали по коже барабана там и там, выводя дробную звонкую трель, и задавая ритм общему хору. Вот и сейчас длинные черные пальцы в нетерпении подрагивали.

– Что-то старый дурак задерживается, со своими старухами, – совершенно беззлобно проворчала королева.

Так она обозвала вождя обезьянов – Самчайку, который действительно был самым старшим в Совете. По возрасту. Этот обезьян был уже прадедом – единственным в племенах – и до сих пор не собирался отдавать бразды правления сыну, или внуку. Может, потому, что до сих пор пользовался большой благосклонностью женщин. А конкретно – двух своих жен, которые вряд ли были старше его внука. Увы… для жен. Потому что правила китаез про сына и дочь это не отменяло. Сыновей у них не было. В племенах для женщин это считалось изъяном, сравнимым с… Ни с чем не сравнимым. Но сами Ради и Нари, очевидно, так не считали. Они ходили с высоко поднятыми головами. Но сейчас им пришлось склонить их – вход в пещеру Совета был низковат даже для невысоких обезьянских женщин. Самчайка явился с обеими женами. Было ли это нарушением каких-то правил?

Дуб скосил взгляд на королеву, но та сидела с невозмутимым лицом, ничем не выдав своего неудовольствия. Пока. А еще – показалось Витальке – от нее исходила какая-то великая печаль. Точно такая же, как в круг проводов отца с товарищами.

– Словно опять кого-то собралась провожать, – проворчал он практически неслышно, – в последний путь.

По спине достаточно крепко стукнул кулаком Тракторист: «Не отвлекайся!». И это послужило началу заунывной речи-плачу королевы Бэйлы. Виталька в хитросплетение этих словесных кружев не вслушивался; знал, что при надобности сможет выудить каждое слово старой колдуньи. И интонацию тоже. Любую. Теперь же он с зародившейся в боку тянучей болью вычленил главное: в мир пришло Зло. Древнее. Изначальное. Шесть ипостасей, уже пытавшихся обрушить мир в бездну. Но тогда это был не их мир. А теперь…

– А теперь это зло, – Бэйла повернулась всем телом к Дубу, – кружит вокруг твоего отца. И сжимает круг.

– Мой отец может победить любое зло, – гордо выпрямил спину молодой вождь русов, – и победит.

– Если будет, кого побеждать, – старуха качала головой, – зло еще надо распознать. Порой его не отличить от обыденности, пусть самой неприглядной.

Виталька медленно, не скрывая взгляда, осмотрел всех вождей. Костер словно специально взметнул кверху огни пламени, так что Дубу не пришлось напрягать глаз. Чуть дольше он остановился взглядом на физиономии вождя еврогеев, стараясь не смотреть за его плечо, на лицо явно рассерженной Маргоши. И кивнул:

– Да, это так.

А Бэйла словно ждала его слов, как команды к следующему действу.

– Ну что ж, – проворчала она почему-то с заметным неудовольствием, – давайте попробуем разглядеть это зло.

Вожди, как один, зашевелились. Вроде, даже заулыбались. Тракторист за спиной явно обрадовано крякнул: «Держи». На левом колене вождя удобно расположился барабан. Теперь на правое шлепнулся увесистый бурдюк.

– Можно, – кивнула колдунья, и первой выдернула затычку из узкого горлышка меха.

В горле Витальки запершило от резкого, необычного запаха; потом от нового, пришедшего от костра, куда Бэйла щедро плеснула из бурдюка. Теперь пещеру было видно всю – в необычном синем свете. А потом Дуб прильнул к меху. И никогда бы не оторвался от него, если бы Тракторист не вырвал драгоценную ношу из ставших какими-то вялыми ладоней вождя. За спиной послышались долгие булькающие звуки. Но нового кряканья Виталька не услышал. Потому что опять пела старая колдунья, и от этого пения уходила из тела радость; легкость, с какой взмывали в небо, к солнышку, овцы и коровы; бесшабашная удаль, с которой вождь уже собирался было ступить на жарко пылавший костер, и, сделав по углям несколько шагов, с разворота врезать ногой по скалящейся физиономии вождя еврогеев. Тракторист называл такой удар необычно. Виталька успел вспомнить: «Рессора от трактора «Беларусь».

Но хриплая песня королевы заставила его уткнуться в костер, который вдруг стал гладким, как море в абсолютный штиль, и глубоким, как глаза жены – когда Виталька в первый раз поцеловал ее. И в этой глубине возникали и исчезали удивительные картинки. Какие-то непонятные пещеры, вывернутые наружу, к свету; растения, гнущиеся под тяжестью плодов; механизмы (словечко Тракториста), мелкие по сравнению с «Железным капутом», но несравненно изящней и… Люди, люди, люди. Они бродили меж деревьев с непокрытыми головами, и совсем не боялись, что сверху на них спикирует «подарок» от овцы, или коровы; или что снизу, из-под травы какого-то необычного зеленого цвета вырвется червяк, готовый нести смерть всем и везде. Люди улыбались, смеялись; поднимали кверху лица, и Дуб узнавал их, хотя чувствовал, что все они были бесконечно чужими. Даже чуждыми. И сам он, Виталька Дуб, с постриженными коротко волосами, глянувший из своего мира сюда, внутрь пещеры с виноватым выражением лица, принадлежал чужому миру.