Манхэттен - Джон Дос Пассос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, одну минутку. Кто там?
За дверью тетя Эмили.
— Зачем ты запер дверь на ключ, Джимми? Я никогда не позволяю моему Джеймсу запирать дверь.
— Мне так больше нравится, тетя Эмили.
— Разве можно спать днем?
— Я читал «Коралловый остров»95 и заснул. — Джимми покраснел.
— Прекрасно. Ну, пойдем. Мисс Биллингс велела не останавливаться у маминой комнаты — мама заснула.
Они спускались в темном лифте, пахнувшем касторкой; негритенок ухмылялся Джимми.
— Что сказал доктор, тетя Эмили?
— Все идет не хуже, чем мы ожидали. Ты не беспокойся. Постарайся сегодня хорошо провести время с твоими кузенами. Ты слишком редко встречаешься с детьми твоего возраста, Джимми.
Они шли по направлению к реке, борясь с жестким ветром, под темным, серебристым небом.
— Я думаю, ты доволен, что возвращаешься в школу, Джимми?
— Да, тетя Эмили.
— Школа для мальчика — лучшая пора в жизни. Обязательно пиши маме, Джеймс, по крайней мере одно письмо в неделю… Кроме тебя, у нее теперь никого нет… Мы с мисс Биллингс будем тебя обо всем извещать.
— Да, тетя Эмили.
— И вот еще что, Джеймс. Я бы хотела, чтобы ты поближе познакомился с моим Джеймсом. Он одного возраста с тобой, — может быть, только чуточку развитее тебя. Но вы подружитесь.
— Да, тетя Эмили.
Внизу, в вестибюле дома тети Эмили, были колонны из розового мрамора. Мальчик у лифта был одет в шоколадную ливрею с медными пуговицами. Лифт был четырехугольный; внутри него висели зеркала. Тетя Эмили остановилась перед широкой, красного дерева дверью на седьмом этаже и достала ключ из сумочки. В конце передней было окно, в которое можно было видеть Гудзон, пароходы и высокие деревья, дома, вздымавшиеся над рекой на фоне желтого заката. Когда тетя Эмили открыла дверь, раздались звуки рояля.
— Это Мэзи упражняется.
Комната, в которой стоял рояль, была устлана толстым, пушистым ковром и оклеена желтыми обоями с серебристыми розами. На стенах между светлыми панелями висели писанные масляными красками картины, изображавшие лес, людей в гондоле и толстого кардинала, пьющего вино. Мэзи взмахнула косичками и спрыгнула с табурета. У нее было круглое, пухлое лицо и вздернутый нос. Метроном продолжал стучать.
— Хелло, Джеймс, — сказала она, подставив матери губы для поцелуя. — Я очень огорчена, что бедная тетя Лили так больна.
— А ты не поцелуешь кузину, Джеймс? — сказала тетя Эмили.
Джимми подошел к Мэзи и ткнулся лицом в ее лицо.
— Вот так поцелуй, — сказала Мэзи.
— Ну, детки, займите друг друга до обеда. — Тетя Эмили прошуршала за синие бархатные портьеры в соседнюю комнату.
— Нам будет очень трудно называть тебя Джеймс. — Мэзи остановила метроном и посмотрела серьезными темными глазами на кузена. — Ведь не может же быть двух Джеймсов.
— Мама зовет меня Джимми.
— Джимми — очень простое имя. Ну что ж, придется называть тебя так, пока мы не придумаем чего-нибудь получше.
— А где Джеймс?
— Он скоро придет. Он на уроке верховой езды.
Сумерки, повисшие между ними, стали свинцово-немыми. Из железнодорожного парка доносились свистки паровозов и лязг сцепляемых вагонов. Джимми побежал к окну.
— Мэзи, ты любишь паровозы? — спросил он.
— По-моему, они противные. Папа сказал, что мы переедем отсюда из-за этого шума и дыма.
Во мраке Джимми мог разглядеть конический обрубок огромного паровоза. Дым вырывался из его трубы громадными бронзово-лиловыми клубами. На пути красный огонь сменился зеленым. Зазвонил колокол — медленно, лениво. Поезд тронулся, громко храпя, грохоча, постепенно набирая скорость, и скользнул в темноту, покачивая красным фонарем заднего вагона.
— Как бы я хотел жить здесь! — сказал Джимми. — У меня есть двести семьдесят две фотографии паровозов. Если хочешь, я тебе их покажу. Я их собираю.
— Какая смешная коллекция! Опусти шторы, Джимми, я зажгу свет.
Когда комната осветилась, они увидели Джеймса Меривейла, стоявшего в дверях. У него были светлые, вьющиеся волосы, веснушчатое лицо и вздернутый, как у Мэзи, нос. Он был в бриджах, темно-коричневых крагах, со стеком в руках.
— Хелло, Джимми! — сказал он. — С приездом.
Из-за синих бархатных портьер показалась тетя Эмили. Он была одета в зеленую шелковую блузу с высоким воротником и кружевами. Ее седые волосы красивыми волнами обрамляли лоб.
— Детки, пора мыть руки, — сказала она, — через пять минут будем обедать. Поторопитесь. Джеймс, иди с кузеном в твою комнату и переоденься.
Все уже сидели за столом, когда Джимми вошел в столовую следом за кузеном. Ножи и вилки сдержанно поблескивали в свете шести свечей в красных и серебряных колпачках. В одном конце стола — тетя Эмили. Рядом с ней — человек с толстой красной шеей, без затылка, а на другом конце, в широком кресле — дядя Джефф, с жемчужной булавкой в клетчатом галстуке. За полосой света двигалась горничная-негритянка. Дядя Джефф громко говорил между глотками:
— Говорю вам, Вилкинсон: Нью-Йорк уже не тот, каким он был, когда мы с Эмми приехали сюда. Город переполнен евреями и ирландцами, вот в чем несчастье. Через несколько лет христианину тут негде будет жить… Вот увидите — католики и евреи выгонят нас из нашей собственной страны.
— Обетованная земля! — рассмеялась тетя Эмили.
— В этом нет ничего смешного. Когда человек всю жизнь работает, как вол, и создает свое дело, то ему, естественно, не хочется, чтобы его вытесняла банда проклятых инородцев. Правда, Вилкинсон?
— Джефф, не волнуйся, — сказала тетя Эмили. — Ты ведь знаешь, у тебя от этого бывает несварение.
— Я не буду волноваться, мамочка.
— Дело вот в чем, мистер Меривейл. — Мистер Вилкинсон сосредоточенно нахмурился. — Мы слишком терпимы. Ни одна страна в мире не допустила бы этого. И что же получается? Мы создали эту страну, а теперь позволяем кучке иностранцев, подонкам Европы, отбросам польских гетто вытеснять нас.
— Все дело в том, что честный человек не будет пачкать себе руки политикой — у него нет желания заниматься общественными делами.
