Грозные годы - Джурица Лабович

— Хайка давно вместе с тобой?

— Я встретил ее в Рогатице. Ты знаешь, она стала настоящей партизанкой!

— Очень рад за вас обоих. Мне бы тоже хотелось с ней увидеться, да, видно, не удастся. Ведь скоро мы должны идти дальше...

— Я очень боюсь за отца, — сказал Гаврош. — Наверное, еще никогда мне так недоставало его, как сейчас. Сколько раз я упрекал себя за то, что редко находил время, чтобы поговорить с ним. Так никогда и не высказал ему, что он значит для меня и как я горд тем, что он — мой отец. К сожалению, некоторые вещи начинаешь понимать слишком поздно...

— Что поделать?.. Мне тоже иногда кажется, что время ползет медленно и что его еще хватит на все, а потом оглянешься, а оно уже пролетело... промчалось так, что ты и не заметил.

— В нашем положении каждый прожитый день — счастье, — заметил подошедший Шиля.

— Судя по всему, мы сейчас двигаемся к Фоче, — переменил разговор Гаврош. — Бригада увеличивается и отвлекает на себя значительные силы немцев.

— А вы куда направляетесь? — спросил Горчина Шиля.

— Наш белградский батальон пойдет с Верховным штабом, — ответил тот. — Наш и еще один батальон. Наверное, отправимся в обход Игмана...

— А мы напрямик — через него.

— Это будет очень тяжелый переход. Командование рассчитывает таким образом обмануть противника, — сказал Горчин.

— Тяжелый — это не то слово, — вставил Шиля.

С другой стороны холма донеслись винтовочные выстрелы, автоматные очереди. Вслед за этим из леса, который подходил к самому подножию холма, раздался протяжный крик:

— Горчи-и-и-ин!

Он откликнулся.

— Спускайся! Пора идти! — снова закричали внизу.

Гаврош протянул брату руку. Горчин улыбнулся:

— Сейчас немцы начнут штурмовать этот холм, а найдут на нем — шиш.

— Партизан так просто не возьмешь! — подхватил Шиля.

Вскинув на плечо свой пулемет, Горчин стал спускаться вниз по откосу.

— Береги себя! — крикнул он Гаврошу. — И если узнаешь что-нибудь об отце, сообщи мне!

Над деревней поднимались клубы черного дыма — это горело несколько крестьянских домов, подожженных немецкими снарядами, выпущенными наугад.

Когда они вернулись в свою роту, Вучко — новый командир роты, назначенный вместо Вои Васича, коренастый рабочий с добрыми ясными глазами, о необыкновенной храбрости которого в батальоне ходили легенды, отвел Гавроша в сторону и спросил, где он был столько времени.

— Я ходил повидаться с братом.

— А где твой брат?

— Он в белградском батальоне, пулеметчик.

— Чтобы это было в последний раз! Пойми, мы — солдаты и, пока идет война, не можем позволить себе роскошь ходить на свидания, навещать родственников и друзей.

— А когда кончится война?

— Вот тогда, пожалуйста, сколько душе будет угодно, если, конечно, живы останемся. Понял меня?

— Так точно, товарищ командир, понял!

— Ну вот и хорошо, что понял. Да, и что за дурацкая привычка таскать с собой этого Шилю?! И тому всыплю по первое число. Хватит с вами либеральничать!..

Острое чувство голода вывело Гавроша из задумчивости. Он с хрустом потянулся, а потом, завернувшись в одеяло, снова улегся на полу рядом с Шилей.

На другой день рано утром их рота получила приказ продолжать движение, и вскоре из деревни потянулась длинная колонна партизан. Сбоку шагал командир, поторапливая еще не проснувшихся бойцов. Небо было серое, неприветливое, воздух — влажный, пропитанный ночным туманом. Хватаясь за ивовые ветки, бойцы неуверенно пробирались по болотистой лощине. Кое-где земля, припорошенная снегом, продавливалась под ногой, и тогда показывалась черная вода. Неожиданно на одном из холмов, со всех сторон обступавших долину, разорвалось несколько мин.

Хайка, шедшая впереди, остановилась и подождала Гавроша.

— Что, устала? — спросил он ее.

— Есть немного. Это с непривычки, я ведь еще никогда в жизни столько не ходила, да еще по горам, но снегу...

— Я тебе не успел сказать, вчера я встретил Горчина.

— Да, мне Шиля говорил... Только, знаешь, ты не уходи больше так из роты. Да еще Шилю с собой берешь. Командир сердился... Другим бойцам тоже хотелось бы повидаться с родными, да нельзя.

Гаврош улыбнулся.

— Ладно, — пообещал он. — С этого момента я буду около тебя.

Под вечер они вошли в небольшое село. Десятка два приземистых бревенчатых домиков рассыпались по отлогому склону горы. Над покрытыми тесом крышами поднимался голубоватый дымок, на улицах не было ни души. Село, казалось, было погружено в сон. Взвод Гавроша остановился в невысоком доме, с почерневшими от времени стенами, в центре села. Партизаны сгрудились у пылающего очага, разулись, протянули закоченевшие ноги к огню. За окном смеркалось. В соседней комнате в большом котле кипела мамалыга, и вокруг распространялся аппетитный, дразнящий запах.

В этом селе, названия которого они не знали, партизаны впервые после ухода из Рудо досыта наелись. После ужина командир роты Вучко приказал Леке удвоить состав караула, так как местные жители сообщили, что в село частенько наведывается усташская банда, главарь которой родом из этого села.

Разморенные теплом, партизаны быстро заснули возле горящего очага. А Гаврош и Хайка еще долго сидели в полумраке, молча глядя друг на друга.

12

Белые Воды в огне

В штабе немецких оккупационных войск в Белграде считали, что партизанская бригада измотана непрерывными боями и настало время покончить с ней. На самом же деле измотаны были немецкие гарнизоны, которым пришлось сражаться с Первой пролетарской...

В отличие от генералов, собранных Паулем Бадером в отеле «Авала», гитлеровские подразделения, участвовавшие в операциях против партизан, получили уже достаточно ясное представление о Первой пролетарской бригаде. В немецких штабах после первых боев с частями бригады вынуждены были признать, что она представляет собой реальную и грозную силу и что для борьбы с ней прежние методы не годятся. Нынешняя крупная операция против партизанской бригады вступала в последнюю фазу, и, несмотря на сильные морозы и занесенные снегом дороги, бои становились все ожесточеннее,

Из Берлина и Белграда в войска неслись требования усилить давление на партизан, и командиры немецких частей, сражавшихся с бригадой, не щадили своих солдат.

19 и 20 января 1942 года 738-й полк 718-й пехотной немецкой дивизии шел от Красной Стены через Романию, Мокрое, Стариград по направлению к селу Белые Воды, недалеко от которого в то время находилась 1-я рота 2-го батальона под командованием Радована Вукановича. Этой роте было приказано занять село Белые Воды, чтобы ввести противника в заблуждение относительно действительного направления движения батальона.

Рота вошла в село, не встретив никакого сопротивления. Несколько десятков перепуганных домобранов подняли руки, едва увидев партизан. Когда их стали разоружать, они изъявили желание примкнуть к партизанам и вместе с ними драться против оккупантов.

Было решено, воспользовавшись успехом, заночевать в освобожденном селе. Поскольку наиболее удобные подходы к селу были с севера, именно с этой стороны было выставлено сильное охранение, в то время как на юго-западной окраине села поставили всего лишь один пост. Между тем как раз с юго-запада к селу двигались подразделения 738-го пехотного полка...

Проанализировав данные разведки, командир немецкого полка разгадал маневр 2-го батальона партизанской бригады и понял, что в Белых Водах находится всего одна рота партизан. Он решил уничтожить ее стремительной атакой лыжных подразделений.

На село опустился тихий зимний вечер. Повалил снег, и вскоре началась настоящая метель. Бойцы взвода, вернувшиеся из охранения, разбрелись по селу в поисках ночлега. Троих братьев Люмовичей — Вучету, Милику и Драгомира — приютил в своем невысоком глинобитном домике старик крестьянин.

— Откуда будете? — спросил он их, когда партизаны поели и отдохнули.

— Из Черногории, отец, — ответил Милана. — Привела нас война и в твою деревню.

— Из Черногории? Что ж, черногорцы всегда были храбрыми солдатами...

В это время подразделения 738-го полка готовились к внезапному нападению на Белые Воды. Немецкие лыжники должны были атаковать село с двух сторон. От села Вражич к Белым Водам приближалась усиленная рота лыжников, насчитывавшая сто шестьдесят автоматчиков под командованием капитана Кунце Райнера, который уже участвовал в боях с Первой пролетарской, кончившихся для немцев поражением. Теперь, предвкушая легкую победу, капитан радовался возможности отомстить партизанам за свои прежние неудачи, однако на его красивом холеном лице не отражалось ничего, кроме надменности.