Путешествие на высоту 270 - Ахмад Дехкан

– Не устал еще? А вот и я!

Ко мне подошел Масуд, смотрит и ждет, приглашу ли я его разделить со мной окоп. Я вылезаю из окопа и всё не могу отдышаться, говорю ему:

– Сам докапывай!

Он кладет свою амуницию рядом с моей и ловко и весело атакует твердую почву на дне окопа. Я сажусь на коленки неподалеку и наслаждаюсь тем, как со всего моего тела течет пот. Говорю:

– Масуд! Мы с тобой навсегда стали одноокопниками!

Он ничего не отвечает, только улыбается. В один присест доделал окоп до конца. Размеры позволяют двум людям укрыться в нем от безжалостных минометных осколков. Вот он выбрасывает последнюю лопату земли и падает на дно окопа. И я, не торопясь, спускаюсь вниз и сажусь рядом с ним.

Пониже нашей линии окопов проходит дорога тех, кто идет к укрепсооружению или выходит из него в сторону передовой. Бойцы тащат вперед боеприпасы и еду в мешках, взгромоздив их на плечи.

– Враг контратаковал, 32-я дивизия их остановила…

– Положение опасное, у ребят боеприпасы кончаются…

– Мы их отбросили, с утра бой ведем…

Двое несут на носилках раненого, который весь залит кровью. Иногда он приподнимает голову и диким, непонимающим взором смотрит вокруг. В живот попала пуля или осколок. Среди кровавой красноты еще можно видеть кусочки марли и белого бинта, которым его перевязали. Те, которые его несут, так взмокли, словно искупались в озере. Головы, лица их мокрые, а глина, которой перемазаны их лица, стекает вниз с их подбородков. На шеях – глиняные русла, и ноги их с трудом выдираются из глины. Они проходят мимо нас. Расул так странно на них смотрит, что это само по себе остановило мой взгляд на нем. Он так вытянул губы, словно сам – этот раненый, мучающийся от боли.

– Расул-ага! – говорю я ему. – Ты не очень голову из окопа высовывай!

Тут только Расул меня заметил и перевел взгляд с раненого на меня, ядовито улыбаясь. Масуд в это время толкнул меня в бок и указал взглядом на дальний конец укрепсооружения.

– Похоже, там у них плохо дело. Посмотри-ка!

Я вижу, что в конце укрепрайона всё затянул серый дым. Несколько человек бегут сюда от перекрестка через заросли рогоза. Рогоз высотой в их рост. Они тащат в мешках гранаты для РПГ, груз тяжелый. Вот добежали до нас, и я восклицаю:

– Аллах в помощь!

Не поворачивая головы, вздымают вверх руки, отвечая нам этим безмолвным приветствием. С тех пор как мы тут закрепились, мы всем невольно говорим эту фразу. Просто, наверное, хочется подбодрить ребят.

Еще несут раненых с того же, дальнего конца укрепрайона. А двое раненых обнялись и помогают друг другу идти. Один, у которого забинтован верх бедра, говорит:

– Впереди патронов мало, патроны вперед доставьте!

Мы никак не реагируем на его слова. Видя наше равнодушие, он повторяет:

– Во имя Аллаха, помогите ребятам там, впереди, им стрелять нечем!

Потом он вновь обнимает за шею своего спутника, и у каждого окопа они повторяют ту же самую просьбу.

Раненых несут столько, что мы уже перестали любопытствовать, куда ранило, осколком ли или пулей. Только Масуд всякий раз толкает меня в бок и говорит:

– Еще один!

Я лишь слегка поднимаю голову посмотреть, потом вновь просто сижу в окопе.

Я наблюдаю за какой-то фигурой, показавшейся от перекрестка. Это старик, приближающийся к нам. Вначале я вижу его седую голову меж стеблей рогоза примерно на половине длины укреп-сооружения, потом белое пятно его седых волос возникает ближе, и я вижу, что он прижимает к груди противотанковую ракету «Малютка»[24]. Он так медленно и осторожно идет, словно ступает босиком по разбитому стеклу. Белые волосы и белая щетина бороды делают его похожим на птиц, что кружатся там, в небе. Кожа его темная от солнца, и кости скул сильно выступают. Он присел возле нашего окопа и тяжело дышит. Ракету он держит в руках, словно грудного ребенка, и взгляд его следит за кружащимися в вышине морскими птицами. В воде взорвалась мина. А когда я поднял голову и вновь взглянул на старика, то увидел, что он не обращает внимания ни на что вокруг и по-прежнему смотрит куда-то вдаль. Словно он живет в каком-то ином мире, полном тишины и покоя.

– Отец, дорогой! – говорит ему Масуд. – Там впереди боеприпасов нет, ты поскорее бы отнес им.

Старик улыбается доброй улыбкой и говорит спокойно и размеренно:

– Несу… Несу.

Масуд повторяет громче, с начальственной ноткой в голосе:

– Там впереди стрелять нечем. Это ребята из твоей же дивизии, такая ракета им очень нужна!

Старик вытирает рукавом пот со лба, кивает утвердительно и тяжело вздыхает. Его взгляд неподвижно застыл на нас с Масудом.

– Огонь сильный, – говорит он. – Откуда взялось столько пушек и ружей?

Масуд смотрит на меня вопросительно: мол, к чему это? И опять повторяет:

– У твоих ребят боеприпасов нет, поскорее отнеси им.

Кто-то бежит сюда от передовой части укреп-района. Подбежав, восклицает с отчаянием:

– Боеприпасы… Все кончились!

Наклонившись к старику, он хочет забрать у него ракету, но тот крепко держит ее и сердито отвечает:

– Иди-ка на перекресток да возьми сам!

Солдат бегом бежит к шоссе. Старик еще помедлил, шумно выдохнул, потом, опершись рукой о землю, приподнялся. Постояв немного, чтобы удержать равновесие, шагает вперед и идет – медленно и размеренно ступая – к концу укрепсооружения. Масуд наблюдает за ним, потом ложится в окопе. А я не отвожу взгляда от седых волос старика, пока они не исчезли в тростниках и рогозе.

Это укрепсооружение было отвоевано у противника, который нарыл в нем окопов, и теперь по нужде ребята ходили в эти окопы. Перебегали в них, как правило, в интервале между двумя взрывами. Залегали возле мешков с песком, спрашивали громко: «Там никого нет? Свободно?» Потом спрыгивали в эти окопы. Некоторые, правда, как я видел, не спускались в них, а возвращались назад – от страха ли, или еще почему-то. Потом мыли ботинки…

…Мехди идет от окопа к окопу, с полным мешком еды на плече. Дошел до нас, обрадовал вестью:

– Это на четверых!

Дал нам клеенчатый мешок с вареным рисом и рыбных консервов, указал на наш окоп и окоп Абдуллы и Расула.

– Сами тут действуйте, но осторожно: из окопов не вылезать!

Он какой-то грустный, и Масуд спрашивает его:

– Что-то случилось?

Мехди, оглядываясь на Расула и Абдуллу и видя, что они не слушают, сообщает нам:

– В Абулфазла попало!

– То есть? Как попало? – спрашиваем мы в один голос.

– Мина взорвалась перед самым окопом. Осколками угодило прямо в лицо. Теперь и не узнать его.

– Значит, первым стал Абулфазл, – сказал Масуд как бы себе самому.

Мехди встает и, поднимая мешок на плечо, говорит нам:

– Пока молчите об этом.

Мы зовем Абдуллу, но он отвечает, что есть не хочет. Зову Расула, и тот запрыгивает к нам. Одновременно позади укрепсооружения взрывается мина, вздымая фонтан воды и грязи. Масуд открывает мешок с вареным рисом:

– Я и не завтракал сегодня!

Мы сели поплотнее. Я открыл рыбные консервы, а Масуд расстелил свой платок вместо скатерти, поставив на него рис, рыбу и флягу. Достаем ложки из карманов и набрасываемся на еду. Расул отправляет ложку еды в рот, быстро-быстро жует и спрашивает:

– Сколько мы тут пробудем?

– До вечера, – отвечаю ему.

Он всплескивает руками, указывает в сторону передовой и восклицает:

– Раненых видели – как страшно! Как хорошо, когда солдат не видит своих раненых…

Отправив в рот еще ложку, продолжает:

– Вы всегда говорили, в бою нужны окопы на двух человек делать. А я не прислушивался. Но с тех пор, как сюда попали, я вдвое повзрослел. Каждая мина летит – мне кажется: это в мой окоп. Всё хочется куда-то убежать, а куда? Теперь никогда одиночных ячеек не буду рыть. Вы вдвоем: и поговорить можно, и отвлечься от этих раненых, что несут в тыл. Но если бы вы знали, что я пережил!

Я понимаю его страх и вспоминаю, что сам впервые чувствовал под обстрелом.

– Ешь знай, – говорю ему.

Но он тарахтит без передышки:

– Ага-Абдулла, ему что: накрыл лицо каской и спит себе…

Я не отвечаю, и Расул чувствует свободу говорить, о чем хочет. И о чем он только не болтает: о раненых и минометах, о людях и морских птицах, о нас и обо всех прочих. Словно разом хочет наверстать всё свое молчание.

После обеда я чувствую тяжесть в кишках. Поглядываю наверх, на тот окоп, куда ходят по нужде. Хочу туда перебежать, когда он освободится. Вижу, как очередной боец перелез оттуда через мешки и бежит вниз. Я, в свою очередь, вылезаю из окопа.

– Ты куда? – спрашивает Масуд.

– Нужда есть! – отвечаю.

Али, развалившийся в своей ячейке, громко говорит мне:

– Спрыгивай осторожно: там мин наложили!

Я не забыл свою флягу. Дождавшись промежутка между взрывами, бегу к брустверу того окопа. На всякий случай громко кашляю.

Никто не отвечает, и я заглядываю внутрь. Везде кучки. И наступить-то почти некуда: всё заминировано! Осторожно перелезаю через мешки внутрь: прямо парашютный спорт какой-то! Уже нашел было чистое место, и тут свист новой мины сверлит мне мозг. Невольно в полусогнутом положении хватаюсь за мешки наверху… Взорвалось совсем рядом, и в окоп летит земля и валят клубы порохового дыма. Заколебавшись на миг, я хочу вернуться: боюсь, что меня здесь ранят. Вот стыд-то будет! Однако я не возвращаюсь: знаю, что отныне таков будет мой быт на войне каждый день. Присаживаюсь и вспоминаю слова Масуда: мин здесь столько, что шагу не ступить. От резкого кислотного запаха приходится задержать дыхание. А зрелище тут! Еще одна мина взорвалась, чуть не подбросив меня в воздух. И я бегу восвояси, закончив свое дело. Подбегаю к нашему окопу и вижу, как Масуд и Расул дают мне место спрыгнуть. Валюсь на них сверху и в полете слышу голос Али: