Таящийся ужас 3 - Владимир Гриньков

— Где у вас приемный покой? — спросил капитан. — Там вчера наш работник шапку свою забыл.

— Лейтенант, что ли? — вспомнил Матвеев. — Тот, что вчера нам больного привез?

— Да, — сказал капитан и потер глаза рукой. — Тот самый.

— Я провожу вас, — сказал Матвеев.

Они вышли на улицу и направились к соседнему корпусу.

— Он на стуле ее оставил, — сказал Матвеев. — Когда он уже уехал, я заходил туда и видел, что она лежит.

Шапка с кокардой так и лежала на стуле.

— Я забираю ее, — сказал капитан дежурному врачу.

— Забирайте, — пожал плечами врач. — Пусть не забывает в следующий раз.

— Он уже никогда ничего не забудет, — сказал капитан. — Он застрелился вчера.

Врач вздрогнул и поднял глаза на капитана.

— Как… застрелился? — спросил с запинкой Матвеев.

— Небрежное обращение с оружием, — сказал капитан. — Сдавал пистолет после дежурства, а в стволе оставался патрон.

Он взял шапку лейтенанта в руку и вышел.

— Надо же, — пробормотал врач. — Совсем молодой был. Ты видел его вчера?

— Видел, — сказал Матвеев. — Он больного привез.

— Да, — кивнул врач. — Он еще ему наподдал здесь немного, кажется.

Спустя полчаса Матвеев встретил Баклагова в коридоре. Он уже было прошел мимо, потом, словно что-то вспомнив, сказал Баклагову в спину:

— Погиб лейтенант, тот, который тебя вчера сюда привез.

Баклагов замер, но не обернулся.

— Застрелился он, — сказал Матвеев. — По неосторожности.

— Он бил меня вчера, — сказал Баклагов, не оборачиваясь, и пошел дальше.

Зачем он это сказал? Чтобы показать, что не простил?

Матвеев нагнал его и, схватив за плечо, развернул к себе лицом:

— А Пашу покойного, санитара нашего, ты тоже не простил после смерти?

— А я на него зла и не держал, — спокойно ответил Баклагов и осторожно высвободил плечо. — Нельзя зло держать — аукнется оно после.

— Меня, может быть, скоро выпишут, — сказал Коля. — Родионов сегодня сказал.

Баклагов повернулся к нему и посмотрел долгим взглядом.

— Да, брат, вот так-то, — сказал Коля. — Домой отправят.

— Ты работаешь?

— А как же, — Коля улегся на кровати поудобнее. — Я токарем на «Штамповщике» — знаешь?

— Знаю, — сказал Баклагов.

— А сам-то ты где работаешь?

— Нигде.

— А живешь?

— Нигде.

— Как это — нигде? Ты не местный, что ли?

— Не местный.

Коля приподнялся на локте:

— А «Штамповщик» наш откуда знаешь? Бывал там?

— Нет, — сказал Баклагов. — Я вообще первый раз в вашем городе.

— Ничего не понимаю, — замотал головой Коля.

— И я не понимаю, — спокойно сказал Баклагов. — Просто знаю про твой завод — и все. К нему шестым трамваем можно доехать, да?

— Можно, — кивнул Коля.

— А директорский кабинет у вас на третьем этаже. Так?

Коля лег на спину и рассмеялся.

— Да ты меня просто разыгрываешь. Ты был у нас на заводе.

— И у тебя в цеху есть собственный шкафчик для вещей, — продолжал Баклагов. — На дверце старый календарь висит: там рыбак с удочкой на картинке.

Коля перестал смеяться и лежал, глядя в потолок, мучительно о чем-то размышляя.

— Может, ты мне еще скажешь, за какой год этот календарь? — наконец спросил он.

— Там только две первые цифры видны, — сказал Баклагов после небольшой паузы. — Единица и девятка, а дальше пусто — оторван. Я же говорю — старый календарь.

Коля смотрел в потолок, и на его лбу выступали капли пота.

— Лоб вытри, — сказал Баклагов. — Что это с тобой?

— Душно мне чего-то, — не поворачивая головы, хрипло сказал Коля. — Жарко здесь очень.

Вечером Родионов вызвал Баклагова к себе в кабинет и беседовал с ним полчаса. Удовлетворившись беседой, он назначил дополнительные лекарства.

— Все будет нормально, — сказал Родионов. — Поверьте мне.

— Что вы понимаете под словом «нормально»?

— Я имею в виду ваши проблемы с самочувствием.

— Я чувствую себя неплохо.

— Согласен с вами, — кивнул Родионов. — Но мне кажется, что вам надо немного отдохнуть.

— От чего?

— Ни от чего. Просто отдохнуть.

— Это вы так решили?

— Я.

— Но ведь вы врач, не так ли?

— Совершенно верно.

— Разве дело врача определять, надо отдыхать человеку или нет? И еще назначать при этом лекарства? Если я просто нуждаюсь в отдыхе, зачем же меня насильно лечить?

— Вас никто насильно не лечит, — мягко сказал Родионов.

— Значит, я могу отсюда уйти?

— Это нежелательно.

— Могу или нет?

— Нет.

— Почему?

Родионов вздохнул.

— Мне вчера санитар сказал, что это заведение — дурдом. Это так?

— Кто это вам сказал? — поморщился Родионов.

— Паша. Тот, который убился.

— Он неправильно выразился.

— А как правильно?

— Больница.

— Психбольница?

— Психиатрическая больница.

— А какая разница?

— Звучит более прилично.

— Значит, меня здесь лечат от этого, — Баклагов показал на свою голову.

— Пока мы больше наблюдаем за вами.

— А потом начнете лечить?

— Если возникнет необходимость.

— А кто определит: она возникла или нет?

— Я.

— Итак, вы решите: правильно я мыслю или нет. Вы знаете, как именно надо мыслить, да? Вы знаете, какие мысли правильные?

— Мы позже с вами об этом поговорим, — сказал Родионов. — Не возражаете?

— А если я скажу, что возражаю?

— У меня нет времени сейчас. Я все равно не смогу продолжить с вами беседу, даже если вы будете настаивать на этом.

— Значит, вы определяете продолжительность беседы? Я не имею никакого отношения к этому?

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул человек в белом халате.

— Заходи, — сказал Родионов. — Мы уже закончили.

Баклагов встал со стула и молча вышел.

— Выручил ты меня, — сказал Родионов человеку в белом халате. — Такой больной попался — почемучка. Не отвяжешься.

— Что у него?

— Похоже, шизофрения.

— А-а, тогда понятно. Философствовать может сколько угодно. Ты гони его — и все дела.

— Для этого ему надо сказать, что он болен и что у меня таких, как он, полсотни.

— Вот и скажи.

— Не могу, — покачал головой Родионов. — Я смотрю ему в глаза — и не могу.

— А ты не смотри. Псих — он и есть псих, как говорит мой сынишка. И разговор с ним должен быть соответствующий.

Свет в палате погасили. Баклагов лежал на спине, вспоминая происшедшее с ним за последние дни. Коля на своей койке ворочался, и в его дыхании чувствовалось что-то нехорошее.

— Толя! — шепотом позвал он.

— Ты меня зовешь? — встрепенулся Баклагов.

— Тебя. — Коля придвинулся поближе. — Я вот что хочу тебе сказать. Я все равно повешусь.

— А жена?

— А что жена?

— Она останется одна?

— Одна. Она дура, Толик.

— Сколько ты с ней прожил?

— Двадцать пять. Нет, погоди… Двадцать шесть.

— С дурой прожил?

— С дурой.

— Так ты сам, значит, дурак, раз жил столько с дурой.

— Наверное, так, — согласился Коля.

— Может, лучше просто развестись?

— А дальше жить как? Жизнь-то не переделаешь теперь.

— Там нет ничего. Только мрак и черви.

— Это ты о чем?

— О смерти.

— Так и здесь то же самое, — сказал Коля. — Какая же разница?

— Здесь ты можешь хоть что-то предпринять, а там от тебя уже ничто не зависит.

— Не хочу я уже ничего. Совсем ничего.

— Мне зачем сказал об этом?

— Не знаю. Подумал, что должен об этом кому-то сказать. А ты мне самая близкая душа получаешься.

— А твой брат, Толик?

— Он вечно меня поучает, как жить. С ним я не могу об этом говорить.

— Я тоже однажды хотел на себя руки наложить, — сказал Баклагов. — Залез в трансформаторную будку и начал хвататься за все железяки подряд — все ждал, пока меня током убьет.

— Ну и как?

— Там, оказывается, электричества не было.

— Почему?

— Авария какая-то произошла, и они к тому времени уже сутки как без света сидели.

Коля рассмеялся в темноте.

— Без света, — сказал он, смеясь. — Сутки. Ну и ну.

Через минуту он затих, и больше они в ту ночь не разговаривали.

Жена пришла к Коле утром следующего дня. Баклагов, прогуливаясь между деревьями, видел их сидящими на лавочке. Падал мелкий снежок, и Баклагов иногда запрокидывал голову. Снежинки падали ему на лицо и медленно таяли. Баклагов блаженно улыбался и закрывал глаза. Иногда он пытался о чем-нибудь думать, но мысли внезапно обрывались, и он не мог вспомнить, о чем они были. Он не сердился, а только тер ладонью лоб и качал головой, усмехаясь. Коля присоединился к нему через час.