Песни мертвых соловьев - Артем Мичурин

Я чуть не поперхнулся.

– Вы сюда из Мурома пришли?!

– Да. Отцу Пантелеймону – нашему настоятелю – сам Святой место это указал и велел новую, истинную обитель возвести.

– Понятно. А до Навашино отсюда сколько?

– Километров сорок к юго-западу, если напрямки, – она заглянула в опустевшую миску и улыбнулась. – Хороший аппетит, быстро поправляешься, – после чего встала и направилась к двери. – Схожу за настоятелем. Он с тобой лично побеседовать хочет.

– О чем? – прохрипел я вслед, но Варя только пожала плечами.

Рассказ девчонки многое прояснил, но еще больше вопросов породил. Главный вопрос – в каких отношениях состоят эти странные люди с навашинскими? То немногое, что я знал о первой окской войне, заставляло сильно беспокоиться по поводу умственного здоровья членов здешней общины. Чтобы выходцы из Мурома селились по эту сторону реки, да еще и в сорока километрах от своих заклятых врагов… Ну, знаете, фанатизм фанатизмом, а инстинкта самосохранения никто не отменял. К тому же, насколько мне было известно, муромские церковники принимали в тех боях самое непосредственное участие и давали навашинцам прикурить похлеще кадровых вояк. Рассчитывать после такого на радушный прием не приходится. Так почему же они все еще живы, а их «истинная» обитель не стала пепелищем? Уж не потому ли, что решили сменить сторону конфликта?

– Хорошо, спасибо, Варя, – донеслось из коридора, – а теперь оставь нас. Здравствуй, – дверь открылась, и в комнату вошел высокий худощавый мужик с длиннющей бородой поверх черного балахона. – Как себя чувствуем? – он приставил к кровати стул и, усевшись, положил ногу на ногу.

С виду мужик был крепкий, плечистый, держался прямо и уверенно, как молодой, но лицом тянул на все шестьдесят. Карие, выцветшие с годами глаза смотрели строго и проницательно.

– Здравствуйте, – ответил я почти шепотом, состроив невинную мину. – Нормально чувствую. Спасибо большое за… за все.

– На здоровье, – улыбнулся мужик. Голос у него был низкий, гортанный, и в этом «на здоровье» мне послышались недобрые дребезжащие нотки. – Ну, давай знакомиться. Отец Пантелеймон, настоятель здешний. А ты, значит, Миша?

Мое недавно обретенное имя из его уст прозвучало тоже без особой теплоты.

– Да, – кивнул я робко.

– Откуда ты шел? – продолжил настоятель.

– Не знаю. Мы с матерью и сестрами ехали из Мухтолово. Ночью все спали. Потом началась стрельба. Маме пуля попала в голову, – я прикусил щеку, и в глазах помутилось от выступивших слез. – Она сразу умерла. А сестренки… Мне стало так… Я убежал и спрятался. Когда закончили стрелять, было слышно, что они кричат. Они долго кричали, очень долго.

– Кто напал на вас?

– Не разглядел, – я шмыгнул носом и вытер текущие по щекам слезы. – Темно было. Только вспышки кругом. Наверное, засаду устроили.

– Ты сказал, что все спали. Значит, вы остановились на ночь. Какая же засада?

– Нет, я имел в виду маму с сестрами, ну и себя тоже. А возницы не спали, конечно. Мы с обозом ехали, шесть подвод и машина.

– Торговый обоз? Что везли?

– Не знаю точно. Сахар вроде бы.

– А сам-то мухтоловский?

– Угу.

– И в обозе ваши, местные?

– Да, напросились себе на беду до Кулебак, к родне. Кто же знал, что так выйдет? – я снова всхлипнул и потер глаз тыльной стороной ладони.

– До чего быстро мир вокруг меняется, – покачал головой настоятель. – Из Мухтолово окромя пушнины и теса сроду ничего не возили. Пулю той ночью поймал?

– М-м… – рука потянулась к боку. – Сам не понял, когда прилетела. Поначалу и не заметил даже, так, ужалило. Потом смотрю – кровища откуда-то. И не болело вроде, а сейчас… – я поморщился, изображая адские муки.

– Рану сам обрабатывал?

– Сам, прижег маленько, чтобы кровь остановить.

– У тебя химический ожог, на известь похоже, а она тут под ногами не валяется. С собой носишь или как?

Вот въедливая скотина, так и норовит мне легенду поломать.

– Мама дала, на всякий случай.

– Разумеется, – настоятель лукаво усмехнулся. – Вдруг коленку расшибешь. А вот это, – он выудил из складок своего балахона и уложил на дальний край кровати «НР-2», мой рабочий нож и «АПБ», – тоже мама собрала?

По интонации было ясно, что в дальнейших разъяснениях смысла нет.

– Этим, – взял Пантелеймон «НР-2», – наверное, плотничать. Этим, – повертел он в руках «АПБ», – мух гонять. А этим… – настоятель вынул из ножен обоюдоострый пятнадцатисантиметровый клинок с налипшей у гарды собачьей шерстью, взялся двумя пальцами за навершие литой алюминиевой рукояти и отпустил. Кинжал с глухим «тук» вошел в половицу на добрых три сантиметра. – Много ли можно делать такой почикушкой? Картошку чистить разве что. Или грудину пробить до хребта.

– Универсальный инструмент, – ответил я, не испытывая больше нужды в поддержании печального образа.

Настоятель вытащил нож из доски, поводил пальцами вдоль лезвия и со вздохом отложил в сторону.

– Теперь, братец, давай-ка начистоту. Но учти – повторного вранья не потерплю.

И я рассказал. Рассказал все. И о том, как ехал в оружейном ящике, и о том, как прикончил Баскака, о бегстве из Навашино, о собаках… Настоятель слушал очень внимательно, лишь изредка требуя уточнений. В конце моего рассказа он спросил:

– Кто заказчик?

– Не знаю, – честно ответил я.

– Кто тебя отправил?

– Этого не скажу.

Пантелеймон нахмурился и, подавшись вперед, доверительно прошептал:

– Сынок, тебя отправили на убой. Возврата не предусмотрено. Ты это понимаешь?

Он был прав. Теперь, находясь в относительной безопасности, трезво оценивая свои шансы выжить, я видел, насколько они мизерны. Не иначе Валет решил заработать моими стараниями в последний раз. Весьма прагматично. Послушный мальчик взрослеет. Рано или поздно он захочет жить своей жизнью, и прощай, доходы. Так почему бы не утилизировать парнишку сейчас, пока еще можно, за солидную компенсацию от заказчика?

– Понимаю. Но в моей работе свои принципы.

Настоятель, помолчав немного, кивнул, забрал разложенные на кровати «улики» и вышел за дверь.

В обители я провел почти месяц. Никто меня особо не пас, в передвижении почти не ограничивал, и даже платы за постой не требовал, что казалось совсем уж из ряда вон выходящим. Но все же посматривали в мою сторону искоса, на попытку завязать разговор отвечали в лучшем случае односложно, а чаще всего молчанием.

Неделю из этого месяца я провалялся в койке. Выздоровление шло не столь быстрыми темпами, как хотелось бы. Пока оставался неходячим, все пытался представить, как выглядит обитель. Из крохотного оконца было видно только небо, а звуки пил и топоров, не утихающие с шести утра и до позднего вечера, будоражили воображение: «Что же они там такое строят?» Вообще я слабо разбирался в церковной архитектуре. Единственными олицетворениями оной для меня были: громада Воскресенского собора в чистом районе Арзамаса да убогая деревянная часовенка с покосившимся крестом, недалеко от молокозавода. Здесь я ожидал увидеть нечто среднее. Из разъяснений Вари – единственного моего собеседника – выходило, что обитель – это не только храм, но и все, что вокруг. Ну да, собор и лацевские кварталы – обитель сытых людей. Часовенка и Поле – обитель грязных нищебродов. Вполне логично.