Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, видел.
— Он никогда не встречался тебе раньше?
— Нет.
— Подумай хорошенько! Может быть, тебе все же когда-нибудь приходилось его видеть?
— Нет, мне совершенно не знакомо его лицо.
— Может быть, много-много лет тому назад ты все же его видел?
— Нет, не помню.
— Ну хорошо. Но ты до сих пор не сказал мне, знаешь ли ты свое настоящее имя.
— Моя мать называла меня сердце мое, душа моя, жизнь моя; отец же не говорил таких ласковых слов. Он всегда называл меня Мазидом. Это слово тоже принадлежит к тем немногим, которые я помню с детства.
— Мазид! Гм! Никаких имен Охотник на слонов, к сожалению, не упоминал, но он араб, и у него тоже похитили сына.
— Ты думаешь, что он мой отец?
— Я в этом, конечно, не убежден, но в жизни часто происходят невероятные вещи.
— У многих людей были похищены дети. Он говорил, откуда он родом?
— Нет, он не упоминал об этом.
— Он вообще что-нибудь рассказывал о себе?
— Почти ничего.
— Значит, это не мой отец.
— Почему ты так решил?
— Мой отец — знатный человек, а таким людям незачем скрывать свое положение. Кроме того, неужели ты думаешь, что знатный и богатый человек станет зарабатывать себе на пропитание охотой?
— Ты прав, вряд ли он станет заниматься этим.
— Вот видишь, ты и сам готов согласиться, что этот Сеяд Ифъял не имеет ко мне никакого отношения.
— Но он сказал, что много лет назад покинул свою родину и отправился на поиски сына. В этом случае он не может воспользоваться своим состоянием и должен охотиться, чтобы как-то жить.
— У моего отца достаточно слуг, которые могли бы пуститься на поиски вместо него. Охотник на слонов говорил что-нибудь о матери своего сына?
— Нет.
— Значит, этот суровый человек ищет только своего сына, а не сына своей жены. От всей души желаю ему успеха, только я здесь ни при чем.
Сын Тайны повернулся и пошел прочь.
— У юноши сильный характер, — сказал Шварц, глядя ему вслед. — Счастлив будет его отец, когда вновь обретет своего потерянного ребенка.
— Да, я уж тоже полюбил парнишку всей душой и ничуть не удивляюсь, что промеж ниам-ниам нашлись охотники рискнуть собственной шкурой, чтоб поймать и притащить домой этого Абдулмоута со всеми потрохами. Но, черт меня подери, вот же они! Да, клянусь моей печенкой, они самые!
Пфотенхауер вскочил со своего места и возбужденно замахал руками, глядя куда-то вверх.
— Кто, кто «они»? — почти испуганно спрашивал Шварц.
— Как то есть «кто»? Вы сами, что ли, не видите? Вон же они летят на ту сторону, прямо над нами!
— Ах, эти птицы?
— Ну да, а то кто же?
— Я уж думал, где-то появился Абдулмоут, мы ведь только что говорили о нем.
— Ах, этот? Да ну его совсем! По мне, так один только кончик крыла такой вот птахи поважнее будет, чем весь Абдулмоут от пяток до бровей. Видите, видите их? Вот они, приземлились на том берегу. Вы их узнали?
— Да, конечно.
— Ну и кто это, по-вашему, такие?
— Ибисы, и притом «священные».
— А по-латыни как?
— Ibis religiosa[1394].
— Верно. У них белое оперение. А как зовется по-латыни другой вид?
— Ibis fallinellus, — отвечал Шварц, которого чрезвычайно развеселил этот неожиданный экзамен.
— Да, у этих перья черного цвета. Теперь скажите мне, как здесь называют ибиса?
— Герец или Абу Мингал.
— Это по-арабски, а я спрашиваю про местное наречие.
— Недше.
— Почему?
— Потому что приблизительно так звучит его голос.
— Ну, тут вы в самую точку попали! Суданцы любят называть зверей по их голосам или другим заметным свойствам. Священный ибис зовется «недше-аби-ад», потому как он белый, а другой, черный, — тот уж «недше-асвуд» называется. Мне нечасто доводилось видеть, чтоб они летали так далеко, как эти. А вы, дружище, как я погляжу, совсем неплохой знаток птиц! Вашим братом я тоже всегда бывал очень доволен потому как ни разу такого не случалось, что он отвечал неверно или вовсе ответить не мог — нет, он-то уж все знал не хуже меня. Очень он меня этим радовал, и я надеюсь, что вы тоже не подкачаете. По мне птицы из всех животных самые интересные, потому я ими и занимаюсь. Одна пичужка мне милее, чем десять млекопитающих или двадцать рыб, так что мне, ей-ей, наплевать, поймают сейчас вон те парни что-нибудь на крючок или нет: это ведь может пригодиться разве что для еды, а не для наблюдения!
Шварц задумчиво посмотрел на нос корабля, где несколько солдат только что забросили в воду удочки, а их товарищи встали наготове со специальными крючками в руках: ими они должны были подцепить рыбу, если она окажется слишком крупной и леска не сможет ее выдержать.
— Но ведь вы бы не отказались отведать пойманной рыбки? — спросил Шварц Пфотенхауера.
— Ну ясное дело, нет. Но что мне с ней делать с научной точки зрения — ровным счетом нечего! А взять такого вот ибиса, вроде того, что мы сейчас видели? Если хотите знать, эти птицы уже в древности считались священными, их бальзамировали и хоронили вместе с фараонами. Может, вы когда видели такую мумию ибиса?
— Да, и не одну.
— Вот и я тоже. Самую первую я увидел еще в детстве, когда в школу бегал. Этой мумией наш профессор естествознания страсть как кичился и с особливой гордостью ее показывал, как наступало время изучать аистообразных. Он был очень неплохим орнитологом, я это должен признать, хотя и не ходил в его любимчиках. И знаете почему?
— Почему же?
— Потому что я то и дело задавал ему такие задачки, какие и самому что ни на есть великому ученому решить было бы не под силу. Но он все же нашел способ мне отплатить! Это было, как сейчас помню, на экзамене в третьем классе. Я этого экзамена совсем не боялся, а даже, наоборот, ему радовался. Вот я на радостях и облачился в свою лучшую парадную манишку, да еще галстук вокруг шеи затянул. В этом костюме я смотрелся таким франтом, что мне казалось, я готов к экзамену — лучше некуда! И все ж дело вовсе пошло не так гладко, как я б хотел. Когда дошла моя очередь, он взял да и спросил… как вы думаете, что?
Шварц, который еще не успел изучить все слабости своего нового друга,
