Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

Хасаб Мурад, который примчался из Яу, встревоженный сообщением посланного к нему гонца, несколько секунд обдумывал, как отвечать на это холодное приветствие, а затем сказал:

— Этой ночью я вернулся из путешествия и узнал о том, что к нам прибыли высокие гости. Я тут же поспешил на борт дахабии, горя желанием выразить тебе свое почтение.

— У меня нет права на такую честь: ведь я намного моложе тебя!

— Посланник правительства заслуживает большей чести, чем древнейший старец, — возразил Хасаб Мурад.

— Ты ошибаешься. Я совсем не тот, за кого ты меня принимаешь.

Глазки египтянина беспокойно забегали по сторонам, а по лицу его скользнула смиренно-лукавая улыбка, говорившая: «Я не собираюсь с тобой спорить, но тебе меня не провести, я точно знаю, что должен делать». Вслух же он сказал:

— Только Аллах может заставить человека раскрыть рот против воли, я же уважаю твою скрытность. Ты надолго остановился здесь, в нашем мишрахе?

— До тех пор, пока не закончится наш разговор. Скажи, ты ведь промышляешь торговлей рабами?

— Что ты, эфенди, — испуганно возразил Хасаб Мурад, — с недавнего времени это занятие запрещено законом, а я никогда не иду против властей!

— Ты можешь это доказать?

— Скажи, какие доказательства тебе нужны, и, если это в моих силах, я представлю их тебе.

— Тогда ответь откровенно на мой вопрос: Абдулмоут тоже перестал предпринимать гасуа?

— Нет-нет, он продолжает этим заниматься, он все еще ловит рабов! Пусть Аллах накажет его за это!

— Я знаю, что ты говоришь правду, но я задал этот вопрос нарочно, чтобы проверить тебя. Как раз сейчас он собирается отправиться в новую гасуа, и я приехал, чтобы помешать ему. Что ты на это скажешь?

Лицо Хасаба Мурада засветилось от радости. Если бы у Абуль-моута, его личного врага и главного конкурента, отняли его ремесло, Магунда стала бы процветать еще больше. Ни секунды не раздумывая, египтянин ответил:

— Он заслужил все, что должно теперь с ним случиться. Я молю Аллаха о том, чтобы он обрушил ему на голову все его грехи.

— Я вижу, ты уже понял, каким страшным грехом является торговля людьми, и научился ненавидеть ее. Поэтому я надеюсь, что могу рассчитывать на твою помощь. Мы хотим освободить окрестности твоей деревни от этого разбойника, но я не знаю, удастся ли нам это. Я слишком поздно узнал, что Абуль-моут завербовал новых солдат. В моем отряде, пожалуй, слишком мало людей, чтобы с ним справиться.

Услышав эти слова, Хасаб Мурад почувствовал себя наверху блаженства и тотчас же ответил так, как и ожидал от него Шварц:

— Долг каждого честного человека, эфенди, — участвовать в исполнении справедливого приговора. Могу я предложить тебе свою помощь?

— Да. Я рад, что не ошибся в тебе. Но что ты потребуешь за эту услугу?

— Ничего, совсем ничего. Я готов отрубить себе руку, если она осмелится взять у тебя хотя бы один пиастр. Я прошу тебя только об одном: разреши и мне принять участие в вашем походе! Мои люди привыкли, чтобы я сам ими командовал, я же буду находиться под твоим началом и точно следовать всем твоим указаниям.

— Это само собой разумеется. Ты пойдешь с нами и будешь одним из подчиненных мне командиров. Сколько солдат ты можешь мне дать?

— Я не могу оставить селение совсем без охраны, но я отберу триста лучших воинов и снабжу их хорошим оружием и провиантом.

— Целых триста! С ними я, конечно, был бы уверен в своей победе, но, к сожалению, мне приходится отказаться от такого большого отряда: мой корабль не сможет вместить их всех.

— А ты не хочешь идти сушей?

— Нет, по крайней мере, не отсюда. По берегу до поселка Абуль-моута не меньше трех дней пути, а мне уже давно пора быть там. Или, может быть, здесь можно достать корабли?

— Что ж, это возможно, эфенди.

— Правда?! Где? У кого?

Этот вопрос привел египтянина в некоторое замешательство, он смущенно повертел головой, а потом сказал:

— Я не могу сказать, эфенди, я дал слово. В этих краях, если ты не хочешь привлекать к себе ненужный интерес, лучше, чтобы поменьше людей знало, что у тебя есть корабль. Владельцы кораблей, если они не постоянно используют свои суда, прячут их в соединенных с рекой заводях, вход в которые загорожен густыми зарослями камыша.

— Понятно. Тогда скажи мне, в твоем распоряжении находится один или несколько кораблей?

— Я могу получить два нуквера, этого вполне достаточно, чтобы разместить триста воинов.

— Когда они будут здесь?

— Если я поспешу, мы успеем погрузиться и отплыть еще до полудня.

— Так поспеши! До этого времени я еще могу подождать, но ровно в полдень нам необходимо отправиться.

Хасаб Мурад раскланялся и ушел, крайне довольный результатами переговоров. Шварц радовался не меньше его: он никак не рассчитывал иметь в своем распоряжении еще триста хорошо подготовленных солдат и два корабля в придачу.

Проводив посетителя, Шварц отправился в каюту капитана, чтобы посвятить его в свои дальнейшие планы. Затем он вместе с Пфотенхауером и обоими юными друзьями — Бен Вафой и Сыном Тайны — сошел на берег и поднялся в селение. Над воротами Магунды уже висело знамя Пророка — знак начала военных действий, и возле всех хижин копошились люди, занятые подготовкой к походу. В центре же селения собралась огромная толпа, привлекавшая к себе всеобщие взгляды, В этой толпе среди лохмотьев жителей Магунды выделялись мундиры суданской армии: большинство солдат с дахабии еще вечером ушли в селение и завели там новые знакомства, которые тут же были скреплены. В центре толпы из двух пороховых бочонков было сооружено некое подобие подмостков, на которых возвышались монументальные фигуры Отца Одиннадцати Волосинок и его друга и оппонента Хаджи Али. Желая возбудить в своих слушателях ярость против Абуль-моута, малыш в мундире красочно описывал им сцену ужасного нападения на караван возле Бир-Аслана. По ходу рассказа он, разумеется, не забыл упомянуть, подробности славного сражения со львами и тонко дать понять присутствующим, чьи именно героические действия определили его успешный исход. Доказательством правдивости его слов должна была служить половина львиной шкуры, которую этот новый Цицерон[1373] предусмотрительно захватил с корабля, заменив ею свой дивный тюрбан. Шкура была наброшена на спину поверх красного мундира, а голову увенчивал устрашающий львиный череп. В таком виде бравый малыш очень напоминал Шварцу и его товарищу древнего гота[1374] с картинки в учебнике истории.

Отец Смеха тоже был облачен в свою половину шкуры. Она