Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!» - Герман Романов

Сегодня его эскадра войдет в Дарданеллы, и если московиты сделают хоть один выстрел со старых фортов, то он смешает наглецов с землею. Затем нанесет визит султану и поведет корабли в Черное море.

Демонстрация английского флага у русской базы Севастополя произведет на московитов неизгладимое впечатление, и они сразу же сменят наглый тон на просительный и заискивающий.

– Я их еще заставлю платить дань крымскому хану, – хрипло, как ворон, засмеялся Нельсон. – А Крым пусть вернут Порте. Нечего делать грязным московитам в Европе, только вонь свою принесут. И не пущу их я, и только я, дав один наглядный и запоминающийся урок.

Петергоф

Губернский секретарь Федор Иванович Миронов любил разглядывать в окно утренний Петергоф, освещенный первыми лучами восходящего солнца. Такая у него была служба, что перед рассветом и закатом он сидел на жестком стуле, и из всех развлечений оставалось только одно – смотреть на прекрасный дворец, у которого взметались в голубое небо фонтаны.

Большой каскад со знаменитым Самсоном, как он смутно помнил из читанной когда-то книжки, мифическим героем древней Эллады, раздирающим пасть льва, из которой устремлялась в небо могучая водная струя, к великой зависти своих родных и знакомых, он видел каждый день.

Еще бы его не видеть, если искровая станция, где служил Миронов, считалась императорской, а депеши, что Федор принимал каждый день, ложились прямо на стол матушки государыни.

Миронов гордился этой службой – не хухры-мухры дворцовое – слуги, лакеи, повара, всяко прочие, нет, он – искровик, или телеграфист, как говорил батюшка-император. Хотя первое название нравилось всем, но на втором настаивал сам государь. Да и не простой искровик, а старший, от чина которого совсем близко первая чиновничья звездочка, что почти как офицерская.

Люто завидовали ему друзья, и даже почтенные соседи, что с родителями жили, перед ним заискивать начинали, когда он на побывку к отцу с матерью приезжал. Еще бы не завидовать!

Федор посмотрел в окно, и стекло отобразило молодого парня, только двадцать три года ему исполнилось. Ладный мундир, пусть и без погон, что одним военным положены, но с петлицами, в каждой из которых по три тонких полоски под разлапистой эмблемой. Пусть и невелик у него чин, но старшему сержанту соответствует, а жалованье даже вдвое больше положено. И не просто так – он хоть кровь свою на поле боя не проливает, но такие секреты через него проходят, что…

– Кхм…

Миронов осекся, даже приподнялся со стула. До смертного часа он никому не заикнется о своей службе, тайной и очень нужной государству. Все знают, что в почтовом ведомстве он, но никто не ведает, что не главный почтальон и не держатель ямской станции или старший там делопроизводитель.

Нет, он искровик, причем дворцовый, что отдельную присягу самолично императору дают и только перед ним ответ держат. И если скажешь кому хоть полслова, то батюшка государь сразу это выведает, от него не утаишь – и покатится голова с плеч. Зато и честь великая, ведь и царя, и царицу Федор не единожды видел и даже отвечал на вопросы.

И облагодетельствовали его державные супруги однажды, табакерку вручив к праздникам пресветлым. Серебряную, жуть как тяжелую и потому дорогую. Да еще с дарственной гравировкой за службу честную – родители ее в красном углу на отдельной полочке держат, пыль ежедневно вытирают, перед гостями сыном гордятся.

Семь лет тому назад взяли уличного лотошника Федьку на учебу в почтовое училище – отец рад был зело, всем говорил, что сын в люди выбьется. И то – не напрасно батюшка его в школу водил, деньги платил кровные, где арифметику с грамотой его вьюнош постигал.

А потому после двух лет учебы, как отличника, перевели его на искровое отделение, где узрел он чудо дивное – телеграфный аппарат. И с силой, что его в действие приводит, незримой и осязаемой, познакомился. Обожгло один раз язык крепко электричеством, когда он по дури языком провод голый лизнуть удумал. Крепко тогда шарахнуло, аж искры из глаз посыпались. А будь ночь, то увидал бы он все, так ему показалось, будто солнышко малое в глазах появилось…

Рущук

– Врешь, не уйдешь, – сквозь зубы прошептал лейтенант Лисянский, еще молодой 24-летний моряк, пристально глядя на приближающийся борт огромной турецкой галеры.

Несмотря на предрассветные сумерки, ее было хорошо видно – огромное зарево пожаров полностью накрыло турецкую крепость. Длинные языки пламени и густые клубы черного дыма превращали короткую летнюю ночь в незабываемое зрелище.

Старинная цитадель доживала свои последние часы, расстреливаемая из мощных русских пушек. Это отлично понимали и сами обороняющиеся, недаром этой ночью несколько десятков турецких кораблей прорвались по Дунаю к Рущуку. На их палубы сразу же ринулись в поиске спасения тысячи обезумевших от кошмара недельного обстрела жителей и впавших в панику солдат гарнизона.

Вот только давать врагу возможность провести эвакуацию русское командование не желало, и испытать новое оружие настоятельно требовалось.

Под флагом Юрия Федоровича Лисянского шли шесть еще невиданных прежде новинок – паровых винтовых катеров, вооруженных выдвигаемыми на длинных шестах минами.

Эти большие клепаные железные бочки были снаряжены пятью пудами страшного по своей мощи аммонала и имели мягкое и ласкательное название – «хлыстик».

Вот только от удара такого «хлыста» два месяца тому назад старый бриг, выставленный в Днепровском лимане для демонстрации, развалился от подводного взрыва на две части. Но то были учения, а сейчас схватка, а это две большие разницы.

Тем паче что бой для Лисянского был первым, в прошлой войне с турками из-за младости лет он, понятное дело, не участвовал. Да и на флотскую стезю встал совершенно случайно.

Уроженец тихого Нежина, в его жилах смешалась украинская, польская и казацкая кровь – сама судьба и происхождение гарантировали ему офицерские погоны в Нежинском гусарском полку. Вот только отец решил иначе – старый майор, пораженный небывалой победой русского флота при Чесме, поклялся прилюдно, что если у него родится сын, то служить отпрыск будет исключительно на качающейся под ногами корабельной палубе.

Сказано – сделано, и когда три года спустя на свет появился младенец, ему была с детства уготована участь моряка. Но сам Юрий не жалел – многочисленная родня в Нежине прошлым летом, когда он побывал в отпуске, с нескрываемой завистью поглядывала на его черный флотский мундир и занималась увлекательным для себя делом – ему подыскивали достойную невесту. Пришлось объяснять, что флот не гусары и тем паче не армия, и жениться там разрешено по миновании семи лет службы в офицерском чине, не ниже старшего лейтенанта, и никак не раньше…