Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

— А мы сейчас пани Марину позовем, — лениво протянул Заруцкий, — она вас точно узнает, Федор Петрович. Кол для себя сами тесать будете, раз вы плотник.

— Государыня! — крикнул атаман громким голосом и Федор, прикусив губу, подумал: «Вот и все».

Она была в русском платье — сером, бархатном, потрепанном опашене, с тусклыми, ткаными серебром узорами, и поношенной кике. Белую шею обвивали нитки дешевых, мелких жемчугов.

Федор услышал, как трещат дрова в печурке, и сопит прикорнувший в кресле, пьяный самозванец.

— Вот, государыня, — поклонился Заруцкий, — мужика тут поймали, вроде на этого Воронцова-Вельяминова похож, кого государь к смерти приговорил. Вы ж видели его на Москве, посмотрите — он ли?

У нее были серые, темные, будто грозовая туча глаза. Марина подошла ближе и Федор подумал: «Смотри-ка, морщины уже. Маленькие, а все равно. Ей же двадцать два всего.

Господи, да о чем это я?»

От нее пахло чем-то свежим. «Или это ветер с реки? — подумал Федор, глядя в красивое, чуть нахмурившееся лицо женщины.

Марина усмехнулась, и, обнажив острые, мелкие, белые зубы, сказала: «Вы, Иван Мартынович, что — теперь всех рыжих, кои на дороге попадутся, сюда таскать будете? Сей мужик на Воронцова-Вельяминова ничуть не похож, и, — Марина повела носом, — пусть убирается отсюда, от него потом воняет, и вши, наверняка, есть».

— Ну, — грубо сказал Заруцкий, — не слышал, что ли? Иди себе, работай далее.

Он подтолкнул Федора к деревянной, обветшалой двери, что вела на узкую, заплеванную лестницу. Мужчина еще успел поклониться, и что-то пробормотать, и Заруцкий, бросив ему какую-то медь, велел: «Иди, иди, воняет от тебя, государыня к такому не привыкла».

Во дворе Кремля Федор прислонился к деревянным, толстым кольям стены, и, перекрестившись, подумал: «Господи, спасибо тебе. Вернусь в Москву, свечку поставлю Федору Стратилату, моему заступнику небесному».

Вокруг было еще шумно, у костров были слышны пьяные голоса, лай собак, на реке кто-то визжал, и Федор не сразу услышал тихий голос сзади: «Пан Теодор…»

Она стояла, смотря в землю, часто, прерывисто дыша.

— Идите, пан Теодор, — маленькие руки комкали, рвали застиранный кружевной платок, — там Заруцкий и он, — голос женщины на мгновение прервался, — пить засели, это на всю ночь.

Идите, пожалуйста.

Федор, не понимая, что делает, взял ее за нежное запястье и жестко, коротко сказал:

«Перейди мост, там, в перелеске, изба есть заброшенная».

Марина кивнула, так и не поднимая глаз, и Федор, развернувшись, пошел к воротам Кремля.

«Хочу и возьму, — подумал он грубо, наклоняясь, забирая у спящего солдата оловянную флягу. «Плевать на все». Он поднял валявшуюся в пыли плеть, и, оглянулся, — женщина все стояла, глядя ему вслед. В свете факелов ее глаза казались темными, бездонными — будто пропасть.

Дрова медленно, нехотя разгорались, пламя играло синими языками, лизало влажную кору и Федор, откинувшись к стене, отпив из фляги, повертел в руках плеть.

— Не надо бы, — вдруг тяжело, горько подумал мужчина. «Сим ты Лизавету не вернешь, Федор Петрович, спит она где-то, в земле сырой, и теперь уж только на небесах с ней встретишься.

Не обманывай себя».

Он закрыл глаза и вспомнил костер, что жарко горел в сложенном из озерных камней очаге, и ее обнаженное, мерцающее белизной тело — на медвежьей шкуре, что покрывало ложе.

«Еще? — шепнул он, прижимая жену к лавке, чуть щекоча рукояткой плети у нее между ногами.

Лиза повернула каштановую, растрепанную голову и прижалась губами к его руке. «Как хорошо! — крикнула она, — как хорошо, Федя, еще, еще, пожалуйста!»

Он поцеловал теплую, гладкую спину, и усмехнулся: «Как на Москву вернетесь, я тебя в мыльню заберу, поняла? На всю ночь».

— Да! — она развела ноги еще шире, и выгнулась, впуская его, резко вдохнув, почувствовав в себе рукоять плети.

— И сие тоже захвачу, — Федор пригнул ее голову к лавке и велел: «Лежи тихо, ежели угодишь мне — потом побалую тебя, сама знаешь чем».

— Угожу, — простонала Лиза, вытянув руки вперед, задыхаясь, не смея пошевелиться. «Угожу, Федя».

Мужчина тяжело вздохнул и подбросил в костер еще дров. «Может, и с дитем она была, как пропала, — Федор выпил еще. «Ну да о сем теперь только Господь Бог ведает. Как я устал, как устал. Не надо бы этого, но я не могу — хоть бы еще раз Лизу увидеть, пусть так, все равно».

Пламя взметнулось вверх, к проваленной крыше, и он услышал в лесу чьи-то осторожные шаги.

Она перешагнула порог и замерла — в проваленном полу, на волглой, сырой земле горел костер. Покосившиеся ставни были закрыты, и Марина увидела, как он поднимается с лавки — медленно, не сводя с нее тяжелого, холодного взгляда.

— Пан Теодор, — пробормотала она, опускаясь на колени, — пожалуйста, я прошу вас, не мучайте меня, пожалуйста.

Он захлопнул дверь, и, подперев ее поленом, сорвал с головы женщины простой платок.

Черные, длинные косы упали на спину. Мужчина отхлебнул из фляги, возвышаясь над ней, и Марина почувствовала, как дрожат у нее руки.

Федор наклонился, и, взяв ее сильными пальцами за подбородок, приказал: «Пей». Она подчинилась, и, ощутив, как водка обжигает горло, закашлялась. Он почти нежно распустил ей косы, и стал медленно расстегивать маленькие пуговицы на опашене. Ее кожа, — тонкая, белая, — обжигала, как огонь.

Марина потянулась, и, прижавшись губами к его руке, зарыдала: «Спасибо, спасибо вам!»

— Встань, — велел он, раздевая ее, задирая вверх рубашку. Она широко расставила ноги и почувствовала рукоять плети, что ласкала ее — медленно, настойчиво. «Теперь ртом, — усмехнулся он, слыша ее стон. «Иди сюда». Она подползла на коленях к лавке и покорно развела губы.

— Попробовала? — Федор хлестнул женщину по щеке. «Ну, так ты сейчас до утра ног не сомкнешь, поняла?»

Она только мелко, часто закивала, и глаза ее расширились. Федор посмотрел вниз и рассмеялся, прижимая ее голову к себе: «Глубже, пани Марина. Вот так, — он с удовольствием услышал сдавленный кашель. «И медленно, медленно, я сказал! Ну ничего, — мужчина откинулся к бревенчатой стене и закрыл глаза, — до рассвета я вас научу — как надо».

Потом он развернул ее к себе спиной, и, полюбовавшись стройными ногами, подняв плеть, подумал: «Вот так бы и написать ее, с распущенными волосами, обнаженную». Она закричала, раздвигая ноги, яростно скребя ногтями по грязному полу, мотая головой.

— Это только начало, — рассмеялся Федор, резко рванув ее за волосы, вцепившись зубами в стройную шею. Он вдохнул запах мускуса и шепнул ей на ухо: «А ну не двигайся!». Он загнал в нее рукоять плети и добавил: «Вот, пани Марина, так и будет. А теперь, — Федор подвигал рукой и она зарыдала, — теперь я вами как следует, натешусь».