Сборник "Чистая фэнтези" - Генри Олди

Зная характер Внезапного, Огюст не разубеждал герцога, дав согласие. Но сейчас, слыша вопрос, заданный Губерту духовником, барон искренне полагал, что память куда лучше ребенка. С памятью хлопот меньше.

Мнение барона разделяла и Эсфирь Кольраун, Хусская сивилла. Не спеша приблизиться к герцогской любовнице — насильственная смерть обладала ореолом, вибрирующим «сальто-мортале», отчего у сивилл начиналось головокружение и резь в печени, — Эсфирь вспоминала гороскоп, составленный по заказу его высочества. Сивиллы хранят тайны лучше медикусов и адвокатов, поэтому Губерт ничем не рисковал. Спрашивать звезды о нерожденном ребенке Эсфирь отказалась сразу: это запрещал «Кодекс астролога». Но она дала согласие прибыть в Майорат и составить гороскоп сразу после рождения бастарда. Его высочество щедр, а Хусская сивилла нуждалась в средствах на ремонт дома. Впрочем, даже гороскоп роженицы вышел зловещим и туманным. Впервые Эсфирь терялась в догадках: звезды говорили о смерти, которая лучше бессмертия, о жизни, которая кусает свой хвост, подобно змее, вливая яд… Звезды пугали, грозили пальцем с темных небес, избегая конкретных советов, и сивилла уже жалела, что связалась с влюбчивым герцогом.

Несмотря на славу провидицы, Эсфирь Кольраун была еще очень молода. Рожали сивиллы поздно — роды надолго ослабляли внутреннее зрение. В двадцать два года незамужняя Фира предпочитала память любым детям, в особенности — чужим. Память безопасней. Никто не составляет гороскопов на память. Скоро все закончится, и она уедет обратно в Хус.

Ей хотелось домой.

Из окна второго этажа, отдернув штору, во двор смотрел Карл Беркадор, советник герцога. Выходец из низов, в прошлом — лицензированный нотариус, затем адвокат, почетный член гильдии, вскоре — окружной судья в Тартарене, он быстро делал карьеру, сменив шапку из меха выдры на длинную накидку с оторочкой, накидку — на бордовую мантию, а мантию — на плащ с гербом д'Эстремьеров. Приближен Губертом, Карл отвечал его высочеству преданностью и счастливым умением спорить с сеньором, отстаивая интересы оного сеньора. Другое дело, что в споре он не всегда выходил победителем.

Советник Беркадор не слышал, что спросил маг Бруно у герцога.

Но, хладнокровный, как виверна, Карл отметил, что герцогиня Флора умеет достигать поставленной цели. Если бы его попросили сейчас дать Губерту мудрый совет, он рекомендовал бы с почестями похоронить магистра-самоубийцу, назначить краткий траур, официально почтив память фаворита, а ближе к концу осени явиться на традиционный бал старейшин в ратуше рука об руку с ее высочеством.

Что думал юный Эфраим, сын Бруно, не знал никто.

— Память или ребенок? — повторил вопрос маг-духовник, и ему показалось, что он спрашивает в сотый, в тысячный раз, всегда получая один и тот же ответ.

«Где я?!»

«Здесь».

«Кто я?»

«Ты».

Вмешиваясь в немую беседу, что-то пришло в движение вовне Анри. Наверное, так вигилла чувствовала бы себя, окажись она внутри витализированного голема.

Но оживила голема не ее воля!

Тело исчезло. То, что называлось телом, издевалось над пленницей, — чужое, дерзкое, непослушное, оно обступало Анри со всех сторон, как шайка грабителей обступает намеченную жертву. Паника соленой волной захлестнула рассудок. Анри судорожно рванулась вверх, к свету — и свет пришел.

Замок. Цитадель из сна, с архивных гравюр, которые она успела изучить, занимаясь «Делом о сгинувших квесторах». Двор. На черно-белых квадратах — игральные фигуры. Лорд, Рыцарь, Маг, Вещунья. На краю доски, у башни, — юный Паж. Нарушая правила, фигуры разноцветны. От них в глазах рябит, особенно если смотреть из сдвоенной бойницы.

Овал Небес! Какие бойницы? Это и есть глаза, обычные глаза, в которых рябит. Просто эти глаза сильно близоруки.

Тетушка Эсфирь всегда потешно щурилась, поднося книгу к самому лицу…

Отчаянный вопль с опозданием вторгся в немое пространство:

— Бруно! Спаси ее, Бруно! Умоляю…

Изломанное тело под балконом. Мятый бархат плаща, разметались каштановые волосы, восковая бледность щек. Нелепый, ярко-алый блик на белой плитке. Все слишком красиво, слишком театрально, как на полотне модного живописца. Все — слишком.

Фигура сбита влет.

Дама? Двойник? — неясно…

Над женщиной, одетой в мужской костюм, над Дамой или Двойником, кем бы она ни была, склонился Маг. Сиреневая, сумеречная тяжесть мантии скрадывает телосложение духовидца, делает массивным и величественным. Рядом — Лорд; эхо крика окутывает его голову сверкающим нимбом. Лорд тонет в блеске: сияют драгоценные пуговицы камзола, сияют зубчатые шпоры на высоких сапогах, сияет золото волос с большой примесью серебра на висках. На шаг позади Лорда хмурит брови низкорослый Рыцарь: он словно родился в гвардейском мундире, темно-синем с галунами. Во всяком случае, воображение бессильно представить Рыцаря в цивильном. Мальчишка-Паж у входа…

Вещунья, в чьем теле заперта Анри, поворачивает голову-и вигилла больше не видит Пажа у башни.

Фигуры на позициях.

Эндшпиль.

Вечный эндшпиль с предсказуемым исходом.

А вокруг крохотного оазиса Цитадели, вокруг последних цветных фигур, оставшихся на доске, смыкался черно-белый кокон намоленной святыни. Не в силах заставить Вещунью оглядеться, не взглядом, но ясновиденьем сивиллы, умноженным на талант мантиссы, Анри различала, что творится за стенами, обступившими еще живой омфалос Хендрики Землич.

Свет и Тьма, Добро и Зло, Черное и Белое — эй, кто еще! идеалы-идолы, все сюда! — сошлись в непримиримой битве.

Два чистых начала сладострастно топтали друг друга: говорят, так случилось в белой ночи хаоса, до первой зари времен. Здесь не было места компромиссам и соглашениям, сдачам на почетных условиях и выплатам контрибуций, перемириям и парламентерам. Никогда светозарный белларум не сядет за стол переговоров с гнусным мортифером! Никогда могучая либитиния не найдет общий язык со светлейшим альбасанктусом! Война, война до победного конца, которому не наступить вовеки, а значит — вечный бой, как смысл существования.

Людям в идеальном противостоянии места не оставалось.

Над Цитаделью сходились два крыла: воронье крыло мрака, кишащее исчадиями ада, — и голубиное крыло света, снежного пламени, где проступали благородные силуэты воителей. Еще чуть-чуть, десяток лишних оборотов белки в колесе — и они сойдутся. Молот опустится на наковальню, превратив горсть цветных стеклышек в прах.