Враги общества - Мишель Уэльбек

Третье преимущество. Падение доминирует и в библейском мире. Здесь тоже, скажу я, и это еще мягко сказано, падение — главная тема. Но оно не неизбежно. Да, правило, но, как все правила, не обходится без исключений. Дарование заповедей, например. Молитвы, обращенные к небу. Сотни пророков, что будоражат города и веси. Даже смерть. Смертный час не только тот самый миг, когда приходит пора «освободить гостиничный номер», но еще и тот, когда «руах» в силу своей божественной сущности не смешивается с землей, чтобы стать прахом, как телесная оболочка, но улетает на небо.

Четвертое преимущество. Возможность субъекта, индивидуальности. Я уже говорил об этом в книге, которую назвал «Божий завет». Стало общим местом утверждение, что религии мешают самоутверждению человека и тем более его свободе. Так вот, моя главная мысль в то время состояла в том, что язычество, смешивая все на свете, воспринимая человека только как плоть, камень, атом, не дает возможности мыслящему субъекту осуществить себя в качестве такового. Только иудаизм и христианство с их «духом Божиим», с превращением божественного дыхания в человеческое, иначе говоря, с постулатом о подобии человеческой души образу Божию делают человека и мыслимым, и возможным. С тех пор мое мнение не изменилось ни на йоту, а прошло уже добрых тридцать лет. Я по-прежнему считаю: единственная возможность вникнуть в особенность, отличающую нас с вами от деревьев, камней, вашего песика Клемана, — это отказ от греческой философии. Мы можем поставить на Иерусалим против Афин. Вторая модель дает нам выбор. В этом ее преимущество перед апокалипсисом Эпикура.

Пятое преимущество. Форма бытия субъекта. Наличие субъекта — первое условие. Но не менее важна форма его бытия — статут, вид, ход событий. Важно знать, несет ли он в себе обреченность, является ли маленькой, замкнутой в себе сферой, ограниченной раз и навсегда, отделенной от внешнего мира, о которой говорит нам теория падающих камней, или это живой субъект, находящийся в непрестанном движении, способный постоянно меняться, хотя он считается вполне сформировавшимся, о чем вам, мне и всем остальным известно по собственному опыту. Так вот, для подобного субъекта библейская модель незаменима. Та модель, которая была предложена мыслителями Нового времени, великими читателями и истолкователями, начиная со Спинозы. Что утверждает Спиноза? Каков его вклад в этот спор? Главная его находка — мысль о единой всеобъемлющей субстанции, проявлениями которой являются и субъекты. Лейбниц счел эту идею заблуждением. Он критиковал Спинозу за его систему субстанциональных сущностей, говоря, что у Спинозы сущности различаются только степенью высоты, так, замечает он, мы могли бы различать волны в море… Но на деле не прав оказался Лейбниц. Спинозу есть за что упрекнуть, и еще как! Но в данном вопросе правда на его стороне. Идея единой субстанции — главная его заслуга. Благодаря ей границы камня размываются. Исчезают перегородки, которые отделяют внутреннее от внешнего. У субъекта возникает возможность в зависимости от состояния, обстоятельств и жизненного момента раздвигать, сжимать и вновь расширять пространство своей индивидуальности. Индивидуум становится подобием польдера. Или острова, да, пожалуй, сравнение с островом удачнее, острова, который постоянно борется с морем. Волны то набегают, то отступают. Уносят частичку земли, возвращают ее обратно. Нет состояния, есть процесс. Нет покоя, есть постоянная работа. Она длится — это и есть самое замечательное, — пока длится наша жизнь. Да. Так оно и есть. И поэтому его идея гениальна. Суть этой идеи сводится к тому, что субъект вовсе не отдельная обособленная субстанция. А если субъект не обособленная субстанция, то, значит, нет и той сущности, которую стоит оберегать, лелеять, отделять от соперничающих сущностей, окучивать и окапывать. Постоянно идет процесс созидания собственной сущности. Каждый находится в процессе работы над собственной индивидуальностью. Впрочем, не стоит говорить «индивидуальность». Лучше говорить об индивидуализации, так как мы имеем в виду процесс. Множество процессов. Меняются составляющие, но нет завершения. Сочетания. Варианты. Изнутри или снаружи? Свет или тьма? Жизнь во сне? Сон в жизни? Ночное бдение? Бессонница? Всё вместе.

И это шестое, и последнее, преимущество библейского образа мира. Попробуйте только представить себе немыслимое богатство и разнообразие интерсубъективности! Эпикуреизм (да и Лейбниц тоже) именно на этом обломали себе зубы. Почему? Да очень просто! Индивид — это непрекращающееся изменение, постоянный процесс с подвижными, меняющимися границами между внутренним и внешним; границы прогибаются и сдвигаются в результате нескончаемой борьбы, которую ведут разные векторы внутреннего развития, соперничая между собой и соприкасаясь с внешним миром. Что же из этого следует? А вот что: то, что сегодня достояние одного, завтра будет достоянием Другого. То, что составляет часть моей сущности сейчас, когда я пишу вам, быть может, станет частью вашей, когда мы завершим нашу переписку. Короче, существует столько же мостов, сколько пропастей, столько же сотрудничества и взаимопонимания, сколько борьбы и противостояния. В виде опыта понимания, в виде очевидной несовместимости и происходит постоянный взаимообмен, это и есть плоть нашего мира, одновременно общая и оспариваемая, что опровергает чувство одиночества, навязываемое философами-атомистами. Это и есть онтологическое обоснование политики и этики, которые высвобождают субъект из лап эгоизма, превращающего с трудом добытую обособленность в тюрьму или гроб. К этому ведет Библия. И философия Спинозы с символико-плотскими протяжениями. И конечно же Левинас. Он, перемещая центр, заставляя субъект жить, не замечая границ, будто он тень или душа, пребывающая в сновидениях, вынуждая его отвлекаться от своего «я» и парить над своим именем собственным, приобретать значение Другого, достигает двух основополагающих целей: корректирует эгоизм, жизненный порыв и силу, идущие от теории Спинозы, и заявляет о себе как о современном философе, который внес неоценимый вклад в осмысление тайны, превращающей «я» в «заложника», «несущего ответственность» за Другого.

У всех нас, дорогой Мишель, бессонница — источник философских озарений.

Ко мне во время бессонницы всегда приходят, пугая меня, две навязчивые мысли.

Естественно, страшит небытие.

Оно всех страшит.

Но еще больше небытия страшит бытие — бытие полнокровного, самодовольного, самоуверенного, самодостаточного, преисполненного гордости, уверенного в собственном величии субъекта, который вызывал тошноту у Сартра, назвавшего его «буржуа». Он-то и есть человеческий, а точнее, бесчеловечный субъект-камень.

Я сочинил для себя философию, которая помогает бороться с тошнотой.

Я начал создавать, сначала без Сартра, а потом, много позже, вместе с ним, своеобразный интеллектуальный механизм, главное достоинство которого в возможности помочь тому, кто захочет (мне самому в первую очередь) справиться с этими двумя навязчивыми страхами — не быть ничем и быть только собой, не занимать в этом мире места и занять такое, которого и боишься и стыдишься.

Я создал своеобразную еврейскую монадологию.

Монадологию не только без Бога, но и без Лейбница.

Или с Лейбницем, но примирившимся со Спинозой, осененным тенью Сартра и поддержанным нашим, таким значительным, но не слишком известным современником, я имею в виду Левинаса, без которого, повторяю, Спиноза был бы воплощением бесчеловечности.

И теперь я доволен.

Я не спас парой строчек французскую экономику.

Но живу в ладу с самим собой.

И объяснил вам причины, на этот раз метафизические, на основании которых стал «ангажированным» интеллектуалом, которому для того, чтобы жить, необходимо чувствовать себя ответственным за других.

В философии нет ничего хитрого.

Она просто дает возможность справиться со своими страхами, а иногда и избавиться от них.

Это способ не поддаться ни «суме» (можно ведь и «с ума» сойти), ни «суматохе».

Это постоянные усилия, которые помогают продолжать войну, о которой говорил Кафка, продолжать и не бросать оружия. Доспехи, дающие возможность защитить себя, осадная машина, чтобы идти на приступ, лезть на стены, — а иногда приходится рыть окопы. Возможность новых стратегий, тактик, расчетов и, по сути дела, выживания.

Сейчас я говорю совершенно искренне.

Теперь ваш ход.

10 апреля 2008 года

Окрестности и берега Шэннона не особенно живописны: спокойно течет широкая река, вливаясь в Атлантический океан. Там и сям пологие холмы, поросшие деревьями. Но если податься на север, через сотню километров попадаешь в район Коннемары, иной мир с живым, словно бы осязаемым светом, даже не верится, что такое бывает у нас на Земле. По той же дороге еще севернее всегда окутанное туманами графство Слайго, а за ним Донегол с каменистыми пустошами, похожими на шотландские ланды, освещение там скудное, северное. Если же отправиться от Шэннона на юг, то спустя примерно час приедешь в Килларни, на берега Лох-Лейн. Там до того красиво, что говорят, будто королева Виктория во время своего официального визита велела своим камеристкам выйти из экипажа и полюбоваться открывшимся видом: местечко с тех пор называется Lady’s view[61]. Из Килларни мигом доберешься до любого из красавцев полуостровов: Дингла, Иверага (на «Кольцо Керри», правда, не стоит ездить в июле — августе), Беары, Дарруса и мыса Мизен-Хед, последнего, что расположен южнее всех.