Страницы Миллбурнского клуба, 1 - Слава Бродский

Поступил на Юридический факультет Петроградского университета в 1917 году, а в 1919 был мобилизован в Красную Армию. Про эту часть своей биографии Вагинов сказал:

Война и голод, точно сон,

Оставили лишь скверный привкус.

Странным образом его армейский опыт никак не отразился в его творчестве. К 1921 году он уже в Петрограде. В университете его не восстановили из-за непролетарского происхождения. Но Вагинов не унывал. Он с головой окунулся в литературную жизнь города. По своим собственным словам, он состоял почти во всех поэтических объединениях. Посещал «сумасшедший корабль» – Дом искусств, где проходили, в частности, занятия поэтической студии Н.С.Гумилева «Звучащая раковина».

Как вспоминала поэтесса И.Наппельбаум, стихи Вагинова, который был «самый маленький, самый худенький, с самым слабым голосом, самый "не такой", но сразу выразителен и значим», производили огромное впечатление: «Когда вставал и начинал читать – появлялся новый мир, ни с кем и ни с чем не сравнимый и волнующий... все слушали и давали уводить себя в этот призрачный, пригрезившийся поэту мир. Наш Мэтр, с ясным, как небосклон, мировоззрением, с зеркальной эстетикой, он замирал и, не противясь, входил в призрачный сад поэзии Константина Вагинова».

Поэт Георгий Адамович выразился прозаичнее и, возможно, точнее: «Стихи Вагинова вызывали в нем (Гумилеве) сдержанное, бессильное раздражение…»

Поэзию Вагинова одобряли В.Брюсов и В.Ходасевич. Отмечали необычность его эпитетов и метафор, введение в современные стихи античных образов и мировоззрений пантеизма. Сам Вагинов называл себя «поэтом трагической забавы».

То, что Вагинов был обласкан мэтрами, не удивляет. Его стихи действительно звучат как голос из зазеркалья – из той, ушедшей жизни. На Петроград он смотрел как на Рим времен упадка.

О, удалимся на острова Вырождений,

Построим хрустальные замки снов,

Поставим тигров и львов на ступенях,

Будем следить теченье облаков.

Пусть звучит музыка в узорных беседках,

Звуки скрипок среди аллей,

Пусть поют птицы в золоченых клетках,

Будут наши лица лилий белей.

В его собственных пристрастиях проявлялось желание удержать уходящий мир подлинной образованности и культуры. Вагинов самостоятельно изучил старофранцузский и итальянский языки, чтобы читать собранные книги в оригинале, брал уроки греческого, чтобы переводить греческую прозу, занимался испанским, умел танцевать менуэт, экосез и другие старинные танцы.

Еще в 1921 году группа «Кольцо поэтов имени К.Фофанова» выпустила его первую книгу «Путешествие в Хаос». В 1926 вышла его вторая книга стихов без названия. Так что к моменту его знакомства, сначала с Бахтеревым, а затем с другими будущими обэриутами, он уже был состоявшимся поэтом, хорошо известным в узком кругу. Для Бахтерева и его друзей Вагинов был мэтром. Кроме того, именно по инициативе Вагинова, который входил в приемную комиссию, Хармс в 1926 году был принят в Ленинградское отделение Всероссийского Союза поэтов.

Еще впереди были прозаические произведения, которые заставляют говорить о Вагинове прежде всего как авторе модернистских романов. Именно в прозе его творчество оказалось более всего созвучно обэриутам.

Николай Заболоцкий

Николай Алексеевич Заболоцкий был родом из Вятской губернии. Отец – агроном, мать – сельская учительница. Год рождения 1903. Когда в 1913 году он поступил в реальное училище в Уржуме, то, как он вспоминал, «…три года уже писал стихи. …За стеклянной дверцей отцовского шкафа, наклеенное на картоночку, виднелось наставление, вырезанное отцом из календаря. И теперь, сорок лет спустя, дословно его помню: "Милый друг! Люби и уважай книги. Книги плод ума человеческого. Береги их, не рви, и не пачкай. Написать книгу нелегко. Для многих книги – все равно как хлеб". Здесь, около книжного шкафа я навсегда выбрал себе профессию и стал писателем».

Заболоцкий (или Заболотский, как он тогда писал свою фамилию) едет для продолжения образования в Москву и поступает в Московский университет сразу на два факультета – филологический и медицинский. Очень скоро, однако, переезжает в Петроград, где в 1925 году заканчивает Пединститут имени Герцена по отделению языка и литературы. О себе он говорил, что к этому времени уже накопил очень толстую тетрадь очень плохих стихов. Подражал то Есенину, то Блоку. В следующем году его призывают на военную службу. Гражданская война уже позади и его армейский опыт был весьма щадящим – служил он в Ленинграде, на Выборгской стороне, и уже в 1927 году уволился в запас. Получил место в отделе Детской книги ленинградского Госиздата, которым руководил Маршак.

К 26-му году относятся его первые «настоящие» стихи, в которых он обрел свой поэтический голос. Еще впереди его первая книга «Столбцы», вышедшая в 1929-ом, но вот его ранняя зарисовка Ленинграда времен НЭПа:

Вечерний бар

В глуши бутылочного рая,

Где пальмы высохли давно,

Под электричеством играя,

В бокале плавало окно.

Оно, как золото, блестело,

Потом садилось, тяжелело,

Над ним пивной дымок вился...

Но это рассказать нельзя.

И дальше:

Глаза упали, точно гири,

Бокал разбили, вышла ночь,

И жирные автомобили,

Схватив под мышки Пикадилли,

Легко откатывали прочь.

А за окном в глуши времен

Блистал на мачте лампион.

Там Невский в блеске и тоске,

В ночи переменивший краски,

От сказки был на волоске,

Ветрами вея без опаски.

И как бы яростью объятый,

Через туман, тоску, бензин,

Над башней рвался шар крылатый

И имя «Зингер» возносил.

Несмотря на некоторую разгульность описанной картины, Заболоцкий был весьма положительным молодым человеком. Единственный из авторов «Манифеста», имел законченное высшее образование по специальности. Сказывалось провинциальное происхождение и воспитание в хорошей семье с крепкими устоями, где он был старшим из шести детей.

Характерно первое впечатление Хармса и Введенского. Они познакомились с Заболоцким в мае 1926 года на чтении в Союзе поэтов. Бахтерев рассказывает об этом, правда, с чужих слов:

Мало кому известного Заболоцкого объявили последним. К столу подошел молодой человек, аккуратно одетый, юношески розовощекий.

– А похож на мелкого служащего, любопытно. Внешность бывает обманчива, – Введенский говорил с видом снисходительного мэтра.

Читал Заболоцкий «Белую ночь», которая позднее вошла в «Столбцы»:

...И всюду сумасшедший бред.

Листами сонными колышим,

Он льется в окна, липнет к крышам,

Вздымает дыбом волоса...

И ночь, подобно самозванке,

Открыв молочные глаза,

Качается в спиртовой банке

И просится на небеса...

Триумфа не было, – настороженное внимание, сдержанные аплодисменты. Реакция Хармса и Введенского, однако, была немедленной. Они встали и пошли между рядов навстречу поэту. Назвав свои фамилии, жали ему руку, поздравляли. Хармс громогласно объявил: он потрясен, такого с ним не бывало. Введенский: ему давно не доводилось слушать «стоящие стихи», наконец, повезло – дождался.

Александр Введенский

Александр Иванович Введенский – петербуржец, интеллигент, как и Вагинов. Родился в 1904 году. Отец его служил в Поземельном банке, а мать была врачом в клинике профессора Отто – родильном доме, сохранившем свое название до наших дней через все потрясения века. Введенский учился на Петроградской стороне в гимназии Л.Д.Лентовской, где учился также будущий филолог – академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. В Лентовке Введенский познакомился и подружился на всю жизнь с Леней Липавским и Яшей Друскиным.

Преподавательский состав в школе был очень сильный. Рисование преподавал брат Леонида Андреева. Особое влияние на Введенского оказал преподаватель литературы Леонид Владимирович Георг, большой знаток поэзии, лично знакомый с А.Блоком, организовавший кружок «Костер», в котором читали Блока, Ахматову, Гумилева. Введенский был активным участником этого кружка.

Леонид Савельевич Липавский (псевдоним Л.Савельев), которого Маршак считал одним из самых образованных литераторов, был теоретиком ОБЭРИУ, ответственным, так сказать, за подведение идеологической и философской базы. На квартире у него и его жены Тамары Александровны Липавской (Мейер) на Гатчинской улице прошли многие сборы участников группы. Липавский погиб в первые дни на фронте в 41-ом, а Яков Друскин прожил долгую жизнь (умер в 1980 году). На его долю выпало сохранить важную часть наследия Хармса. Он был также первым исследователем творчества Введенского. Друскин окончил консерваторию и философский факультет университета, но зарабатывал на жизнь преподаванием математики в средней школе.