С ярмарки - Шолом Алейхем

Наш совершеннолетний все замечал. Лица гостей выглядели празднично, но торжественней всех выглядел дядя Пиня. Он сидел на почетном месте около отца Шолома, в субботней шелковой капоте, подпоясанной широким шелковым поясом, в синей бархатной шапке, и, глядя на героя снизу вверх, усмехался себе в бороду, как бы говоря: «Знать-то он, конечно, знает, этот бездельник, да молится ли он каждый день, блюдет ли закон омовения ногтей, читает ли молитву перед сном и не носит ли он чего-нибудь по субботам? В этом-то я очень сомневаюсь».

Зато отец нашего героя прямо сиял. Казалось, нет на свете человека счастливее его. Голову он держал высоко, губы его шевелились, беззвучно повторяя за сыном каждое слово, и в то же время он торжествующе поглядывал на собравшихся, на своего брата Пиню, на учителя Рудермана, на самого героя и на мать виновника торжества. А мать, маленькая Хая-Эстер, совсем незаметная и полная почтения, стояла в сторонке, среди других женщин, в субботнем шелковом платке и, очарованная, тихо вздыхая, хрустела пальцами, и две блестящие слезинки, как два брильянта, горя на солнце, катились по ее счастливому, молодому, белому, но уже покрытому морщинами лицу.

Какие это были слезы? Слезы радости, удовлетворения, гордости, страдания? Или сердце подсказывало матери, что этот мальчик, герой сегодняшнего торжества, голосок которого звенит, как колокольчик, скоро, очень скоро будет читать по ней заупокойную молитву?.

Кто знает, о чем плачет мать?

Часть вторая

32. «Юноша»

Брат Гершл становится женихом. – Экзамен с суфлером. Мешочек с филактериями, часы и невеста.

– Теперь ты уже, слава богу, юноша, а не мальчик. Довольно шалостей и проказ! Пора стать человеком, благочестивым евреем. Время не стоит на месте. Не успеешь оглянуться, как ты уже жених.

Это краткое назидание пришлось выслушать «совершеннолетнему» Шолому на следующий день после торжества, когда учитель помогал ему надевать филактерии. Он так сильно затянул мальчику ремень на левой руке, что пальцы налились кровью и посинели, а футляр, который прикрепляется ко лбу, из-за слишком длинного ремня все время спускался на глаза или съезжал набок, норовя совсем соскользнуть с головы. Требовалось немало усилий, чтобы удержать все это в равновесии. Шолом не мог свободно повернуться, чтобы взглянуть на любопытствующих мальчишек, которые его окружили, желая посмотреть, как он будет молиться в филактериях. Если бы не они, эти вот озорники, Шолом на этот раз молился бы искренне, сердечно, с чувством. Ему нравилась церемония накладывания филактерии, нравился смысл слов молитвы «и ты обручен со мной», нравился ему и приятный запах новых, недавно выделанных ремней, а главным образом, что его уже называют юношей и приобщают к десятку молящихся, как равного. Следовательно, он уже мужчина, как все, совсем взрослый. Даже кривой служка Рефоэл смотрел на него по-иному, с нескрываемым уважением. О товарищах и говорить нечего, они ему, конечно, завидуют. Он помнит, как сам завидовал своему старшему брату Гершлу, когда праздновали его тринадцатилетие, и не столько из-за торжества, как из-за того, что сразу вслед за тем брат его стал женихом и невеста подарила ему вышитый мешочек для филактерии, а будущий тесть – серебряные часы. Как брат Гершл стал женихом и что стало с подарком его будущего тестя, с часами, – эти два события следует хотя бы вкратце описать.

В тринадцать лет Гершл был ладным, красивым, аккуратным пареньком, любившим приодеться. Учение ему не особенно давалось, и большим прилежанием он тоже не отличался. Однако он был мальчиком из порядочной семьи, сыном Нохума Рабиновича, и ему сватали лучших невест. И вот однажды приехал из Василькова почтенный еврей с черной бородой – отец невесты, да не один, а с экзаменатором, молодым человеком с рыжей бородкой, который знал все на свете – и писание и древнееврейский язык, однако был нудным и въедливым. Прежде всего экзаменатор постарался показать родителям жениха и невесты свою собственную ученость. Поэтому он начал с наставника жениха, с его учителя, – затеял с ним долгий диспут по поводу древнееврейской грамматики. Чтобы учитель ни говорил, у него выходило наоборот. Потом он пристал к учителю, чтобы тот ответил ему, почему в Екклесиасте сказано: «И муха смерти воздух отравляет» – в единственном числе, а не «И мухи смерти воздух отравляют» – во множественном числе. На это учитель ответил:

– А почему сказано там же, в Екклесиасте: «Помни своих творцов» – во множественном числе, а не «Помни своего творца» – в единственном числе?

Тогда экзаменатор подступил к учителю с другой стороны:

– Скажите, прошу вас, где это сказано: «И пойдут они от народа к народу»?

Наставник немного растерялся, слегка смутился, но все же ответил:

– Это из молитвы «Славьте господа, взывайте к имени его».

Молодой человек, однако, на этом не успокоился:

– А где еще сказано: «Славьте господа, взывайте к имени его»?

Учитель пришел в еще большее замешательство и ответил: «Это, должно быть, где-нибудь в псалмах».

Тут рыжий молодой человек разразился хохотом:

– Простите, наставник, это сказано не «где-нибудь в псалмах», это сказано один раз в псалмах, а еще один раз, не дай бог ни вам и никакому другому еврею допустить такое искажение – в «Преданиях времен».

Для учителя это был смертельный удар. Капли пота выступили у него на лице. Он был совершенно убит.

– Этот молодой человек – плут! – сказал он детям, отирая пот полой своей капоты. – Если он будет экзаменовать жениха, то жених погиб, и сватовству конец. – Л так как в этом сватовстве учитель был лично заинтересован, то есть не в самом сватовстве, а в деньгах за сватовство, то он пошел на хитрость и, шепнув на ухо брату жениха – Шолому, чтобы тот забрался за спинку широкого дивана, посадил самого жениха на диван.

Когда отцы жениха и невесты уселись за полукруглый обшитый фанерой стол на лапах, рыжий молодой человек взял в оборот жениха. Мать жениха накрывала в это время на стол, ставила водку и коржи, она была, очевидно, вполне уверена в том, что экзамен сойдет гладко.

– А ну, поведай-ка мне, паренек, где сказано: «Позор беспечным в помыслах своих»?

– В книге Иова! – послышалось из-за дивана.

– В книге Иова, – бойко, во весь голос ответил жених.

– Верно, в книге Иова. Теперь не знаешь ли ты, где у пророков есть еще одно слово того же корня, что и «помыслы»? – спрашивает дальше рыжий экзаменатор.

– «В тот день потерял он мысли свои» – в псалмах! – шипит суфлер из-за дивана, и жених повторяет за ним слово в слово.

– Значит, с пророками как будто кончено, – говорит экзаменатор и бросает взгляд на стол, где маленькая Хая-Эстер возится с пряниками и вареньем. – Теперь мы займемся немного грамматикой. Какого залога будет глагол «потеряли»? Какого наклонения, лица, числа, времени?

Маленький Шолом тихонько попискивает из-за дивана, а жених повторяет за ним каждое слово.

– Потеряли – глагол действительного залога, определенного наклонения, третьего лица, множественного числа, прошедшего времени и спрягается так: я потерял, ты потерял, ты потеряла, он потерял, она потеряла, мы потеряли, вы потеряли…

– Довольно! – воскликнул удовлетворенный экзаменатор, потирая руки и поглядывая на накрытый стол, затем, повернувшись к сияющему родителю невесты, он заявил: – Вас можно поздравить! Вы видите, юноша полон знаний, как источник водой. Что ж, закусим…

Известна ли была комедия отцу и матери или же она была делом рук одного учителя и жениха, а может быть, и сам экзаменатор догадывался о фокусе – трудно сказать. Во всяком случае, обе стороны были довольны, и обе, упаси бог, не обманулись.

Теперь мы переходим к истории с часами. Понятно, что сразу после экзамена мать поехала смотреть невесту. Невеста ей понравилась – умная девушка. Отпраздновали обручение, составили брачный контракт, разбили несколько тарелок, и отец невесты купил жениху в подарок серебряные часы. Сколько минут в часе, столько раз жених смотрел на циферблат. Нельзя было доставить большее удовольствие жениху, чем спросить его, который час. И жених берег часы как зеницу ока. Перед сном он не мог для них места найти. В субботу, перед уходом в синагогу, он перерывал все ящики в комоде, ища, куда бы спрятать часы, чтобы их, не дай бог, кто-нибудь не украл.

Однажды захотелось жениху, а был он франтоватым пареньком, почистить костюм. Носили тогда добротное трико с ворсом, а такое трико отличается одной особенностью – пыль садится на него пудами. Палка у жениха была гибкая, камышовая. Повесив на крылечке костюм, жених стал этой палкой выбивать из него пыль, крепко, изо всех сил, совершенно забыв о часах, которые лежали в кармане пиджака. Само собой разумеется, что часы превратились в порошок, в кашу из кусочков серебра, фарфора, стекла и множества мелких колесиков. И жених возвысил голос свой и расплакался. Никакие утешения, никакие обещания купить другие часы не могли помочь сердце разрывалось, глядя на жениха.