Искра для соломенной вдовы - Татьяна Веденская

– Ира, зачем так спешить? Давайте посмотрим что-нибудь еще! – горячилась я.

– Оля, понимаете, квартира хорошая, просторная. И кухня большая.

– Но там же газовая колонка!

– Так это же хорошо. Не придется летом сидеть без горячей воды.

– Она там старая, чадит. Это очень вредно! – мне хотелось выбрать для них самое лучшее. Я хотела хоть чем-то отплатить за то, что она все еще не поймала меня за руку и даже не пытается это сделать.

– Ничего, мы из доплаты купим новую. Зато там не нужно делать капитального ремонта. Вполне приличное состояние.

– Обоям уже лет десять.

– Но они не ободранные и наклеены хорошо.

– Ладно, раз уж вам так нравится. Но я сначала проверю юридическую чистоту. А то вдруг там кто-то сидит в тюрьме.

– Это конечно. Я в этом вам, Оля, полностью доверяю. – Лучше бы ты поменьше доверяла людям, Ирина. Я, конечно, очень дружелюбна и приятна в общении. Но у меня могут быть свои обстоятельства. Ты об этом должна подозревать. Проверка моя заняла ровно пять минут. В этой Мытищинской двушке уже двадцать лет была прописана одна и та же одинокая женщина. Старая дева, учительница русского языка и литературы. Она же пять лет назад приватизировала эту квартиру на себя. И сама лично, без посредников по доверенности теперь ее продает. Таким образом придираться мне было больше не к чему и я внесла за нее аванс. Счастливы были все. И учительница, которая переезжала к сестре, и покупатели, теперь успокоившиеся насчет подбора квартиры, и сама Ирина. И даже я начала радоваться происходящему. В самом деле, если все будут счастливы, то ничего страшного, если и я стану немного богаче, чем раньше. Мы с Ириной начали готовить документы к сделке. Это было не совсем просто, так как наличествовала Оксана, достигшая зрелости половой, но не достигшая зрелости юридической. Все сделки, в которых участвуют несовершеннолетние, проводится с письменного согласия органов опеки и попечительства. Это такие гадкие органы, которые представлены обычно одной старой (или молодой) грымзой, сидящей в муниципалитете района и треплющей нервы несчастным родителям. Они – эти грымзы – по определению ненавидят всех посетителей, требуют несуразную кучу документов, заявлений. А, получив их, тянут время до последнего, надеясь все-таки сорвать сделку. Зачем им это нужно, непонятно, но делают они это всегда. И единственный способ ускорить ее телодвижения и добиться благосклонности – прозаичен и весьма традиционен для России. Деньги в конвертик, конвертик в коробку конфет. Туда же шампанское, все это в пакетик. Пакетик случайно оставляем на стуле, а на полный возмущения вопрос:

– Что это? Заберите немедленно! – отвечаешь:

– Это вам. За потраченное время. Вы ТААК хорошо работаете, что мы просто не можем сдержать порыв благодарности. Спасибо вам.

– Ну что вы. Это совсем не обязательно.

– Но мы не можем обойти вниманием ТАКОГО великолепного сотрудника муниципалитета. Побольше бы таких как вы! – после этого, и после осмотра содержимого этого ларца с уткой, в утке селезень, в селезне яйцо, в яйце баксов ста пятьдесят – двести, дама величественно вещала:

– Ну раз уж вам так срочно, подходите послезавтра. Я постараюсь подготовить распоряжение. – Это было уже обещанием. Можно было с облегчением потирать руки. Вот примерно так все получилось с Ириной. Только все же было немного тяжелее. Мы приехали в Муниципалитет с пачкой собранных мною по Жекам и БТИ документов, и приволокли с собой упирающуюся Оксану, поскольку как девочка большая, она тоже должна была подписывать заявления и бумажки. Процесс шел неплохо, я помахивала заранее изготовленным пакетиком с благами, чтобы дама не кобенилась сразу. Но она все же исполняла служебный долг, а в него входили обязанности получить согласие родителей. Не матери, а именно родителей. Обоих.

– А где заявление от папы?

– У нас нет папы. – Тихо, отвернувшись от Оксаны, прошептала Ира.

– Как это нет? А Комкин О.М. кто?

– Но он с нами не живет.

– А это не важно!

– Он не живет с нами с тех пор, как Ксюше исполнилось два года. Я понятия не имею, где он и чем занимается.

– А отцовских прав вы его не лишали?

– Нет.

– Он алименты платил?

– Я не подавала на алименты, – растерялась побледневшая Ирина. – Как раз не хотела, чтобы он имел к нам хоть какое-то отношение.

– Ну тогда извините, ничем помочь не могу. Отец имеет право одобрять или не одобрять крупные сделки несовершеннолетнего. Придется его найти.

– Это невозможно, – глаза Ирины налились слезами. Я вывела ее в коридор, а сама вернулась в кабинет и принялась умасливать опекуншу. В результате получения пакета и обещания присовокупить к нему еще один такой же, с такой же суммой, она прониклась ситуацией и разрешила принести заявление от отца дополнительно.

– Нотариальное?

– Лучше бы конечно, – начала она было, но наткнулась на мой трепещущий взгляд и сыграла в обратку.

– Ладно, если не получится нотариально заверить, пусть напишет от руки и распишется. Оно нам нужно, просто чтобы лежало в деле. Не думаю, что он будет возражать, если он родной дочерью не интересовался пятнадцать лет.

– Естественно, – поддакнула я. Воистину иногда деньги способны превратить в человека даже гремучую змею.

В коридоре сидела вылетевшая в астрал Ирина. Ксюша с отсутствующим видом пялилась в окно. Затем обернулась и как-то по злому безнадежно бросила матери:

– Ничего у нас не получится. Так и буду я там жить, пока не повешусь. – Бросила и ушла, оставив Ирину. Та зарыдала. Я растерялась. Они поругались так быстро, что я не успела сообщить, что обо всем договорилась. Напишу от имени их отца заявление, надо только из базы данных в офисе скачать его паспортные данные. Но Ира уже рыдала навзрыд и всем своим видом давала понять, что легко сорвется в истерический припадок. Ее такой я не видела не разу. Надо было срочно эвакуировать ее подальше от кабинета опекунши, которая могла как-нибудь по своему протрактовать этот рев. Я взяла ее за плечи и вывела на улицу. Было очень холодно, все-таки середина декабря. Кругом валялись грязно-белые городские сугробы снега. Свинцовое небо наваливалось прямо на голову. Ветер гнал поземку, запихивал ее под полы пальто и курток. Ирина шла, расстегнутая и без шапки и ревела. Мои заверения, что все будет чики-пуки почему-то никакого действия на нее не оказывали.

– Ира, вы вообще чего плачете? Из-за отца Ксюши? Вы его так любили?

– Да пошел он к свиням собачьим, дерьмо бесполезное. Кучу лет его не видела и еще кучу проживу, не вспоминая.

– А что же с вами тогда? – Мы дошкандыбали до придорожного кафе и, распугивая посетителей своим антисоциальным видом, заняли самый дальний столик, прямо около заиндевевшего пластикового полиэтилена стены, имитировавшей непрозрачное окно. В воздухе болталась взвесь сигаретного дыма, пара от чая, который все пили из пластиковых стаканчиков. Пахло прогорклым маслом, несвежей курятиной и водкой. Самое место для разговора по душам, а Ирина явно в нем нуждалась. Долгое время я наблюдала, как за мнимым спокойствием она прячет какой-то свой личный надрыв, говорить о котором не может и не хочет. Значит, подошел край, и молчать у нее больше нет мил. Что ж, я готова снова бесплатно провести сеанс психоанализа, тем более для нее. Для нее – что угодно.