Большой беговой день - Анатолий Гладилин

Навстречу мне валит народ. Значит, заезд кончился. В коридорной толкучке не слышу слов диктора. Не все ли равно? Спрошу лишь, не доехал ли Профессионал.

С Женей я сталкиваюсь у выхода на трибуны. У него какой-то странный вид взволнованный и смущенный. Я перевожу глаза на панно. Вывешен первый номер, но сверху, над ним, - девятка!

И вот я в ложе, а около меня почтительный молчаливый полукруг. Трясущимися руками я выдергиваю из карманов билеты, выбрасываю их. Неужели потерял? 4-9! Вот он! Целехонький. Ноги у меня ватные. И я слышу дрожащий голос Профессионала:

- Старик, нет больше таких билетов на ипподроме!

Возле касс выдачи возбужденная толпа, но перед нами все разом расступаются. Мелькнуло лицо Илюши-Овощника, Бакинца. Бук Геночка на секунду возник, и как будто его сдернули. Исчез. Чья-то рука тянется ко мне, и я слышу жалобное верещание Юрочки-Заправщика:

- Учитель, это я подсказал тебе Антона. Помнишь, я говорил: "Один Антон, никто рядом!"

Мне хочется возразить: "А девятый номер? Кто меня убеждал не играть к нему?" - но я чувствую, что на моем лице застыла жалкая, извиняющаяся улыбка. Впрочем, голос Юрочки немедленно пресекается, как будто ему заткнули рот. Какие-то голоса, выкрики, но меня, как магнитом, притягивает лицо кассирши. Ее глаза сияют, она смотрит на меня, как на бога, а рот ее искривлен отчаянием. Что? Ах, да, понимаю, она не может мне выплатить выдачу, такие деньги выдаются только в центральной бухгалтерии. В кассе я бы ей оставил десятку, нет - сотню, какая сейчас мне разница!.. Но в бухгалтерии отсчитывать не ей...

Кассирша идет впереди нас, неся платежный лист, как знамя. Проходим дверь, на которой табличка: "Вход воспрещен". Мы поднимаемся по лестнице, петляем коридорами, и из боковых дверей выскакивают какие-то люди, отсекающие нас от сопровождающих, прорвавшихся за нами из кассового зала. Мы входим в большую залу, где тридцать (а может, сто?) женщин с всклокоченными прическами крутят ручки арифмометров - запах пудры и пота, - и с нами в залу врывается - не знаю что: крик? стон? восторг? Какое-то дуновение ветра, и женщины застывают, не закончив движения рук, с полуоткрытыми ртами. Еще одна дверь. Еще коридорчик. Другая дверь, которая отделяет нас от кассирши, - я оборачиваюсь и ловлю ее последний взгляд, ах, сколько страсти и эмоций на этом лице, успеваю подумать, что она нас теперь надолго запомнит и можно будет без очереди ставить в этой кассе (не забыть дать ей двадцатку в следующий раз - двадцаткой обойдется) - и вот, - и вот мы сидим на диванчике, а напротив нас - седенький, сухой, строгий человек. Он внимательно и неторопливо сличает номер билета с платежной ведомостью - и наш номер обведен в ведомости жирным красным карандашом, потом изучает обратную сторону билета (как будто на обратной стороне может быть что-то написано!) и берет телефонную трубку.

- Да, - говорит он в трубку. - Прибыли. Двое.

Кладет трубку. Не глядя на нас, начинает деловито перебирать какие-то бумаги на столе. Он нас ненавидит. Он служака - бухгалтер, чуждый игре и азарту, он живет только на зарплату - и тут в один миг двое балбесов должны получить больше, чем его зарплата за несколько лет. Впрочем, сколько же мы выиграли? Нам этого еще никто не сказал, и в ведомости сумма не проставлена.

От нечего делать осматриваю комнату. На стене - портреты Брежнева и Буденного. Маленький несгораемый шкаф в углу. Там, наверное, наше состояние.

И тут я встречаюсь глазами с Женей. Он начинает моргать и заискивающе улыбаться. Я уже давно заметил эту странную метаморфозу, которая происходит с ним после бегов. На ипподроме он железный Профессионал, суров, резок - не подступись. После игры - как ребенок. Теперь, видимо, он еще и боится, что я стану его упрекать, а может, и хуже - возьму и скажу: "А ты тут при чем?" Я ему ободряюще подмигиваю, и лицо его расплывается.

Раскрывается дверь. На пороге майор милиции. С ходу бодрым тоном:

- Товарищи, значит, так. Я вас, конечно, поздравляю с удачей. Обычно мы выдаем деньги сразу и отпускаем в сопровождении сотрудников. Но сегодня особый день, очень много посетителей, в обороте огромные суммы, а ваш билет единственный. Мы не можем рисковать. Народ озверел, много пьяных. Вас караулят у всех выходов. Поэтому отведем вас в отделение - и там вы получите все сполна. А пока прошу ваши данные, это так, для порядка. - Майор достает планшет. Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Адрес прописки? Место работы?

- А национальность надо указывать? - спрашивает Женя.

- Отметьте, что я в белой армии не служил и в оппозициях не участвовал, говорю я, но сразу видно, что шутка не принята. В конце концов, о нас заботятся, беспокоятся, а мы лезем с подковырками.

- Извините, - говорю я, - неудачная шутка.

- Бывает, - бесстрастно подтверждает майор. - Скоро пришлют машину.

За нами приходят только через полчаса. Опять извилистый путь по коридорам, на этот раз пустым. Впечатление, как будто в здании ипподрома существует целый лабиринт, неизвестный публике. Мы выходим где-то в районе двадцатикопеечной трибуны, и вплотную к подъезду, так, что можно лишь с трудом протиснуться в приоткрытую дверцу, стоит белая "Волга". Машина рвет с места, мы выезжаем на улицу, проскакиваем в переулок. Воскресный вечерний город пуст, и "Волга" стремительно петляет по улицам, так что нас бросает из стороны в сторону. Визжат на поворотах шины. Шофер сосредоточенно крутит руль и не произносит ни слова.

А вот и хорошо. Помолчим. Надо сосредоточиться и все обдумать. Раз такие предосторожности, то мы выиграли действительно очень много. Может, по три, а то и по четыре тысячи на нос. Прекрасно, что нас увезли с ипподрома. Набежало бы человек сто, потащили бы в ресторан, а после - считай остатки. Нет, получив деньги, мы с Женей покутим сегодня где-нибудь в "Метрополе". Позвоним Пижону и Корифею. Я приглашу Райку. Женя - кого хочет. А может, не надо Райку? Завтра я ей отдам 200 рэ на тряпки, а сегодня позвоню той девчонке? Ладно, разберемся, главное, не очень загуливать. Отложить тысячу на сберкнижку. Купить костюм, дубленку. Поехать в Сочи или на Рижское взморье. Там, конечно, все забито, но дорогие номера в гостинице достать возможно. А вдруг мы столько выиграли, что хватит на машину? На машину фиг выиграешь, даже на "Запорожец", и потом, надо записаться в очередь и ждать несколько лет. Ну вот, размечтался! "Запорожец"! А "Москвича" не хочешь? Дадут всего по две тысячи на рыло. Уже две тысячи плохо для тебя? Ладно, как бы там ни было, - половину в заначку и сразу из ресторана звоню Райке. С такими деньгами в кармане лучше не рисковать. Да и Женю придержать, чтобы не разбросался.

Я замечаю, что мы что-то долго едем.

часть вторая

глава первая

Он продолжает читать:

- "Следствием установлено, что И.М. Холмогоров (ипподромная кличка "Учитель") и Е.Н. Ломоносов (ипподромная кличка "Профессионал") вошли в преступную связь с наездником второй категории Вадимом Исаковым и через посредничество Ю.В. Фирсова (ипподромная кличка "Заправщик") получили информацию, что 14-й заезд "заделан" и едут только лошади под номером 5-й и 4-й, то есть наездники Вадим Исаков и Антон Табуйников. Холмогорову и Ломоносову стало также известно, что следующий, 15-й заезд будет проходить фальшпейсом, то есть наездники будут выпускать самую темную лошадь в заезде под номером 9-й. В результате чего Холмогоровым И.М. была произведена мошенническая операция, выразившаяся в покупке билета с номерами 4-9 в кассе 263, на который пал крупный выигрыш. Билет и кассовая ведомость прилагаются. Тем самым был нанесен ущерб остальным участникам игры в тотализатор на Московском ипподроме. Мошеннические действия Ломоносова и Холмогорова подтверждаются свидетельскими показаниями Фирсова. Сами Холмогоров и Ломоносов свои преступные действия отрицают". Я правильно записал? Подпишите лист протокола.

- Нет, - говорю я, - не подпишу. Во-первых, написано не по-русски. Из текста следует, что лошади под номерами пятый и четвертый - это и есть наездники Исаков и Табуйников. Ваше же начальство будет над вами смеяться.

- Обо мне не беспокойтесь, - говорит молоденький лейтенант милиции, который допрашивает меня вот уже в течение трех дней. - Лучше думайте о своей судьбе.

- Но я учитель, я не могу подписывать безграмотные протоколы.

- Хорош учитель! - ухмыляется молоденький лейтенант. - Мы сообщим в РОНО кому доверяют обучение советских детей?

Я сдерживаюсь, стараясь не вспылить. Три дня я занимаюсь бесполезной перепалкой с этим наглецом. Конечно, будет мало радости, если в школе узнают, что я завсегдатай ипподрома. Но в конце концов, это не преступление. Ну предложит мне директриса уйти "по собственному желанию". Вопрос - куда? В Москве найти место преподавателя-гуманитария в школе практически невозможно. Уехать в провинцию, потерять московскую прописку? За что, в чем моя вина?