Имена льда - Екатерина Паньо

Это, кстати, очень занимало Дона — Игра вроде как в реальном времени, ты там действительно месяцы проводишь, день сменяется ночью, ночь днем, к вечеру валишься с ног, засыпаешь, просыпаешься, ищешь чего бы пожрать — все как положено. А здесь, в реале, — три часа, четыре, день от силы проходит. Вот так. Дон все бился над этими пространственно-временными искажениями. А мне, если честно, совсем не странно. Пространство у Игры собственное — вот и время собственное. Если я правильно понял Пита, пространства и времени в Игре и вовсе нет — их для нас, нормальных людей, специально там делают. Ну, чтобы мы умишком не тронулись. Только представьте: попасть в локал, где ни пространства, ни времени. Пит так сказал: это наши мозги сами все организуют как надо — иначе крышка им, мозгам-то. Я Дону слово в слово передал — но он только головой покачал. Упрямый. Я-то сразу сообразил — это идиотом надо быть, чтобы такие вещи понимать.

Пит был одним из первых идиотов-игроков в доме, в котором я теперь живу. Теперь идиоты рождаются чаще, а Питу, наверное, нелегко приходилось. Он не справлялся со школьной программой — даже с той, которая «для детей с особыми потребностями». Тогда еще не ставили диагноз «совместимый идиотизм» — наверное, и поставить-то не умели. Вот и мордовали детишек своими развивающими методиками и школьными программами. И Игра была вне закона. Сколько бедняг-идиотов так и сгинуло, пока не закончилось это варварство?

Интересно, где была Игра в то время, когда диагноз «совместимый идиотизм» не ставили? Каких-нибудь лет сорок-сорок пять назад? Я спрашивал Пита — но он только улыбается. Хорошо так улыбается — аж сияет весь. Ну, как любой идиот в Игре — словно звездочка светится.

Об Игре вообще говорить неприлично, а с идиотом в особенности. Теперь, говорят, за это под суд отдать могут — вроде как инвалиду глаза колешь его уродством. Но у нас с Питом такие отношения сложились, что я набрался смелости и спросил. Он покачал головой и ответил, что на такой вопрос может быть ответом только сама Игра. Они, идиоты, это понимают, потому что их мозги — это и есть Игра. А нам, нормальным людям, объяснить не могут. Нет таких слов в нашем языке. Я ему верю. Мне и для более простых вещей иногда не хватает слов.

Вот и разговора с Лизой боюсь. Очень боюсь — смогу ли объяснить?

Теперь в любом учебнике по психиатрии прочтете про совместимый идиотизм. Какие-то особенные электромагнитные колебания в мозгах, способность их улавливать и устанавливать связь. Но большего вам учебники не скажут. Не объяснят, каким образом происходит кодировка и декодировка сигнала, как эта связь генерирует Игру. Жизнь — это загадка. А Игра — это жизнь идиота. То есть загадка в квадрате. Я так понимаю.

Игру однажды просто обнаружили. Одновременно в трех точках планеты. Причем в одной из них совместимых идиотов подвергали принудительной эвтаназии, в другой их права чтили, но их самих при этом изо всех сил пытались лечить и «развивать» — иногда превращая в самых обыкновенных идиотов, для которых не было шанса на полноценную жизнь даже в Игре. А в третьей точке на них просто не обращали внимания — там это было личное дело и личное горе семьи. Ученые писали, что эти условия — каждое по-своему — спровоцировали всплеск активности мозга идиотов, и в результате появилось общее информационное поле. Что-то вроде сознания, что ли.

Бум начался, когда оказалось, что для совместимого идиота контакт возможен не только с другими идиотами, но и с нормальными людьми. Родители, бабушки-дедушки, сестры-братья — они хотели посмотреть на мир, в котором живут те, кого они любят. Поэтому появилась Игра — такая, какой ее знаем мы, с локациями, сценариями, игровыми образами. Это для них, для любимых и близких, они создали такую Игру — чтобы встретиться, поговорить, улыбнуться друг другу. Успокоить. За руку подержать. Они же обычные дети, идиоты-то. А какая она для них, эта Игра, то есть какая она на самом деле, — нам знать не дано. Мы же нормальные.

Игра стала игрой — туда может попасть любой за известную плату, и играть в свое удовольствие, во что захочет. Поначалу это было нелегально. Говорили о неизученном влиянии Игры на мозг нормального человека, аттрактивность и игроманию, возможные нарушения психики. Совместимых идиотов становилось все больше — всплеск пришелся как раз на тот период, когда существование Игры признали на официальном уровне страны Большой Пятерки. Тогда заговорили о возможном влиянии Игры на генотип. Конечно, панику сеяли — как психотехника, пускай даже совершенно неизученная, может влиять на молекулярную структуру организма? Даже если может — они так и не сумели объяснить, как именно. Поэтому никто не поверил. А если кто и поверил — начхал. Ну, все равно, что пугать деток: будете заниматься мастурбацией — на ладонях волосы вырастут. Ну, вырастут — и что?

Пит в Игре всю свою жизнь. Его родители оказались нормальными людьми — разузнали про Игру, плюнули на законы и дали своему ребенку нормально жить. Отца судили — кто-то из соседей настучал. Повезло, что Пит к этому моменту уже был совершеннолетним. Иначе сел бы дядя Митя лет на десять. Дурак-стукач не знал, что идиоты физиологически инфантильны — подумал, что Питу не больше тринадцати. Он и теперь лет на пятнадцать выглядит — а ведь ему за сорок. Так что папаше повезло — уплатил штраф то ли за мошенничество, то ли за уклонение от налогов. Доказать, что Пит в Игре, не сумели. А если бы даже сумели — ну и что? Пит совершеннолетний. А судить его нельзя, поскольку недееспособен. Осудить можно было меня. И Дона. И прочих, кто постоянно лазил в Игру. Но поймать нас там трудно. Очень трудно. Невозможно, практически, поймать в Игре человека. Если только он не круглый дурак.

Наверное, потому Игру и легализировали — не придумали, как с ней бороться. Сначала пытались задавить налогами, какие-то лицензии ввели. Вот чушь-то! Поди докажи принадлежность каждого конкретного идиота к Игре. А тут еще нашлась парочка организаций, вставших на защиту «инвалидов». Тоже какие-нибудь стерильные лесбиянки — и от них иногда бывает польза… В общем, цены за вход почти не поднялись — появился небольшой налог, зато исчезла плата за риск.

Лично я в Игру хожу за символические деньги. Пит — тот вообще с меня ни копейки не берет. Только улыбается, когда я предлагаю. И другие идиоты — даже незнакомые — берут совсем мало. Ничего удивительного — идиоты все друг друга знают. Верно, Пит мне такую протекцию составил… А может, не Пит. Мало ли у меня знакомцев в Игре-то.

А когда мы с Доном в Игру ходили — тогда другое дело было. Мы собирали деньги копеечку к копеечке. Времена не самые легкие были — заработки от случая к случаю, и те скудные. А есть хотелось! Я уже, наверное, лет десять такого голода не испытывал, а тогда — чуть не каждый день. Организм, что ли, другой был — помоложе? Да и жизнь теперь другая — пожирнее. Работа приличная. И Игра почти бесплатно.

Что из этого рассказать Лизе? Нельзя же вывалить все, что я знаю об Игре — не поймет. К тому же ребенок может оказаться вполне нормальным — враки это, что у геймеров идиоты рождаются чаще.

Это, Лиза, враки. Точка. Так что Дона не вини.

А вот о чем ей точно не стоит знать — о нашем поединке. Это легко — я сам почти ничего не помню.

Зато она наверняка спросит, как он умер. А я ничего не знаю, кроме странной истории с оружием, которого не было. Не расспросил следователя. Надо было, наверное. Может, поехать посмотреть на место? Хоть что-то смогу рассказать. Если Лиза спросит, конечно.

Вот сейчас зайду к Питу и выясню хотя бы, что за место, и как туда добраться.

Когда я захожу к Питу, он всегда открывает мне сам. Другим открывает его мама. Впускает в квартиру, расспрашивает, объясняет про Игру и оплату. Раньше это делал его отец. Но он сильно сдал — после всех этих судебных разбирательств. Тетю Полю тоже вызывали — позже, когда вводили налоги. Но она как-то отвертелась.

Мне объяснять ничего не надо. Поэтому Пит открывает сам, он знает, что это именно я звоню. Чувствует, что ли. Осечки ни разу не было.

Мне от Пита в этот раз немного надо — только узнать, что с Доном случилось, да как Лизу найти. Но разговор с идиотом — дело особое. Нормально поговорить можно только в Игре. Я уже давно не говорю Питу — хочу то-то и то-то. Он сам выбирает.

И вот стою я посреди коридора какого-то — в Игре уже, понятное дело, — и говорю ему про Дона. Он Дона помнит. Он все помнит — всю Игру в голове держит. Я вот про поединок ничего не знаю — в Игре ведь дело было, а мы, обычные смертные, по ту сторону Игры разве что кусочки какие-то вспоминаем. Игра для нас слишком грандиозна. Мы в ней только участвуем время от времени. Вот как мы с Доном, когда нам захотелось друг другу морду начистить. Ну, сами понимаете, по эту сторону Игры за такое в каталажку сразу. Да и Лиза не поняла бы. А в Игре все можно — на то и Игра.